Антон Семенович отослал его на место, а сам начал рассказывать ребятам обо всем,

что мы видели и слышали на хуторе. Он гневно говорил о том, что в Степной колонии ребята

разделены на сынков и пасынков: меньшую часть составляют они, сынки, сидящие сейчас

здесь, в клубе, и живущие в лучших условиях, а большую — остальные колонисты, пасынки,

разбросанные по хуторам. Они, сынки, воспитываются в кулацком духе, чтобы стать

надсмотрщиками над своими товарищами, которые находятся на положении батраков.

Колония создаёт свои запасы хлеба за счет эксплуатации пасынков и приезжих крестьян.

Неужели ребята сами этого не понимают?!

Васелюк пытался было прервать речь Макаренко, предлагая обсудить все эти

«непринципиальные» вопросы на педагогическом совещании, но Антон Семенович, всем

корпусом повернувшись к нему, резко сказал:

– Нет! Это вопросы сугубо принципиальные, и их надо обсудить прежде всего здесь.

Ребята должны знать, что они идут назад — к кулацкому хозяйству, а не вперед — к

коммунизму!

Васелюк притих, Антон Семенович продолжал. Он заговорил теперь о колонии имени

М. Горького. Мне много раз доводилось слушать рассказы Антона Семеновича о жизни и

воспитании горьковцев, но такого яркого, сильного, глубоко впечатляющего рассказа я

никогда не слышал ни раньше, ни позже.

Враждебность колонистов давно уже как рукой сняло. Они слушали Макаренко,

затаив дыхание, боясь пропустить хотя бы одно его слово.

— Верите ли вы мне, что все рассказанное мною о колонии имени М. Горького —

правда? — спросил в заключение Антон Семенович.

— Верим! — раздались дружные возгласы ребят. Отказавшись от приглашения

Васелюка «по-товарищески отужинать», мы, несмотря на приближение ночи, выехали

обратно в Харьков: уж очень не хотелось оставаться с ним под одной кровлей.

Однако серьёзно оздоровить Степную колонию нам не удалось: в Губнаробразе и даже

в Наркомпросе Украины было еще много неразоблаченных защитников Васелюка и его

«системы воспитания». Но идейная борьба с Васелюком продолжалась. Антон Семенович,

где и когда только мог, беспощадно вскрывал кулацкий характер васелюковского

«рентабельного» хозяйства.

Работая в Управлении детскими домами и колониями Харьковской губернии, Антон

Семенович оставался заведующим в Куряже. Он категорически отказался уйти из колонии:

она была его детищем, его гордостью, его домом.

В начале 1928 года опасно заболела Г.С. Салько. Руководство Управлением легло на

плечи Антона Семеновича. Атмосфера недоброжелательства со стороны аппарата Губ-

наробраза сгущалась вокруг него, придирки и дерганье становились все нестерпимее, и в

конце концов Антон Семенович вынужден был отказаться от этой работы. Вместе с Антоном

Семеновичем ушел из Управления и я. Оно просуществовало еще очень недолго и, к

нескрываемой радости работников Наробраза, было ликвидировано.

Многие педагоги и воспитатели часто просили Макаренко дать им в письменном виде

инструкцию, обобщающую опыт педагогической работы в колонии имени М. Горького. Эти

просьбы были особенно настойчивы, когда Антон Семенович работал в Управлении

– 40 –

детколониями. Он обычно отвечал, что такую инструкцию написать очень трудно. «Знаете

что, — говорил он, — приезжайте лучше к нам в Куряж, чтобы непосредственно

ознакомиться с жизнью горьковского коллектива». Когда мы, ближайшие его помощники, со

своей стороны, спрашивали, почему он в самом деле не напишет столь необходимой

инструкции, Антон Семенович признавался, что не знает, в какой форме можно было бы это

сделать. Изложить обобщающий материал в виде сухого документа — значит наверняка

причинить делу вред, это приведет только к формальному выполнению требований системы.

Нужно создать такую инструкцию, которая была бы не перечнем правил, а изображением,

картиной воспитательно-педагогического процесса в действии. Именно тогда он

окончательно уверился в том, что раскрыть опыт работы колонии имени М. Горького можно

наиболее полно только на страницах художественного произведения, только в живой,

образной форме можно показать весь сложный процесс воспитания ребят разного типа и

характера.

Но первоначальный, еще смутный замысел такого произведения возник у Антона

Семеновича значительно раньше. Еще в 1927 году у него уже были начерно написаны

некоторые главы будущей книги. Когда мы праздновали годовщину нашего переезда из

Полтавы в Куряж, вечером на товарищеском ужине Антон Семенович вдруг признался, что

он «литературно оформляет различные эпизоды из жизни колонии», но тут же сказал, что

еще не представляет себе, какова будет окончательная форма его литературных набросков.

Ознакомить нас с написанными страницами он не захотел из опасения, что «действительные

лица, узнав себя в литературных героях, перестанут быть по-обычному простыми и

искренними». Это было в мае 1927 года.

Противники Антона Семеновича кричали на всех перекрестках, что его уход из

Управления детколониями — несомненное доказательство «поражения макаренковской

системы воспитания». Нападки на Антона Семеновича и на все, что им было сделано, начали

изо дня в день усиливаться. Участились посещения Куряжа различными комиссиями и

инспекторами. Они стремились собрать «неопровержимый» материал для обвинения Антона

Семеновича в том, что его система является... несоветской.

Особенно запомнилось мне обследование колонии комиссией, которую возглавляла

Брегель — ответственный работник Наркомпроса Украины. На собрании колонистов,

созванном по ее требованию, присутствовали Антон Семенович и я, а остальные служащие,

педагоги и воспитатели на эту «особо важную» беседу с ребятами допущены не были.

Открывая собрание, Брегель заявила, что комиссия приехала изучить наши нужды, с тем

чтобы «поднять колонию на еще более высокую ступень». Однако за этой хорошей

декларацией скрывалась совсем другая цель, которая нет-нет, да и обнаруживалась в словах

Брегель, когда она, как бы между прочим, обращалась к колонистам с просьбой сообщить, не

обидел ли кого-нибудь из них Антон Семенович, не оставляют ли колонистов без еды в

наказание за проступки, не бьют ли ребят заведующий, воспитатели, старшие колонисты.

Словом, мы услышали старую песню! При этом председательница комиссии настойчиво

убеждала ребят, что они не должны бояться, говорить правду, что за это они наказаны не

будут. Она вела беседу вкрадчивым, елейным тоном, в таком же духе разговаривали с

ребятами и другие члены комиссии.

Но колонисты не скрывали своей любви к Антону Семеновичу, и это бесило Брегель.

Правда, кто-то из старых куряжан вдруг заявил, что его сильно «штовхнув» (толкнул)

один воспитатель, но сразу же выяснилось, что он имел в виду давно уволенного «педагога»

из прежней Куряжской колонии. Беседа продолжалась уже более двух часов, а обследователи

все еще не смогли получить столь желанных для них сведений.

Антон Семенович пока не проронил ни слова, но вот он не выдержал, встал и

обратился к ребятам не с просьбой, а с требованием ничего не таить про себя, честно

рассказать комиссии все обиды на него и на любого из воспитателей и служащих колонии.

При этом он назвал фамилии нескольких колонистов, которые были им наказаны в последние

– 41 –

дни. Брегель немедленно вызвала их, но они в один голос, дружно заявили, что Антон

Семенович наказал их за дело, так какая же может быть у них обида на него! Стоит заметить,

что все они были не старые горьковцы, а бывшие куряжане. Наконец после долгих, всё новых

и новых взываний председательницы поднялся уже знакомый нам старший колонист

Дмитрий Чевелий и громко сказал, что он очень обижен на Антона Семеновича и