Устранив последствия лечения, я тоже решила сменить рабочие брюки на более практичные джинсы с кроссовками. На моей работе, к счастью, такой зверь, как «дресс — код», никогда не водился, но, наученная примером старших родственниц, я привыкла придерживаться там более строгого стиля.
Внешность Мирославы к её семи годам кардинальных изменений не претерпела. Самый настоящий эльфёныш! Ни глаза не изменились, ни острые кончики ушей не скруглились; впрочем, последнее под волосами было не заметно, не так уж сильно они отличаются. Вот только, по понятным причинам, эльфов чадо недолюбливает. Её можно понять; когда постоянно сравнивают с этой братией, волей — неволей устанешь. Благо, всерьёз её никто из сверстников задевать не рискует: характер у Славки фамильный, причём, похоже, бабушкин. Не по годам строгая, справедливая, решительная и разумная. Только боевитая безмерно, но это уже маме спасибо, я в её годы такая же была.
Рядом с дочерью мы смотрелись довольно забавно, и мало кто с ходу верил, что у синеглазой блондинки может быть зеленоглазая черноволосая мать. Предполагали даже, что в роддоме перепутали, но… во — первых, в бабушкиной вотчине всегда идеальный порядок, а, во — вторых, характер не спрячешь. Да и остальными чертами лица, кроме глаз, она похожа на меня.
Взявшись за руки и обсуждая Славкины школьные успехи, мы бодро дотопали до торгового центра; здесь пешком минут пятнадцать, не на машине же ехать. А с покупками нас Сонька довезёт, она‑то как раз на колёсах. По вечернему времени было довольно людно и шумно, в динамиках бодро тараторила реклама, дочь с интересом разглядывала витрины.
— Зай! — бодро вякнула телефонная трубка голосом сестры, когда я ответила на звонок. На заднем фоне слышались жизнеутверждающие завывания братьев Самойловых из магнитолы, я даже песню «Никогда» опознала. — Я задерживаюсь, тут у Старослободской опять авария, еле ползём, — недовольно просветила меня Соня.
— Да, хорошо, мы тогда тебя…
А потом случилось это.
Все события уложились в несколько секунд.
Раз! И прямо перед нами со Славкой возникает светящийся зелёным прямоугольник, похожий на дверной проём, откуда нам навстречу шагают два рослых темноволосых мужика в чём‑то неопределённо — кожаном. Мир вокруг замер, как поставленный на паузу фильм; застывшие на полушаге люди, повисшая в воздухе гулкая мёртвая тишина.
Два! И один, коротко рявкнув «это она!», подхватывает на руки мою дочь, не обращая внимания на моё существование.
Три. Бросившуюся на него меня второй бугай лёгким движением руки отбрасывает метра на три, и я врезаюсь спиной в стену. Из лёгких вышибает воздух, я падаю на колени; ничего не вижу, в голове стучится одна — единственная мысль: «Славка!».
Четыре, и я, с трудом поднимаясь на ноги, вижу, как первый, держащий в охапке принявшуюся вырываться и визжать Мирославу, исчезает в дверном проёме, а второй шагает за ним.
На счёт пять я обнаруживаю себя стоящей возле этой зелёной арки, почему‑то не гаснущей. У моего уха опять телефон, чудом не потерянный и не разбитый, почему‑то продолжающий работать; на том конце что‑то истерично кричит Соня.
— Соня! — рявкаю я, привлекая внимание. — Славку через портал уволокли какие‑то потусторонние типы, я за ней иду, — и, уже не слыша ответа сестры, шагаю в зелёный свет.
Никогда в здравом уме не грезила морскими прогулками. Меня в машине‑то в пробках укачивает от постоянного «газ — тормоз», а там, полагаю, отдых превратился бы в мучение. И, как показала практика, очень правильно делала.
Не знаю, может, подобное отношение здесь только к безбилетным пассажирам, а остальные действительно переносятся мгновенно или проходят через пёстрый тоннель, как пишут в книжках. Меня швыряло и болтало так, что очень скоро я забыла, кто я, где я нахожусь и что вообще происходит. Впрочем, про тоннель не уверена; я сразу зажмурилась, а то, может, он и был. Мысль осталась одна: как хорошо, что я сегодня даже пообедать не успела, стремясь сбежать с работы пораньше.
Но болтанка в конце концов закончилась, и меня выплюнуло на твёрдую землю. Впрочем, «выплюнуло» — не совсем верное слово, больше подходил более грубый и непроизвольный, но в чём‑то аналогичный процесс. Но думать о нём я избегала, и так страшно мутило.
Я лежала на чём‑то твёрдом, свернувшись калачиком, и пыталась уговорить свой организм, что всё хорошо. Наконец, организм внял и сумел принять отличное от горизонтального положение. Слегка приподнявшись на локте, я заозиралась.
Ни торгового центра, ни мужиков в кожаных куртках, ни дочери.
Последняя мысль наконец‑то отрезвила меня окончательно, и я вскочила. Ну, как — вскочила? С кряхтением, ворчанием и тихим матом (когда работаешь в мужском коллективе, да ещё часто сталкиваешься непосредственно с производственными вопросами, этим языком овладеваешь в совершенстве) я воздвиглась на четвереньки и, цепляясь за какой‑то стул, поднялась на ноги.
Обстановка была странная. Идеально круглая комната метров десяти в диаметре представляла собой странный аналог футуристически прилизанного ЦУПа, подогнанного под единственного оператора. Одинокое кресло с высокой спинкой охватывало разомкнутое кольцо столов — пультов. Наклонные поверхности приборов заполняли светящиеся экраны и экранчики, пестрящие какими‑то графиками, диаграммами, орбитами, картами и строчками непонятных символов. Четверть круглой же стены занимала огромная схема (или карта?): на чёрном фоне переплетались и сливались в узлы извилистые разноцветные нити, вокруг которых плавали какие‑то пометки из всё тех же непонятных символов. Остальное пространство стен было занято россыпью экранов поменьше, заполненных той же технической информацией, а пара были вообще выключены. Экраны прилегали друг к другу настолько плотно, что места для двери или чего‑то похожего на лестницу или шахту лифта не оставалось.
Голова, наконец, включилась окончательно, и на смену злости и тошноте пришло глухое раздражение.
Почему‑то за Славку я не боялась. Внутри засела странная уверенность, что девочку не обидят. Впрочем, это не значило, что я намеревалась оставить её в руках похитителей. Они просто ещё не знают, насколько опасна может быть разъярённая мать! То есть, временно не очень разъярённая, но пока и злиться всерьёз не на кого. Вот когда я их найду…
За саму себя я пока тоже не волновалась. Если есть кресло оператора, значит, этот наблюдательный центр не автоматический, а управляющий им тип просто куда‑то отлучился. Вряд ли он настолько безответственный, чтобы оставить сложную технику надолго. К тому же, если судить по форме этого кресла, самой организации помещения и способам представления информации, этот загадочный оператор достаточно человекообразен, и голова у него устроена не слишком отлично от моей образом. В общем, вероятность нахождения общего языка представлялась мне высокой.
В ожидании светлого мига знакомства с местным техническим персоналом я побрела вдоль ряда столов, заложив руки за спину и с интересом разглядывая технику. Жизненного опыта и уровня умственного развития вполне хватало, чтобы не тыкать во всё это пальцами. Без пальца остаться пол беды, а вот если у них в результате что‑нибудь где‑нибудь собьётся с курса или рухнет из‑за моих шаловливых ручек, на позитивный диалог можно не рассчитывать.
Терпение вскоре было вознаграждено. Обернувшись на тихий шорох за спиной, я нос к носу столкнулась со щуплым парнишкой несолидной наружности, возникшего в том самом разрыве стола буквально из воздуха. Видавшие виды джинсы, линялая футболка с нечитабельными остатками какой‑то надписи, взъерошенные русые волосы, очки на носу. В одной руке — высокий пластиковый стакан жёлто — зелёной расцветки с полосатой трубочкой, в другой — бумажный пакет с незнакомой эмблемой тех же тонов.
— Ой! — тихо выдохнул парень. — Вы что здесь делаете?! Здесь посторонним нельзя!
— Я дочь ищу, — честно ответила я, пожав плечами.
— Какую?!
— Свою! — огрызнулась я. Какой вопрос — такой и ответ. Понимаю, он удивлён; но у меня тоже стресс, и хорошо ещё, что не истерика!
