Она сама себе нравилась в том воспоминании, особенно если учесть, что умела подчас видеть себя со стороны, но свою невысокую фигурку она вправе была считать тогда совершенной, и ее явно стройнил мужской костюм…

Между тем император Петр Федорович, пометавшись и сбившись с толку от противоречивых советов, отрекся от престола. Народ славил Екатерину Великую; солдаты с восторгом стреляли в воздух: их уверили, что отрекшийся правитель замышлял убить жену и сына, но коварный замысел провалился… «Революция без пролития крови» – так высокопарно назвала тот день Дашкова, начитавшаяся французской литературы. Однако же поступки императрицы и события, последовавшие за переворотом, разочаровали ее. Тайное умерщвление Петра 111 ужаснуло и возмутило Екатерину Романовну, посчитавшую, что тем самым «славная реформа навсегда запятнана». Это не мешало княгине полагать, что именно ей Екатерина Алексеевна обязана престолом и ждала благодарности. Она ревновала императрицу ко всему ее окружению, мечтая о продолжении доверительной дружбы.

Но не ей было уготовано первое место около победившей правительницы. Дни царской благосклоности миновали в одночасье, тем более что Дашкова открыто презирала фаворитов императрицы – братьев Орловых. Те не замедлили возвести до высочайших ушей поклеп на Дашкову, якобы собиравшуюся устранить главного фаворита правительницы всероссийской – 1ригория Орлова. Почему? Потому что хотела помочь воцарению томившегося в заточении дальнего родственника Петра Ш Ивана Антоновича. Можно ли было придумать более глупый предлог?!

Императрица стала чаще высказываться скептически о заслугах и талантах Дашковой. Преданность Екатерины Романовны была оценена в двадцать четыре тысячи рублей серебром и титулом статс-дамы.

Дашкова, оскорбленная, удалилась от двора. Екатерина Великая, не отрицавшая важности участия бывшей наперсницы в июньских событиях («Кто бы мог подумать, что дочь Романа Воронцова поможет мне сесть на престол!» – сказала она как-то канцлеру Бестужеву), не стала ее задерживать.

На самом деле, дружба Екатерины и Дашковой была невозможна. Екатерина хотела царить не только властью, но и красотой, умом, обаянием. Интеллектуальную соперницу, испытывавшую постоянное желание нравиться, энергичную и к тому же отличавшуюся «нескромной свободой языка», она вынести не могла.

Дашкова не знала тогда, что полоса тревог и несправедливых обид в ее жизни еще только начиналась. В том же 1762 году у нее умер сын, и она поспешила завести в 1763-м еще одного ребенка. К счастью, родился мальчик, Павел. Ища спасения от мучивших ее душевных терзаний, она целиком окунулась в семейные дела, но муж уехал вначале послом в Константинополь, а затем членом дипломатической миссии в Польшу, и там в 1765 году скоропостижно скончался.

Начались тяжелые времена В двадцать лет вдове с двумя малолетними детьми помощи ждать было неоткуда: бывшие в фаворе у Петра III родственники отвернулись от нее и знать ее не хотели. Любезный супруг, оказавшийся на поверку пошлым придворным гулякой и ловеласом, оставил ее с кучей долгов. Это был еще один удар: Дашкова была влюблена в мужа и считала себя в его жизни единственной. Кое-как расплатившись по счетам, княгиня уехала в имение Троицкое (между Москвой и Калугой), где прожила безвыездно пять лет. «Если бы сказали, что я, привыкшая к роскоши и расточительству, сумею сама лишить себя всего и носить скромную одежду (это в двадцатилетнем-то возрасте!), я бы не поверила»- признавалась она позже. Однако это было так. Нужно было воспитать детей, дать им образование. Практичная и смекалистая, Дашкова сумела в короткий срок вернуть имению прибыльность. Огромные долги были погашены, а крестьянский оброк в имении снижен, дабы крестьяне этих деревень, мыслившихся как наследство детям, были бы сытыми и более устроенными. В 1769 году, накопив денег, Екатерина Романовна испросила высочайшего разрешения поехать в Европу.

В чужих краях Дашкова ожила, вновь почувствовав себя юной, неукротимой и озорной. В Данциге, где на стене гостиницы висела картина, представлявшая итог сражения русских с пруссаками (русские на ней были изображены стоящими на коленях и просящими пощады), она купила краски и тайно перерисовала мундиры солдат. Работа кипела всю ночь, а к утру уже пруссаки стояли на коленях и просили у русских помилования… В 1анновере Дашковой удалось сконфузить приличных дам, сидящих с ней в театральной ложе, сказавшись оперной певицей. В те времена положение певицы мало чем отличалось в глазах почтенного общества от положения содержанки у богатого вельможи. Княгине было и смешно, и сладко смущать эту чопорную публику.

В Париже, в Лондоне, в Женеве… Ах, какие знаменитости окружали ее там, и как они были очарованы ею! Дидро, называвший ее «мой идол», совершенно запутался в словесном кружеве, которое она битый час плела, болтая с ним наедине. Крепостничество в ее изложении представлялось «благом» для крестьян, которые, по мнению княгини, просто погибли бы без «добрых» помещиков от злоупотреблений чиновников. Дидро находил ее рассуждения серьезными и уже был готов повторять вслед за ней, что крепостное состояние не так уж дурно, как думают… Вольтер проиграл ей в шашки… Итальянский художник Паоли просил позировать…

Княгиня кокетничала, но ни один из мужчин не привлекал ее. Любила ли она кого-нибудь после смерти мужа, была ли любима? Того не узнать ни из ее писем, ни из «Записок»-мемуаров. созданных ею незадолго до конца. Долгий опыт вращения в высшем свете научил быть скрытной. Судя по воспоминаниям, куда больше мужских комплиментов ее волновали в Оксфорде рукописи русского происхождения, в Лионе – мануфактуры, в Париже – музеи и театры.

В 1771 году Дашкова вернулась в Петербург, но ужиться ни со старыми, ни с новыми фаворитами все еще любимой ею императрицы не могла. Приняв присланные ей Екатериной в подарок шестьдесят тысяч рублей (впоследствии они были отданы в приданое дочери), она объявила, что хочет пожить в своем имении, надеясь услышать: «останься». В дневнике княгини оптимистичные строки («Я всегда жила надеждой на лучшее…»), но Екатерина Великая и не думала вновь приближать к себе Дашкову. Деньги были не более чем случайной монаршей щедростью…

Княгиня с честью приняла этот удар судьбы. Она родилась женщиной, и женское было сильно в ней всю жизнь: она стремилась к женской дружбе, умела быть преданной, но, потерпев фиаско, умела находить себя – опять-таки в истинно женской сфере, в делах семейных и воспитательных.

Спустя шесть лет, в 1776 году, Дашкова вновь решила отправиться за границу, чтобы дать достойное образование наследнику-сы ну. «Лесть челяди, баловство родных и отсутствие образованных людей в России никогда бы не позволили моим детям получить хорошее образование дома» – резюмировала она впоследствии. Пока Павел посещал занятия в Эдинбургском университете, его мать, как она сама писала позже, «удовлетворяла безжалостную наблюдательность». Но не для себя, а для него устанавливала она теперь дружеские отношения со знаменитостями – историками У. Робертсоном и А. Фергюссоном, физиком Дж. Влеком, экономистом Ад. Смитом.

Недовольная английской системой образования и объемом получаемых сыном знаний, Дашкова составила для Павла индивидуальную программу и требовала ее неукоснительного выполнения. Ее дневник того времени пестрел размышлениями об успехах сына: «У него излишняя наклонность к критицизму…», «Он довольно успел в алгебре, но я хочу, чтобы он шел дальше», «Латинский. Начальные трудности неизбежны». И так далее, и так далее. В 1779 году шестнадцати лети ий Павел выдержал экзамен на магистра, что называется, экстерном. Дашкова мечтала о блестящей карьере сына, но при этом старалась увезти его подальше от русского двора и фаворитизма. За границей все говорили, что мать сына замучила.

После магистерских экзаменов Дашкова решила показать сыну Европу – страну за страной, город за городом. Ведь она была воспитана на французских книжках! Ей так хотелось видеть в детях «новых людей», отличающихся широким кругозором и отличным образованием! Вся профессура Эдинбургского университета, в котором завершал образование молодой Дашков, дневала у Екатерины Романовны. Мать и сын встречались с писателями и государственными деятелями, музыкантами и художниками. Были среди них и уже знакомые княгине Вольтер и Дидро, были и новые лица – математик д'Аламбер, историк Рейналь, прусский император Фридрих Великий. В Риме княгиню с сыном принимал сам папа римский. Кто-то нелицеприятно отозвался о ее внешности («сутула», «далека от образа обольстительности», «выглядит сорокалетней» – ей было 35), но никто не мог оставить без признания ума княгини, замечательного знания ею иностранных языков, меткости суждений, их остроты и силы. Дашкова легко добивалась знакомства и встреч со всеми, кто был ей интересен, – от папы римского и именитых банкиров до ученых с мировым именем. И всех притягивали не только любознательность этой аристократки, не только и не столько ее обширные познания, сколько редкое достоинство, с котором она держалась, и трепетное материнство. Ведь все эти встречи были нужны не столько ей, сколько обожаемому сыну.