— С сорок седьмого года. С осени.

— Когда принимали вы колхоз — все так же было здесь или похуже?

Назаров улыбнулся.

— Похуже немного.

— По пятьсот граммов авансом дали за тот год — только пила душа и ела! Вот как было! — подал голос кто-то из присутствовавших в зале колхозников «Красного знамени».

— Ты нас спроси, что тут было до товарища Назарова, — поднялся другой колхозник-гость. — Мы этот колхоз знаем, как свой. Соседи, через межу. Самый отстающий колхоз был в районе! Где падеж скота? У них. Где половина колхозников минимум не вырабатывает? У них. Каждый год семян им занимали.

— Вот это-то нас и интересует, — продолжал первый колхозник. — Каким же вы чудом, Павел Федорыч, сделали этот колхоз самым богатым, что теперь вот ездим к вам любоваться вашим хозяйством? Либо, может, золото в земле нашли да сразу всего накупили, настроили? Либо, по какой-ся милости, поставки с вас не берут? А?

— Золото в нашей местности не водится. Никаких природных богатств нет. Даже воды не было. Артезианы пришлось бить. За десять километров возили воду бочками на фермы. И село-то наше называется — Сухоярово… А поставки меньше, как по седьмой группе, нам ни разу не начисляли. А нынче по девятой будем выполнять, по самой высшей.

— Ну-ну, Павел Федорыч, — поддержала колхозника Христина Соловьева, — вот и расскажите нам об этом — с чего вы начинали, как пришли сюда на разбитое корыто? Как дисциплинку подтянули, как на фермах дело наладили? Пусть наши руководители послушают, поучатся. Может, пойдет им на пользу.

— С чего начинал?.. — Назаров, простодушно-хитровато улыбаясь, почесал затылок. — Давно было, товарищи, не помню уж, с чего начинал… Принял печать от старого председателя, порожки в конторе починил, фитиль в лампе подрезал, стекло вытер. Электричества тогда не было… А еще что?..

— Ладно, ладно, — поморщился Стародубов. — Без кокетства. Не забыл, все помнишь. Расскажи людям.

— Ну-с чего начинал?.. Учили людей честно работать, поощряли передовиков, наказывали лодырей, расхитителей колхозного добра. Назначили хороших бригадиров…

— Эх! — махнул рукой колхозник «Красного знамени» Никита Родионыч Королев, бондарь, сидевший в первом ряду. — Работать умеет, рассказать про себя не умеет. — Встал. — Давайте, что ли, я расскажу? Только мой рассказ будет не про него одного. И про других председателей расскажу, каких мы повидали тут.

По залу прошло оживление. Среди гостей сидело много колхозников «Красного знамени», знавших красноречие Никиты Родионыча.

— Валяй, Родионыч, рассказывай!

— Читай по-писаному!

— Наш колхозный летописец, — обернулся Назаров к Стародубову.

— Слышал, слышал. Книгу пишешь про колхоз, Родионыч?

— Историю колхоза. А как же! После нас будут существовать внуки, правнуки, жизнью наслаждаться, механизация, электризация, вентиляция, а как же они узнают, как это все зачиналось? В армии пишут историю дивизий. А я вот в свободное время, вечерами, пишу про наших председателей — что за люди были, про все ихнее похождение. Павел Федорыч у меня под седьмым номером идет. До него шестеро перебыло… Так что, рассказывать или погодить? Даете слово?

— Даем! — враз несколько голосов из зала.

— Со стороны виднее. Родионыч лучше расскажет.

Стародубов и Назаров переглянулись.

— Пусть говорит.

— Тогда уж выйди на сцену, Никита Родионыч, чтоб всем было тебя слышно, — сказал Назаров.

Никита Родионыч вышел на сцену — колхозник лет пятидесяти, высокий, тощий, с впалой грудью, узловатыми кистями рук.

— Про всех шестерых не буду рассказывать, — начал он, — времени не хватит. Были и хорошие председатели, и плохие, и пьющие, и непьющие, и такие, что к женскому полу привержены, и наоборот — не любили некоторых бабы за то, что не обращали на них внимания. Всякие были. Один, бывало, нас на три шага вперед толкнет, другой на четыре назад осадит… Расскажу про последнего, от которого ты, Павел Федорыч, дела принимал, про Сторчакова… Это до вас было, товарищ Стародубов, — обернулся к секретарю райкома. — Тогда у нас такие порядки были в районе — в колхоз за наказание посылали людей. Если, скажем, всюду не сгодился, тогда уж его председателем колхоза. Вот так и Васька Сторчак к нам попал… Работал он в Покровском директором кирпичного завода. Вроде бы и ничего съедобного, кирпичи, глина, песок, но и там как-то занялся самоснабжением. И к тому же пьянствовал, безобразничал. Вызывают его на бюро, отчитался он о проделанной работе — что ж, снимать? Сняли. Объявили ему строгий выговор. Назначили директором завода безалкогольных напитков. Безалкогольных! Мучайся!.. Это до вас еще было, Дмитрий Сергеич, — опять глянул на Стародубова. — При бывшем секретаре. Товарищ Тихомиров — был у нас такой… Ну, поработал он, Сторчак, на этом заводе безалкогольных напитков — и там проштрафился. Какая-то, говорят, лаборатория у них там при заводе была, спирт для лаборатории выдавали. Подсобное хозяйство было, свиньи, а сала рабочим не попадало, пошло все ему на закуску. Тянут его опять на бюро. «Не исправился — теперь поедешь председателем колхоза в «Красное знамя». В Сухоярово! Там и воды не так-то просто добыть». Приехал он к нам, на отчетное собрание. Уполномоченный говорит: «Вот этого товарища вам рекомендуем». А нам так приперло — были и непьющие и некурящие, а по работе — ни рыба ни мясо. Хозяйство не в гору, а вниз идет. Да давай хоть черта, лишь бы другой масти! Проголосовали. Начал он руководить. Бьет телеграмму какому-то приятелю в Донбасс: «Почем у вас картошка?» Повезли туда два вагона. А время — декабрь месяц, морозы, картошка померзла, выкинули из вагонов да еще штраф заплатили за то, что насорили на путях. Подработали!.. Весна наступает — зяби нет, семян нет. Промучились мы с ним лето, уборку завалили, хлебопоставки сорвали — прощается он с нами. «Ну, товарищи, уезжаю. Выдвигают меня опять на районную работу».

— А куда его выдвинули, Родионыч? — голос из задних рядов. — Я что-то уж запамятовал.

— Да опять же директором какой-то конторы «Заготкождерсырье», что ли… «Прощайте, говорит. Покидаю вас». — «А как же мы тут без тебя, Василий Гаврилыч?» — спрашивают его колхозники. «Да проживете, — говорит. — Пришлют какого-нибудь дурака». Я не вытерпел, говорю: «Опять дурака?..»

Хохот в зале на несколько минут прервал речь Никиты Родионыча.

Вот, значит, распрощались мы подобру-поздорову с Василием Гаврилычем. С неделю было у нас безвластие, уполномоченный сидел тут, наряды бригадирам выписывал. Потом привезли нам Павла Федорыча. Хотя про него неправильно будет сказать, что привезли. Он сам сюда напросился. Работал он в райкоме партии инструктором — так, Павел Федорыч? И, значит, изъявил желание пойти сюда председателем. Это уже нас заинтересовало. В самый отстающий колхоз — добровольно пошел человек. Стало быть, есть у него приверженность к колхозному делу, к хлеборобству? И ничего не слышно было про него такого, чтоб где-то там чего-то натворил, чтоб снимали его. Так… Выбрали мы его, принял он дела. Ходит по селу в офицерской шинелишке фронтовой, потрепанной. Худенький такой, моложавый. Это уж он после раздобрел, у нас, когда по три да по четыре килограмма стали давать… А начал ты, Павел Федорыч, если уж все в точности говорить, с того, за что тебя в первые же дни райком чуть из партии не исключил. Помнишь?

— Да, не забыл.

— Видите? Все помнит, только рассказывать стесняется… Или, может, про это нельзя говорить тут, при беспартийных?..

— Давай, давай! — махнул рукой Стародубов. — Я не слышал этой истории.

— Так было дело, — продолжал Никита Родионыч. — Тогда у нас еще молотьба шла. В декабре месяце. Не молотьба, а загробное рыдание. По пять человек из бригады выходило на работу. Окончательно отпала энергия у людей. Видят — урожай плохой, поставки выполнили, еле хватит на семена и фураж, а по трудодням получать нечего. Но все же домолотить то, что в скирдах осталось, нужно, хоть его и мыши уже наполовину съели. Ковырялись помаленьку… Конечно, сами виноваты, что такой урожай вырастили, но опять же рассудить — при чем мы, что не было у нас хорошего руководителя? Мы от этого Васьки Сторчака слова человеческого не слышали, только: «Судить буду!..» Походил Павел Федорыч по бригадам, полюбовался на нашу работу, — центнер в день намолачиваем, до следующей зимы хватит такими темпами молотить, — пошел по селу, заглянул и к тем, кто дома сидят, не выходят на работу. А у тех — тоже положение незавидное. Сидит вдова с детишками, топлива нет, корму для коровы нет, хата раскрыта, ветер свищет. Сидит и сама не знает, зачем сидит, что высидит?.. Созывает он вечером в правление всех бригадиров и дает такое указание: молотьбу приостановить на три дня, все мужики, что выходили на работу, пусть возьмутся и покроют вдовам хаты. Выдать им лошадей, сколько нужно для подвоза соломы, и только этим пусть и занимаются — кроют хаты. И пусть подвезут торфу на топливо особо нуждающимся.