Таких непоседливых искателей богатого трудодня называют в станицах «колхозники до первого градобоя». Сами они именуют себя обычно переселенцами, хотя их кочевье по стране ничего не имеет общего с тем переселением, которое поощряется у нас и необходимо для полного освоения наших природных богатств. Едут они, не считаясь ни с какими государственными планами переселения, по своему маршруту, и не задерживаются долго на одном месте. Есть люди, сделавшие переезды с места на место, из колхоза в колхоз своего рода профессией, доходной и не особенно трудной, если не считать дорожных неудобств. Есть побуждаемые к «эмиграции» с родины причинами иного порядка.

Вот несколько типов таких «переселенцев»-перебежчиков, встречавшихся мне на Кубани.

Вокзал станции Армавир. Время — ранняя весна, на улицах под заборами лежит клочьями снег, грязный, мокрый, дует сырой ветер, холодно, а в вокзале — духота от большого скопления пассажиров.

В углу зала ожидания расположилась семья: муж, жена, четверо детей. Едут, видимо, издалека, с севера. На нем меховая куртка, сапоги из оленьей шкуры, расшитые по голенищам узорами. На детях и на жене — сибирские валенки-чесанки, каких не умеют делать на юге, мягкие и плотные, не пропускающие воду. Расположились они по-домашнему. Жена, чернобровая, высокая женщина с желтым, усталым лицом, принесла выстиранные на перроне под краном детские пеленки, развесила их сушить на батареях парового отопления. Старшие девочки, привязав пустой мешок одним концом за трубу отопления, другим за ручку поставленного стоймя тяжелого чемодана, сделали из него подвесную люльку, укачивают истомившегося в вокзальной духоте маленького ребенка. Мальчик лет трех возит по полу между узлами и чемоданами привязанную за нитку коробку из-под папирос.

Я беседую с главой семьи. Глава — молодой человек, ему, похоже, нет и тридцати, жена старше его. Молодой, но бывалый, а еще больше — хочет показать себя бывалым. Это сквозит в его развязных манерах, в напускной солидности жиденького баска, когда он подзывает носильщика и говорит: «Слушай, носильщик, четыре билета на сорок первый, плацкартные. Заплачу не по таксе. Не можешь?.. Ну и Армавир преподобный! Семь тысяч километров проехал, такой станции не видел! Не хотят даже разговаривать с людьми! Безобразие!» На руке у него маленькие дамские часики. Он то и дело отворачивает рукав меховой куртки и поглядывает на них, хотя против нас на стене висят большие круглые вокзальные часы и спешить ему некуда — сорок первый отправляется в пять вечера, а сейчас утро.

Он словоохотлив. Рассказывает, что едет из Сибири, работал там «по колхозам», мастер на все руки: столяр, плотник, бондарь, колесник. Уехал оттуда потому, что не понравился климат. Кроме того, я узнаю, что меховую куртку свою он купил в Забайкалье за золотые рубли (колхоз их занимался в свободное время золотодобычей, выделяя для того специальную бригаду), унты ему продал перед отъездом знакомый бурят, и в багаже у него едет еще много всякого добра, нажитого там.

Наружность его невзрачна. Ростом невелик, рябоват, маленький носик пуговкой, пустые, невыразительные глаза. Говор у него южный: «нехай», «аж». Не приходится долго гадать, откуда он родом, он сам говорит: «Думал было заехать на родину, да плохо с пересадками. Крюку надо давать, а потом еще автомашиной ехать — за Сальском, на Маныче, хутор Дубовский…»

Беседуем о том о сем. Не спешу признаваться, что я сотрудник газеты, но приходится к месту сказать, что я тоже бывал и в Сибири, и на Маныче, и на Дону, и на Волге, и всю Кубань объездил. Мой дорожный, видавший виды овчинный полушубок и осведомленность в географии СССР располагают ко мне парня. Он принимает меня за коллегу по образу жизни.

— А сейчас откуда едешь? — спрашивает он.

— Из Ейского района.

— Это Ейск, что на Азовском море? Слыхал… Ну как — устроился?

— Нет, — отвечаю, — не устроился.

— А как там вообще?

— Насчет чего?

— Насчет урожаю, колхозов.

— Неплохо.

Рассказываю ему, что видел в Ейском районе, какие там колхозы, доходность…

— А так, чтобы чего-нибудь особенного, выдающегося — нету?

— Ну, здесь, в Краснодарском крае, есть, конечно, колхозы и покрепче… А вы сейчас прямо из Сибири?

— Нет, я уже и тут кой-куда заглянул. В М-ской был, — называет он станицу на Туапсинской ветке. — Сегодня ночью оттуда.

— Ну, что там? — спрашиваю в тон ему.

— Да тоже ничего такого подходящего. Пять колхозов, совхоз есть… Я, собственно, чего туда заезжал? Наши дубовские люди живут там в одном колхозе, я из Сибири прописал им, что хочу переехать на Кубань, вот они, значит, мне и отбили телеграмму: «Езжай к нам, в М-скую». Зря только время провел. Надо было ехать прямо, куда наметил, не заворачивать.

— Что — не понравилось там?

— Чепуха, — махнул он рукой. — На людей никогда нельзя доверяться, пока сам не посмотришь. Кто новины не видал, тот и ветоши рад… Самое большое — шесть килограммов на трудодень. А то — пять килограммов, четыре. Обыкновенные колхозы, среднего качества. И там, где шесть, то было в прошлом году, а теперь навряд, чтоб удержались они на этой точке… А она, понимаешь, — кивнул на жену, — злится на меня: почему не остались? Семь тысяч километров проехали, а еще на каких-нибудь полтораста — двести терпения не хватает. Я ей говорю: дура, ты пойми, что мы не куда-нибудь приехали, а на Кубань. Тут можно такой колхоз выбрать — закачаешься! Есть колхозы — по пять миллионов доходу имеют. Верно?

— Верно…

— Вот. Тут есть из чего выбрать. Кубань — она издавна славится. Какая нам неволя? Будто так уж обедняли, что некуда деваться.

Жена ничего не ответила ему. Она хмуро молчала во все время нашего разговора. Нашла себе и здесь, на вокзале, женскую работу — латала какие-то тряпки, поглядывая иногда на окна, за которыми проносились без остановки составы с цистернами.

Мне интересно было услышать от этого парня более обстоятельную характеристику м-ских колхозов. Цифры распределения доходов он назвал приличные. Да я и сам бывал в М-ской не раз; знал хорошо эти колхозы. Один колхоз там действительно можно было отнести к числу «среднего качества», даже «ниже среднего», остальные же были зажиточные, крепкие колхозы с многосторонне развитым хозяйством. И у нас завязался профессиональный разговор, как у двух знатоков своего дела. Больше рассказывал он, я слушал.

— А ты что, может, поехать туда хочешь? — начал он. — Не стоит, не советую. Сказать по правде, колхозы там хорошие, но только для местного человека, который на корню сидит, а так, чтоб подработать, — негде. Нету такого колхоза, чтоб уж дюже был, как бы сказать, рынтабельный для нас. Ну вот тебе, к примеру. Есть там «Волна революции» этот самый, где шесть кило на трудодень. Так, по виду, ничего колхоз, урожайность у них, дисциплина, порядочек. Вот и ей, — опять кивнул он на жену, — понравилось там: машинами возят колхозников в поле, для женщин с грудными детьми выделили участок возле самой станицы, ясли хорошие. Ладно, согласен, неплохо это все — ясли, машины. Работать там можно с удобствами. Но получать-то что будем? Я и землякам своим сказал: тикайте, пока не поздно! По шесть кило вы тут уж не оторвете. А почему я так заключаю? Чересчур ударились они в строительство. Я как узнал, что они наметили строить: канал — в двадцать тысяч трудодней обойдется, — два коровника, свинарник, птичник, культурные табора, звуковое кино — э-э, думаю, тут дело не попрет! Со мною случалось уже такое. Не со мною лично, а с одним моим корешком, Федькой Зубовым… Приехали мы с ним, понимаешь, в Казахстан в тридцать седьмом году, в Карагандинскую область. Федор вступил в один колхоз, я — в другой, — разошлись. Федоров колхоз — махина, показательное хозяйство, постройки богатейшие, водопровод, автоматические поилки, электричеством коров доят. Вот ему это все в глаза кинулось — прямо туда понес заявление. Так его там и подоили! Дожил до отчетного года — получил от жилетки рукава. Оказывается, все это у них еще не оплачено было, кредиты брали на строительство, а их же отдавать надо, покупали за хлеб лес, железо. Неделимый фонд весь доход пожрал. Ишачил, ишачил парень лето за чужие долги — с чем пришел, с тем и ушел. А мне, понимаешь, это сразу подозрительным показалось, ихние поилки-доилки, и я туда не рискнул вступать, выбрал себе другой колхоз, попроще. Небольшой колхозик и по виду небогатый. Правление помещается прямо в жилом доме у одного колхозника, и конторы еще не построили, скот стоит в таких завалюхах, как раньше у единоличников были, камыш, солома, ни одной крыши железной не увидишь, но скота держат много и сеют много. Всю землю распахали, такая нагрузка у них на трудоспособного, как нигде, работают здорово, день и ночь. Думаю себе — тут вернее дело будет. Так и получилось. Хлебом засыпались, два гурта скота продали, строительством не занимаются, расходов никаких — все на трудодни пошло. По пятнадцать килограммов зерном получили да по семь рублей деньгами. Вывез на базар сразу двенадцать подвод муки, продал на четырнадцать тысяч, да три тыщи из кассы получил — денежную часть — и поехал. Велосипед купил себе там, ружье бельгийское за тыщу двести. И Федора два месяца на своем иждивении содержал, покуда устроился он на новом месте. Вот какая штука. Так что я уже знаю, чем оно пахнет, когда много строят.