гектаров земли и почва хорошая — чернозем; там есть луга и сад. Туда, во вторую колонию,
назначен заведующим Иван Петрович Ракович (Горович) и уже переброшен отряд
колонистов.
Сельское хозяйство должно быть построено на научных основах и вестись образцово.
Поэтому, сказал Антон Семенович, он и решил пригласить в качестве своего помощника
специалиста-агронома.
Он ставил задачу — во что бы то ни стало успешно закончить предстоящий весенний
сев и уже в этом году полностью обеспечить потребность колонии в овощах, а в будущем
году — в жирах и в молоке. Он подчеркнул, что не может быть и речи о привлечении для
сельскохозяйственных работ какой бы то ни было наемной рабочей силы, кроме небольшого
числа руководителей-специалистов. Пусть ребята на первых порах будут выполнять ту или
иную работу и хуже, чем опытные рабочие, но они должны почувствовать полную
ответственность за свое хозяйство и не быть нахлебниками государства. Может быть, и не
все колонисты сразу захотят работать как следует, нужно суметь правильно подойти к ним,
сделать работу интересной, развить в них чувство гордости за хозяйственные успехи
колонии.
Поэтому, сказал Антон Семенович, он хотел бы, чтобы его помощник по сельскому
хозяйству был не только сведущим агрономом, но в такой же степени и чутким педагогом-
воспитателем.
Антон Семенович не скрывал трудностей работы, не скрыл он и своих сомнений в
моих силах: я был еще молод, только три года назад, в 1921 году, окончил вуз, а
педагогической деятельностью не занимался вовсе. Однако весна была не за горами, и он
сказал, что если я согласен работать, то необходимо не позднее середины апреля приступить
к делу в Ковалёвке.
Я раздумывал. Как ни молод я был, у меня хватило жизненной опытности, чтобы
отчетливо представить себе, какой нелегкий путь ожидает меня. А неприветливый приём
Антона Семеновича вызвал ещё опасение, что мне не удастся с ним сработаться. Мелькнула
мысль отказаться от дальнейших переговоров, но молодость взяла свое: она подсказала мне,
что пренебречь интересной работой под руководством талантливого человека только потому,
что эта работа трудна,— признак непростительной слабости.
В назначенный день, 14 апреля 1924 года, к моей квартире подкатила двуколка —
«бида»,— которой управлял паренек двенадцати — тринадцати лет.
Надо было ехать, но рой противоречивых мыслей снова овладел мною.
— А он поедет с нами? — доверчиво спросил маленький возница, показывая рукой на
моего пса Трубача, вертевшегося около биды.
– 5 –
Что мог я ему ответить? Сказать, что Трубач поедет, если хозяин поедет, а вот хозяин
сам не знает, что ему делать? Быть может, этот доверчивый вопрос паренька и решил мою
судьбу.
Отбросив всякую нерешительность, я весело сказал: — Конечно, едет, вместе с
хозяином!
Погрузив мой несложный багаж на двуколку, мы поехали в Ковалевку, минуя Трибы,
где в то время находился Антон Семенович.
По дороге паренек, передав мне вожжи, резвился с Трубачом, то забегал вперед, то
отставал и, только утомившись, присаживался в биду отдохнуть.
К вечеру, по весенней распутице, мы наконец добрались до Ковалевки. Моя работа в
колонии началась.
Весна уже вступила в свои права. Наши соседи начали пахоту и боронование, а кое-
кто и сев. Надо было и нам выезжать в поле без промедления...
На другой день, в восемь часов утра, возле конюшни собрались колонисты и
воспитатели. Еще не зная ни земельных участков, ни рабочей силы, ни оборудования, я сразу
же вынужден был начать распоряжаться — указывать кому что, где и как делать... Ясно, что
раздумывать о каком-то специальном подходе к ребятам было просто невозможно. Надо было
поспеть всюду: в одном месте — наладить плуг, в другом — отрегулировать сеялку, в третьем
— показать, как надо очищать семена, в четвертом — ускорить погрузку мешков с семенами,
в пятом — отмерить участок под бахчу, в шестом — помочь запрячь лошадь...
С первого же дня у меня установились по-деловому хорошие отношения с ребятами.
Может быть, это потому и произошло, что, весь поглощенный делом, я не вел никаких
специальных «педагогических» разговоров, а сам работал и требовал от ребят работать в
интересах колонии.
Сталкиваясь с ними повседневно, я видел, что в их представлении колония и
Макаренко — одно неразрывное целое. За глаза ребята часто называли Антона Семеновича
просто Антоном. Хотя и воспитатели и я боролись с этой фамильярностью, но искоренить ее
не удавалось. По правде говоря, эта борьба была только формальной. Нам никогда не
приходилось слышать, чтобы колонист, назвавший Макаренко Антоном, сделал это
пренебрежительно или с досадой. Наоборот, когда ребята говорили: «Наш Антон», — за этим
всегда чувствовались их уважение и нежность к своему наставнику.
Ребята видели и чувствовали, что колония, руководимая Антоном Семеновичем,
нужна прежде всего им самим, так как помогает каждому из них забыть свое тяжелое
прошлое и ясной, понятной дорогой ведет к хорошей, трудовой жизни. Поэтому и работали
они, как правило, хорошо.
Среди ребят второй колонии находился Молчаливый — один из тех трех колонистов, с
которыми я встретился прошлой осенью на берегу Коломака. Как-то мы вместе возвращались
с поля и разговорились об Антоне Семеновиче. Макаренко обещал Молчаливому разыскать
его мать и сестренку, от которых мальчик случайно отстал во время эвакуации в годы
гражданской войны.
Бесхитростная вера в Антона Семеновича так и сквозила во всех словах Молчаливого,
когда он рассказывал об этом.
— Антон Семенович все может сделать, если пообещает!1
Я узнал от Молчаливого, что Вихрастый стал уже командиром отряда в Трибах, а
Цыган из колонии убежал. Однако Молчаливый тут же уверил меня, что Цыган обязательно
вернется к Антону Семеновичу:
— Ему теперь без нашей колонии не жизнь!
Многие колонисты инстинктивно угадывали основную цель и смысл всех
педагогических усилий своего строгого воспитателя. Но то, в чем так хорошо разобрались
1 А.С.Макаренко позже действительно выполнил свое обещание Молчаливому разыскать его родных.
– 6 –
ребята, осталось непонятным горе-ученым и многим педагогам того времени, еще
отравленным идеями буржуазной педагогики. Они не видели и не хотели видеть ту новую
педагогическую правду, которую так чутко отыскивал в самой советской жизни Макаренко.
Но об этом я расскажу после.
Недаром Антон Семенович предупреждал меня, что я должен быть не только
агрономом, но и воспитателем. Однажды, а разгар посевной страды, он прислал мне из
первой колонии записку с просьбой обязательно принять участие в назначенной им
политбеседе, даже если мое отсутствие неблагоприятно отразится на выполнении
сельскохозяйственных работ.
Темой беседы была знаменитая речь В.И. Ленина на III Всероссийском съезде
комсомола.
— Я уже не первый раз беседую с вами на эту тему, — начал Антон Семенович, - но
среди нас есть новые работники, и мне кажется необходимым еще раз остановиться на этом
замечательном творческом документе марксизма, излагающем основные теоретические
вопросы воспитания молодежи в духе коммунизма.
Он с увлечением излагал содержание ленинской речи и обратил наше особое
внимание на два утверждения Владимира Ильича:
«Надо, чтобы все дело воспитания, образования и учения современной молодежи
было воспитанием в ней коммунистической морали».
«...на место старой учебы, старой зубрежки, старой муштры мы должны поставить
уменье взять себе всю сумму человеческих знаний, и взять так, чтобы коммунизм не был бы
у вас чем-то таким, что заучено, а был бы тем, что вами самими продумано...»