— Как сказать… — Омельченко почесал затылок. — Для председателя он, конечно, слабоват. Кругозора не хватит.

— Значит, не заменит тебя?

— Не заменит… Да ты, Николай Егорыч, так поворачиваешь разговор, что мне вроде самого себя приходится хвалить. Неловко.

— Крышкин слаб, так. А другие твои помощники? Из бригадиров, заведующих фермами некого выдвинуть в председатели?

— Почему некого? Будет нужно — кого-нибудь выдвинут.

— Но есть из них такой, что отлично справится с обязанностями председателя?.. Ну, вот ты, примерно скажем, Суворов. А есть у тебя Кутузов? На которого бы можно вполне положиться, что не подведет?

— Не знаю… Бригадиры у нас хорошие. На животноводстве тоже ребята толковые. Но это все же одна отрасль, не весь колхоз-махина. На ферме справляется, это он в силах охватить, а колхоз завалит — и так может случиться.

— Вот видишь. Значит, не вырастил себе надежного заместителя? А ведь на самом деле, без шуток: ну выдвинут тебя завтра начальником областного Управления сельского хозяйства, или на учебу пошлют на три года, или райком найдет нужным перевести тебя в другой, отстающий колхоз, чтобы ты его вытянул, и ты, как дисциплинированный член партии, обязан будешь подчиниться. А свой колхоз на кого оставишь?

Омельченко, не найдя, что ответить Чугуеву, тяжело вздохнул под громкий смех окруживших их делегатов.

— Нет, смеяться тут нечему, товарищи, — продолжал Чугуев. — Вопрос очень серьезный. Мы как будто даже забываем, что все мы смертные люди и каждого из нас в любую минуту может либо какой-нибудь зловредный вирус укусить, либо черепицей с крыши по голове стукнуть… Да, Кирилл Петрович, вот как оно нехорошо получается. Не любишь ты, значит, свой колхоз.

— Что? Я не люблю свой колхоз? — уж с обидой в голосе стал возражать Омельченко.

— Да, не любишь. Как же так — за пятнадцать лет не вырастил себе заместителя! Значит, тебе безразлично, что станется с вашим хозяйством и как там будут жить люди без тебя. Пока ты на посту главного руководителя, ты, конечно, справляешься. Ночей недосыпаешь, всюду твой хозяйский глаз — потому что с тебя спрос. Опять же тебе и почет за достижения колхоза. Звание Героя получил. «Пока я председатель, не навлеку сраму ни на колхоз, ни на себя. Пока я там. А после меня — хоть волк траву ешь!» Так что ли?..

Я, вступив в разговор, взял сторону секретаря райкома, и мы вместе стали донимать начавшего уже выходить из себя Омельченко.

— Это, конечно, эгоизм в высшей степени — не думать о том, что будет на земле после меня, и не заботиться о смене.

— Он, видите ли, решил, что его никем нельзя заменить, — продолжал Чугуев подкалывать председателя колхоза. — У него талант! Организатор-самородок! Редкий талант! А других таких талантливых людей он возле себя не находит. «Не охватят колхоз-махину». Почему же не научишь, как охватить? Тебя что, никто никогда ничему не учил? Сразу, с первого дня, стал таким уважаемым Кириллом Петровичем, каким мы тебя сегодня знаем?

— Да что вы напали на меня! — сердито возражал Омельченко. — За пятнадцать лет не вырастил такого, как сам! А если нету таких?

— Вот, вот! Какое самомнение! Культ собственной личности.

— Да погодите, я себя не превозношу, я просто хочу сказать, что в природе не бывает двух людей, в точности похожих друг на друга.

— А мы не требуем, чтобы твой заместитель был такой же рыжий, как ты, и ростом с тебя — великан. Пусть черненький и маленький, пусть рябой, косой, лысый, кучерявый, лишь бы дело в колхозе повел не хуже.

— Да как же я могу поручиться за кого бы ни было, что он будет не хуже меня работать?..

— А надо, чтобы смог поручиться! Без такой уверенности в заместителях нам и жить нельзя.

Омельченко, обороняясь от Чугуева, напал на меня:

— А вы-то чего к Николаю Егорычу подпрягаетесь? Оглянитесь на свой Союз писателей! У вас-то каково насчет смены? Хуже еще, чем в колхозах! Много выдвинули вы новых Чеховых, Горьких?

— Ого! — воскликнул со смехом Чугуев. — Да ты зазнался, Кирилл Петрович! С Горьким себя равняешь?

— Не равняю, но, по-моему, и в литературе можно так вопрос поставить: каждый знаменитый писатель обязан вырастить себе на смену из молодых хотя бы одного такого, который бы не хуже его книжки сочинял!

Собственно, трудно было сразу возразить Омельченко. Поскольку речь зашла о талантах, в чем же особые трудности «выдвижения» новых талантов в писательском деле? И являются ли литературные дарования в природе более редкими, чем, скажем, большие организаторские таланты?..

Но Омельченко пошел уже в контратаку и на Чугуева.

— А ты-то сам, Николай Егорыч, вот уже пятый год работаешь у нас. Если заберут в Москву заместителем министра культуры, на кого оставишь район? Как думаешь, второй секретарь товарищ Бугров справится за тебя?..

Чугуев прокашлялся и нетвердым голосом — заметно было, что кривит душой, лишь бы не проиграть в споре, — ответил:

— Справится, конечно.

— Ой ли?..

— Был у тебя, Кирилл Петрович, хороший заместитель, не хуже тебя повел бы дело, да упустил ты этого человека, — вмешался в разговор один из слушателей нашей беседы и тем выручил Чугуева и меня.

— Кто был?

— Румянцев, агроном, который потом в МТС ушел, а сейчас в Селищах колхоз поднимает.

По лицу Омельченко пробежала тень. Упоминание о Румянцеве было ему, видимо, неприятно.

— Вот и хорошо, что отдали мы его. Из наших кадров — на помощь другим. В Селищах тоже нужен способный председатель.

— Зачем ему агроном? — подал голос еще кто-то из делегатов совещания, собравшихся вокруг нас. — Омельченко сам себе агроном.

— Ты такое скажешь, Васьков! — обернулся Омельченко. — Будто я агрономов не признаю, выживаю их из колхоза. Что ж, у меня нет сейчас агронома? Есть агроном.

— Это Пучинкин-то? Ну, какой он агроном! Мальчик на побегушках.

— Вот Румянцев — то был агроном! Готов был головою отвечать за урожай, но и требовал, чтоб не мешали ему. Уж если скажет: вот так нужно! — ничем его не собьешь. С тобой ему, конечно, трудновато было.

— Не ужились вы с ним. Два медведя в одной берлоге.

— Вот еще что, видишь, отражается на воспитании заместителей! «Два медведя»!..

Зазвонил настойчиво звонок из президиума, перерыв окончился. Делегаты, докуривая и бросая в урны папиросы, пошли в зал, стали рассаживаться по своим местам.

Этот разговор на совещании передовиков сельского хозяйства, в полушутливой форме о серьезных вещах, долго не выходил у меня из головы. Неужели действительно появление и рост новых талантов — дело зависящее только «от природы», и ничем ему нельзя помочь? Нет, нельзя согласиться с этим!

Инициатива… Много ли мы за последнее время пишем о ней. Разумная инициатива масс и руководящих работников в сочетании с государственной дисциплиной и социалистическим планированием. Возможно ли такое сочетание? Конечно, возможно. В боевых действиях войск на фронте инициатива командиров уживается ведь с подчинением единому стратегическому плану операции.

Но на чем может человек проявить инициативу? Только на самостоятельном ответственном деле. Нельзя сделать человека парашютистом путем чтения лекций о парашютном спорте, не заставив его ни разу выпрыгнуть из самолета с парашютом. Конечно, поначалу, при неудачном приземлении, не обойдется и без синяков.

Я знал одного секретаря обкома партии, который сам был настолько инициативен, что и крошечного места не оставлял возле себя для инициативы других. Как говорится, «яблоку негде было упасть» от его инициативы. И получалось, что он — сам, быть может, того не сознавая — глушил инициативу своих помощников и специалистов. И это происходило, как ни странно, не от бюрократизма и консерватизма, а от его собственной могучей неуемной инициативы — одного из лучших, в общем, человеческих качеств.

Будучи очень энергичным по натуре, он успевал раньше других подумать обо всем решительно, что входит в круг деятельности отделов обкома, Управления сельского хозяйства, промышленных трестов и всех остальных областных учреждений. Раньше других — это, конечно, еще не значит — лучше других. Но дождаться глубоко обдуманных, обоснованных предложений от специалистов у него просто не хватало терпения. А потом, когда вспыхнувшая в его голове мысль становилась уже увлечением и весь аппарат обкома начинал работать над ее претворением в жизнь, спорить с ним было трудно.