проникшие в пекарню, дали знать, что огня нигде нет.
Колонистка Варя, помогавшая нашему пекарю, стояла передо мной в растерянности, с
крайне смущенным видом, и это выдало ее с головой. Оказалось, что ребята, начитавшись
исторических романов, в которых описывались торжественные салюты в честь полководцев,
решили встретить Антона Семеновича пальбой! Где-то в куче старого железа они подобрали
поломанное шомпольное ружье, а из обрезков водопроводных труб смастерили несколько
«самопалов» и по вечерам испытывали их в глубине сада. Опасаясь, что подобные опыты
могут быть запрещены, они тщательно скрывали свои намерения и от меня и от
воспитателей. Между тем подготовка к салюту шла полным ходом. Ребятам удалось достать
на селе запас орудийного пороха, долго хранившегося в земле, и они передали его для
просушки в пекарню колонистке Варе. Закончив выпечку хлеба и дождавшись ухода пекаря,
Варя положила порох на печку, а сама пошла ужинать...
Это событие заставило меня ещё раз оценить совет Антона Семеновича — не упускать
из внимания ни одной детали колонийского быта. В самом деле, как легко было бы
своевременно предотвратить этот взрыв!
Но, кроме того, история с порохом показала, что и я и воспитатели совсем упустили из
виду необходимость подготовиться к встрече Антона Семеновича, и в этом деле, которое
имело ведь и несомненное педагогическое значение, инициатива оказалась в руках ребят. И
тут я вспомнил еще один совет Макаренко: не плестись на поводу у колонистов, а вести их за
собой!
– 13 –
Стремясь исправить свое упущение, я поставил вопрос о встрече на общем собрании.
Решено было встретить Антона Семеновича в строю, а на станцию послать делегацию.
Пальбу из самопалов после долгих прений все-таки отменили.
Телеграмма о приезде Антона Семеновича всколыхнула колонию и обсуждалась всеми
— от мала до велика. Поезд прибывал в Полтаву рано утром. На станцию поехали в двух
санях; одни предназначались для Антона Семеновича, в других — отправилась делегация.
Задолго до возвращения саней все ребята были уже во дворе. Высланный навстречу верховой
два раза подымал ложную тревогу, но наконец примчался с клятвенным заверением, что «по-
настоящему едут». Все колонисты выстроились, и наступила тишина. Но удержать ребят в
строю не удалось. Едва только Антон Семенович вышел из санок, как колонисты бросились к
нему. Ряды смешались, раздалось громогласное «ура», и мой рапорт потонул в гуле
восторженных криков. Попытка Антона Семеновича внешне сохранить спокойствие никого
не могла обмануть. Все его жесты, все слова говорили о бесконечной радости, о глубокой
душевной взволнованности.
Остаток дня Антон Семенович неутомимо бродил по колонии, заглядывал во все ее
уголки и без конца беседовал с ребятами. Я видел, что ему не терпелось тотчас уловить
перемены, которые могли произойти в его отсутствие.
Вечером, после собрания колонистов, почти все воспитатели обрались в кабинете у
Антона Семеновича. Он щедро делился с нами своими московскими впечатлениями,
рассказывал о Жизни, столицы, о своих встречах, о музеях и театрах, в которых побывал...
Антон Семенович обладал способностью увлекать и вдохновлять слушателей, о чем
бы он ни говорил. И его рассказ о московских театрах, о спектаклях Художественного театра,
которые он посмотрел по два раза, так глубоко взволновал нас, что, когда он сказал в
заключение: «А хорошо бы нам организовать собственный театр в колонии»,— мы встретили
его слова шумным одобрением.
Беседа затянулась до глубокой ночи. Прощаясь со всеми, Антон Семенович задержал
меня.
— Теперь никто нам не помешает, и я смогу выслушать наш отчет и принять дела.
Антон Семенович слушал мой недолгий рассказ молча и только изредка прерывал его
краткими замечаниями. Но когда я заговорил о подготовке ребят к «шумной» встрече, он
начал весело улыбаться, а потом сказал, что ему уже удалось узнать сегодня об этом кое-
какие новые подробности. Затевалось гораздо более серьезное дело, чем я предполагал.
Ребята, разведав, что кулаки с Михайловских хуторов где-то спрятали в разобранном виде
небольшую пушку, решили во что бы то ни стало добыть ее и притащить в колонию, а затем
произвести салют. С этой-то целью они и запаслись орудийным порохом, который взорвался
по неопытности Вари. Взрыв расстроил их планы, и после этого Варя несколько дней ходила
заплаканная, так как ребята донимали ее за провал такого, но их словам, «мирового дела»...
Я имел случай еще раз упрекнуть себя в том, что не обращал должного внимания на
«мелочи»: я ведь не заметил, что с Варей что-то происходило после истории с порохом!
— Поверьте мне, — добавил Антон Семенович,— такие, как Калабалин, Братченко,
Лопотецкий, да и многие другие, хоть из-под земли, а пушку бы достали. Я в этом нисколько
не сомневаюсь. И вы только представьте себе, какое действительно «мировое дело» началось
бы для всех нас, если бы ребята осуществили свой план! Как только это дошло бы до
Губнаробраза, Шарин и другие с перепугу потребовали бы послать против колонии весь
полтавский гарнизон!..
Закончив сдачу дел и пожелав Антону Семеновичу спокойной ночи, я невольно
подумал о том, что я вот смогу теперь спать спокойно, но сможет ли спать спокойно Антон
Семенович, это сомнительно... Разве можно предугадать, какие «мировые дела» зарождаются
сейчас в головах наших предприимчивых колонистов?
– 14 –
И до поездки Макаренко в Москву у нас ставились иногда спектакли, но лишь от
случая к случаю. Мысль о создании театра в колонии, безусловно, созрела у Антона
Семеновича в Москве, а последнее из происшествий, случившихся во время его отсутствия,
лишний раз подтвердило педагогическую; необходимость осуществления этого замысла.
На третий день после ночной беседы о театре начались репетиции. Таков уж был
Антон Семенович: если у него появлялась плодотворная идея, он стремился сразу претворить
ее в жизнь.
Обязанности режиссера, а часто и главную роль в ставящейся пьесе исполнял он сам.
Антон Семенович обладал несомненными актерскими способностями. Роль городничего в
«Ревизоре» была им сыграна блестяще. Хорошо играл и воспитатель Иван Петрович Ракович.
Были талантливые исполнители и среди колонистов, но нам, как правило, не хватало
артисток для женских ролей. Одна моя знакомая, любившая и знавшая театр, несколько раз
выступала по просьбе Антона Семеновича в колонийских спектаклях. Она рассказывала мне,
как глубоко освещал Антон Семенович во время репетиций роль каждого действующего
лица, как преследовал он малейшие попытки иных нерадивых актеров схалтурить, как умело
выходил из затруднений при постановке сложного действия на нашей необорудованной
сцене. Хотя репетиции и затягивались порою до двух — трех часов ночи, никто из
участников будущего спектакля никогда не высказывал недовольства: Антон Семенович умел
во-время поднять настроение уставших актеров интересным рассказом, веселой шуткой,
комической сценкой.
Для театра был отведен пустовавший мельничный сарай без потолка. Установленные в
нем временные печи не могли нагреть это помещение даже до мало-мальски сносной
температуры. Однако холод никого не смущал. Актеры дрожали, но играли с подъемом.
Хуже, чем другим, приходилось суфлеру, который от холода иногда так стучал зубами, что
уже не мог внятно произносить многословные реплики, за что ему попадало и от режиссера
и от актеров. Зрители тоже дрожали, но не уходили до самого конца спектакля. После
спектакля у них еще хватало терпения минут десять — пятнадцать аплодировать участникам
представления. По установившейся традиции, к зрителям должны были выходить не только
