А я так и вовсе к ней привык. Я возле тракторов вырос. С детства только и слышу: «коробка скоростей», «компрессия», «задний мост». У меня старший брат работал на первом «фордзоне» в нашем хуторе, в машинном товариществе, разъездным механиком был при эмтээс. От него и я научился, на практике, без курсов. Шестнадцати лет сел на машину. А в армии я в кавалерию попал, в казачью дивизию. Сначала в эскадроне был бойцом, потом в дивизионную артиллерию перевели, на тягач, в последнее время был наводчиком.
А когда ранило меня и лежал я в госпитале, там познакомился я с одним старшиной, зенитчиком, — вместе и демобилизовались, — и уговорил он меня, этот старшина, Юрка Беспалов, ехать с ним в Саратов, в город, на чистую жизнь. «До каких пор, — говорит, — будешь в деревенской глуши протухать? Ни театра у вас там на хуторе, ни ресторана с музыкой, ни подработать — оторвать чего-нибудь «налево». Какая тебя там должность ждет? Восемь наград заслужил, всю Европу прошел и опять — старшим, куда пошлют, над четырьмя тракторами? Знаю, — говорит, — возил зерно из колхозов, когда в Союзтрансе работал, видел, как вашему брату, бригадирам, достается. Председатель колхоза ругается: «Мелко пашете, выведу комиссию, составлю акт». А директор грозится: «Оштрафую за перерасход горючего!» А агроном со своими правилами лезет. Начальников — десять, а ты один. А трактористы там сейчас небось — девки да детишки. И машина такая, что никакого доходу из нее не выжмешь, не подвезешь пассажиров, разве что воробей сядет на плуг, прокатается бесплатно. Бросай, — говорит, — Никита Петрович, это скучное занятие. Если ты техникой зараженный, так ее же в городе во сто раз больше. Куда хочешь поступишь: хоть на завод, хоть в гараж, я тебя шоферскому делу обучу. Одинокий человек, ни кола ни двора, что тебя к земле привязало?»
— Родных у вас нет на хуторе?
— Были… мать умерла, брат погиб на Крымском фронте. А жену мою в Германию угнали. Полгода всего пожили мы до войны. Детей не было. И не слыхать о ней. Должно быть, погибла где-то в лагере…
Подумал я, подумал — поехал с ним… А он, этот Юрка Беспалов, кем только не был: и шофером был, и фотографом, и официантом, и переплетчиком, и парикмахером. «Вот, — говорит, — еще у кого работенка не пыльная и доходная — у парикмахеров. Хоть землетрясение, хоть светопреставление, а борода растет, бриться людям надо. Заметил, когда освобождали мы города, кто первый свое предприятие открывает? Парикмахеры и сапожники». Ухо-парень!
На завод мы с ним не поступили — завод, говорит, от нас не уйдет, надо отдохнуть, осмотреться. Я как разобрался теперь, Юрке очень выгодно было иметь приятеля, как я. У него наград — одна медаль, а у меня — пять орденов и три медали. В паре со мною куда хочешь пройдешь.
Первое время мы барахло туда-сюда возили, оборот делали: «Почем в Киеве трикотаж?», «А в Таганроге в мухоморах не нуждаются?» — короче сказать, спекулировали. Потом Юрка встретил в Курске одного старого дружка, тот работал по общественному питанию, и переводили его как раз в Москву, тоже в трест столовых и ресторанов. Стал он уговаривать и нас ехать с ним. «Устрою, — говорит, — официантами в ресторан первого разряда». Юрка сразу загорелся. «Дело, — говорит, — знакомое. Кабы не война, да работал бы я до сих пор официантом — дом бы собственный уже построил тысяч за сто». Я посомневался было насчет квартиры — где мы там жить будем? «Чепуха! — говорит. — Мало ли в Москве вдовушек молодых с квартирами? Таким ребятам, да пропадать! Ну, первую ночь, может, в метро передремлем, а потом — устроимся». А я, надо сказать, с этим Юркой уже хлебнул веселой жизни. Деньги у нас не переводятся, водка в запасе, телефоны в блокноте записаны, вечером, если скучно, позвоним туда-сюда, теплая компания собирается. Привык — понравилось. Ну — в Москву так в Москву. Поехали!
— Но для вас-то работа в ресторане — дело незнакомое?
— Как сказать… Бегать между столиками с подносом — это мне не трудно. Я же казак, в коннице служил. Джигитовку делал. Стакан с водой на полном галопе, стоп в седле, на голове удерживал. И танцор к тому же… Вот только есть вредные людишки, самые, я считаю, опасные для официантов, это которые шарики из хлеба лепят за обедом от нечего делать и под ноги бросают. Наступил я на такой шарик, поскользнулся и загремел с подносом на пол. А заказу было на подносе — рублей на триста. В первый день осрамился. Ну, перешли с Юркой в другой ресторан. Дружок-то его в тресте по кадрам работал… А обращению с посетителями — этому нас научили на курсах, там же, при тресте: если с дамой сидит гражданин, то сначала даме надо подавать тарелку, ей же надо и меню показать, вроде как к ней за заказами обращаться, а за расчетом — к кавалеру. Опять же — как вежливо пьяного вывести. Маникюр навели нам на пальцах, чтоб посетителям приятно было видеть наши руки, когда кушанье подаешь… Наука, в общем, нехитрая. Полторы тысячи га выработать за сезон, в переводе на мягкую пахоту, труднее…
Казак я, да. Только в армии я красные лампасы носил, а тут нашили нам на штаны какие-то черные полоски, тоже вроде лампасов. Брюки черные, суконные, а полоски черные, атласные, даже не поймешь — к чему. Галстук бабочкой — никто таких не носит, кроме официантов. Какие-то меченые. И кто это выдумал такое отличие для работников общественного питания?
А с квартирами устроились мы, как и рассчитывал Юрка, через женский пол. Он прямо расписался с одной девушкой, в семью вошел, хорошая девушка, Лида, веселая, простая, на «Дукате» работала, и старики приятные, гостеприимные. А я снял угол у их знакомой, Зоей Николаевны, разведенной вдовы.
Ну, на чей другой характер — жить бы можно. Юрка все учил меня, как подрабатывать. Во-первых, говорит, от чаевых, если дают, не отказывайся, не будь дураком, по мелочи может много за день накапать. Во-вторых, если видишь, что кавалер форсит перед дамой и подвыпил изрядно — приписывай смело к счету десятки три-четыре — не будет проверять, посовестится. В-третьих… ну, да что вам все пересказывать. Дело, в общем, хлебное, соблазну много. Принесешь домой кучу денег — Зося Николаевна довольна, смеется, надевает лучший свой халатик, берет гитару, песни мои любимые играет. Как запоет: «Догорай, моя лучина», — душу вынимает. И такая она красивая, Зоська, в розовом халатике — за одну ее улыбку черт знает что бы сделал. А деньги шальные, таких денег и не жалко, забери их хоть все!.. Но недолго мы и в этом ресторане поработали…
— Что случилось? Опять неловкость какая-нибудь?
— Да ничего такого не случилось. Можно сказать — сам взноровился… Повадилась ходить туда одна компания, четыре человека, из вечера в вечер. Хотя, как сказать — вечер: уже три часа, к утру дело идет, закрываем ресторан, а они сидят. И все за моим столиком располагаются. У нас же, у официантов, столики в зале поделены, как между бригадирами участки на поле. Ну — всякие люди к твоим столикам присаживаются. Иного сразу поймешь — командировочный человек, директор завода или, может, директор эмтээс, приехал в Москву по делам, устал до чертиков. Москва — она шумная, людная. Забежал к нам пообедать и все на часы поглядывает, думки его где-то в другом месте — и вечером еще, видно, делов много предстоит. Значит, рекомендуешь ему: сто грамм, гражданин, больше не нужно, а то как бы под троллейбус не попали, и закуску предлагаешь — какая подешевле и поплотнее. Прямо на свой карман рассчитываешь, как если бы сам первый раз в Москву приехал, с честной зарплатой. Жалеешь человека.
А эта компания подобралась бывалая, их жалеть нечего. Сами спрашивают, что подороже: икорки зернистой, балычка, какого-нибудь эскалопа телячьего; водку пьют не простую, а старку, либо охотничью. Рублей пятьсот за ночь просаживают. И разговор ведут промеж собою такой, что можно догадаться — не свои деньги пропивают, а государственные. Только и слышно: «дал на лапу», «взял», «подкинул», «выписал с базы» — жулики, короче говоря, при каком-то торговом деле.
Один из них вроде как фронтовик бывший — в кителе без погон, колодочка у него засаленная, и цвета не разберешь, вспоминает иногда про Вену, про Бухарест — какие там блюда в ресторанах заказывал. Ну, разно люди и на фронте воевали. Мне не приходилось долго задерживаться за границей в городах. Когда брал их, там еще жареным не пахло, только смоленым.
