Абросим Иванович круто поворачивает и идет на место.

— Кончил, дед? — спрашивает Елкин.

— Кончил. Кабы та кобыла не издохла, она б вам еще больше рассказала!..

На долю конюха Сережи Замятина досталось доложить собранию результаты проверки ухода за рабочим тяглом. Сергей, парень лет двадцати, комсомолец, говорит с жаром, почти кричит:

— В общем, у вас, товарищи, так получается: за мертвым инвентарем лучше ухаживаете, чем за живым. Нет у вас заботы о верном нашем друге — коне! Что на животноводстве безобразия, что на конюшнях — одинаково. Разве при таких кормах, как у вас, лошадям быть в средней упитанности? Как змеи должны быть! Тут всему причиной, я скажу, корытá. Корытá у вас в конюшнях велики — сразу целая сапетка половы вмещается. Урезать надо их обязательно, чтобы одну жменю только можно было всыпать, — всегда будет свежая мéшка, и лошади охотнее ее станут есть. А то намешают сразу на целую неделю, лежит она, киснет. Николай Савельич! Вот послушай моего совета: пошли завтра плотников, нехай поделают маленькие корыта, вот такие, — посмотришь, как начнут кони поправляться… Теперь насчет чистки. Чистка у вас, товарищи ездовые, не качественная. Во второй бригаде нашли мы две пары лошадей — прямо можно написать пальцем на спинах фамилии ездовых.

— Ты ж их, Сережа, почистил? — спрашивает Капитон Иванович.

— Нет, дядя Капитон, — виновато отвечает Сергей, — не почистил. Не дали! Такие сурьезные ездовые попались, не допускают, — Петренко и Артем Малышев. «Хоть ты, говорят, и комиссия, но до наших коней не имеешь права касаться. Указать можешь, а сам не лезь. Чтоб ославили потом на весь район — приезжали, дескать, из «Маяка» конюхá в «Красный Кавказ» лошадей чистить!» Почистили при мне, на том и помирились… Есть еще у них во второй бригаде жеребята-стригуны, Максим Будник ухаживает за ними, — прямо жалко глядеть на них! Прошлогодние репяхи в хвостах. Говорит — не даются чистить, брыкаются. Что значит брыкаются? Это и хорошо. То и конь, что треноги рвет. Не дастся одному — взяли бы его вдвоем, да как следует щеткой его по бокам, туда-сюда! Эх, Максим! А еще казак! Остаться, что ли, у вас на день, поучить вас, как надо чистить?.. Только вы, товарищи, не обижайтесь: самокритика исправляет и людей и лошадей.

Замятину дружно аплодируют все. Оркестр играет туш. Дед Чмелёв крякает и замечает:

— Ишь ты! Поддабриваются перед чужими! Мне так не подыгрывали!..

— Так тебе, Абросим Иваныч, неудобно подыгрывать, — отвечает капельмейстер. — Ты ж всегда кончаешь матюком!

Собрание становится шумным. Смех, соленые добавления с мест. Елкин то и дело стучит карандашом по столу. К тому времени, когда на сцену с заключительным словом проверочной комиссии выходит Капитон Иванович, атмосфера уже сильно накаляется…

Капитон Иванович, сухощавый, стройный, в бешмете с обтянутой талией и высоким стоячим воротником, покручивая усы, ждет с минуту, пока успокоится народ. Шум откатывается по рядам колхозников назад и замирает у дальней стены.

— Ну, мы наговорили вам тут всякой всячины, — начинает Капитон Иванович. — Извиняйте, если, может, кого задели за живое. Такая наша обязанность, затем и послали нас сюда. Оно-то, конечно, в чужом глазу соринку видать, а в своем и бревна не заметно. Ну ничего, вы тоже приедете к нам, укажете на наши упущения… Итак, товарищи, поработали мы с вами год. Я думаю, мы сейчас первенство определять не будем. Тут нужны посторонние люди, а сами начнем определять — еще подеремся. Это районные организации сделают: проверят, учтут все и скажут, кто кого опередил. Но все-таки разрешите сказать свое мнение, так, частным порядком, неофициально: первенство, конечно, останется за нами.

— За кем? — не расслышал кто-то сзади.

— За нами. Ну ясно, иначе и быть не может.

— Ничего ясного еще нету! — тот же голос. — У нас нынче, Капитон Иваныч, далеко лучше, чем раньше было. Мы в этом году по шесть килограммов хлеба на трудодень дадим, чего у нас еще сроду не бывало.

— Ну что ж такого! И мы по шесть, — отвечает Капитон Иванович.

— Значит, равняемся.

— Если равняемся, тогда мой совет: давайте на палку конаться. Чей верх, тому и знамя, — предлагает какой-то шутник.

Елкин с сердцем грохает кулаком по столу:

— Да поимейте же вы совесть! Ну что за народ — не дают человеку слова сказать!

— Нечего копаться, — продолжает спокойно Капитон Иванович. — И так видать. Что на трудодень — это еще не все. Не единым хлебом жив человек. Отпало уже это — ценить колхоз только по килограммам. Что — шесть? Можно и восемь и десять дать. Ничего не строить, не отчислять для продажи — вот и десять. Мы ведь в этом году сколько настроили! Конеферму на сто маток, мельницу, гараж, родильный дом, две новые автомашины купили. Восемь тысяч центнеров пшеницы сверх поставок продали кооперации под машины и стройматериалы!.. Нет, товарищи, так однобоко нельзя подходить: шесть и шесть, — значит, равны. Надо брать все хозяйство, все отрасли, тогда будет правильно. А если взять по отраслям, — конечно, наш колхоз от вашего как небо от земли, что и говорить! Мы, можно сказать, мчимся вперед на тройке вороных, еще и пристяжные по бокам: сад, огород, пчелы, птица. А вы запрягли одну клячу в оглобли — трюх-трюх помаленьку. Только на полеводстве выезжаете. В случае какой стихии, града или засухи — все, слезай, приехали. Ни хлеба, ни денег. Правильно? Единственное, что имеете, — животноводство, и то нашему и в подметки не годится. Наших всех животноводов вызвали в район оформлять документы на Всесоюзную выставку, а вашего, как видно, не сегодня завтра будет прокурор оформлять…

— Капитон Иваныч! Да ты не верь! — не выдерживает Пацюк. — Тут такого наговорили, что и на голову не лезет. И сено — под самую крышу. Прямо будто я вредитель какой!..

— Никита! — хрипит Елкин. — Тебе давали слово? Терпенья не хватает?

— У вас этот председатель, которого сняли, — продолжает Капитон Иванович, — был парень из таких, которые не любят особенно перегружать себя работой, чтоб не надорваться. Разведи гусей, утей, а на них, дьяволов, нападет еще какая-нибудь чума, подохнут — отвечать придется. Ну, теперь Николай Савельич, может, иначе дело повернет?

— Да уж кой-чего начали, — отзывается Дядюшкин. — Сто колод пчел покупаем в «Дружбе», с питомником договор заключили на посадку винограда.

— Хорошо! Вот когда всего этого заведете побольше, тогда можно будет вам и о первенстве поспорить. А пока не волнуйтесь и не расстраивайте зря нервы. Вот так… А насчет вашего полеводства я, товарищи, тоже хотел поговорить. В нынешнем году урожай хороший, но не думайте, что у вас так уж крепко дело поставлено. Мы сегодня были во всех бригадах, с бригадирами беседовали. Проверяли, как полагается, как нас недавно колхоз «Коминтерн» проверял. Спрашивают коминтерновцы наших колхозников: «Кто такой был Тимирязев? Кто был Вильямс? В чем их учение заключается?» А что вы думаете? Вспахать только без огрехов да посеять в срок — этой агротехнике уже десять тысяч лет. Пора по-настоящему браться за науку. Я скажу, не хвалясь: у нас это крепко налажено. Я как заведующий агролабораторией сам закручиваю учебой, собираю людей, агронома приглашаю. Четыре раза в неделю занятия. Ходят все в порядке дисциплины: и бригадиры и члены правления. Никаких никому льгот ни по семейному положению, ни по старости. Сидим за партой, как детишки: тетрадочки, карандашики. А у вас, проверили мы, — плохи дела! Агролабораторию вашу мыши съели, от экспонатов одни пеньки остались. И заведующего, может, съели бы, так его нету — услали в горы лес заготавливать. Нашли работенку по специальности! Ну, раз агролаборатория не работает, значит, и учебы никакой. Думали, может, сами люди читают, интересуются, взяли на выдержку несколько человек — ни в зуб ногой, извиняйте за выражение. Вот товарищ Елкин такого нам упорол, что животы порвали было со смеху. «Дарвин, говорит, это главнокомандующий французской армией».

— Да неверно же! — вскакивает Елкин. — Не говорил я этого!