Чернобородый вздохнул, кажется, с видимым облегчением.

— Тебе повезло, Гасюха, — поднимаясь на крыльцо, не без лукавства продолжал он. — Прими-от поздравления нашей братии. А сопроводительную бумагу тебе выдали?

— О чем говорит купец Черный, — не понял шуленга, но тут же нашелся. — Бумагу царь пошлет, когда Гасан соберет всю пушнину со своего народа... Гасан сейчас говорил начальнику, что у купца Черного доброе сердце. Теперь ты должен помогать мне. Полог твоей палатки будет закрыт, пока я не скажу...

— Будет, как хошь, — подтвердил чернобородый.

Расставшись с купцами, Гасан направился к своей лавке. Шел он не спеша, провожаемый любопытными и удивленными взглядами сородичей, которые сидели и стояли около своих юрт. Возле лавки уже толпились десятка три мужчин-охотников, все они также пялили глаза на сверкающую под лучами медаль, учтиво уступая дорогу.

Гасан, неторопливо печатая шаг, поднялся по ветхим ступенькам на крыльцо, распахнул тяжелую дверь.

В лавке было полутемно и сыро.

Это довольно большое помещение, разгороженное пополам высоким прилавком, с темными заплесневелыми стенами, одновременно служило и магазином и складом. Большая часть его была завалена штабелями мешков с мукой, крупой и другими продуктами, ящиками с махоркой, порохом и патронами. На стене висели две новенькие винтовки и полдюжины длинноствольных охотничьих берданок.

Лавка когда-то считалась казенной собственностью. Власти содержали здесь приказчиков. Завозили продукты и товары, скупали пушнину. Но переброска грузов по бездорожью и на большое расстояние была сопряжена с огромными трудностями и затратами средств. И власти, считая это дело убыточным и невыгодным, мало проявляли заботы о снабжении стойбищ. Люди вынуждены были обращаться к купцам, которые выкраивали на этом огромные прибыли, а пушнина растекалась по свету, минуя казну.

Когда староста рода Гасан Доргочеев заключил контракт с золотопромышленной компанией на перевозку грузов, лавка перешла в его собственность. Имея около семисот вьючных оленей, он завозил из Читы самые различные товары, обеспечивая всем необходимым охотничьи стойбища. Он стал полновластным хозяином в тайге на сотни верст окрест. Хотя тунгусское общество имело в своем распоряжении так называемые «общественные сусеки», из которых продукты и охотничьи припасы выдавались по особым книжкам в кредит и даже за счет общественных накоплений, однако это было чистейшей формальностью. «Общественные сусеки» соперничать с Гасаном Доргочеевым не могли, они почти всегда пустовали...

Дверь скрипнула, в лавку ввалился неуклюжий молодой парень. Он подошел к Гасану, тупо уставился на его грудь, дыша спиртным перегаром. Это был его сын, приказчик.

— Перфил смотрит глазами филина! — расхохотался Гасан. — Это подарок самого царя!

— Царя?! — куцые брови Перфила полезли вверх. Он протянул руку к медали, но Гасан хлопнул его по пальцам.

— Ха! Сто чертей Нифошки! Это не хвост собаки, за который ты достоин держаться.

Гасан был в прекрасном расположении духа.

— Тащи бумагу с фамилиями людей Чильчигир-рода. Раскрой пять ящиков спирта. Будем собирать пушнину для царя...

Старшина вышел на крыльцо. В руках он держал длинный список. Толпа застыла. Разговоры мгновенно утихли.

Десятки глаз смотрели на хозяина. Старшина повернул голову направо, затем налево, надувшись, взял бумагу вверх ногами, громко произнес:

— В сердце русского царя живет любовь к Гасану и его народу. Но в сердце русского царя может прийти гнев, если носящие одну косу перестанут давать ему шкурки. Три зимы люди Чильчигир-рода не посылали пушнину царю, записанную в подающем листе. Сейчас будем посылать. Так велит сам губинатр, который привез Гасану этот подарок царя! Он привез ружья для охотников и не возьмет за них деньги. Он привез патроны...

Толпа зашевелилась, глухо загомонила. Гасан крикнул:

— Слушайте, что говорит Гасан. Сейчас каждый, имеющий глаза, руки и ноги[13], даст русскому царю белок, лисиц, хорьков, рысей, росомах — равно четырем шкуркам соболя[14].

Толпа затихла, послышался ропот.

— Пожалуй, царь обижает народ...

— Наши желудки могут ссохнуться, как старые грибы...

— Да, это так.

Гасан стоял, безмолвно наблюдая за толпой. Когда до его слуха доносились довольно громкие возгласы, его взгляд сейчас же брал смельчака на прицел, и тот поспешно умолкал, пряча глаза. Но вот толпа зашевелилась, пропустила вперед Дяво. Согнутый, опираясь на посох, он мелкими шажками подошел к крыльцу и, подняв выцветшие глаза на Гасана, тихо заговорил:

— Много зим и лет сменилось с того дня, когда я взял в руки лук и стрелы. В те дни еще отец хозяина Гасана ходил на боку оленя в берестяной люльке. Тогда наш народ отдавал много шкурок царю, в юрты приходил голод. Пусть послушают люди, что видели глаза Дяво в стойбище у Черных болот. Я охотился вторую зиму, когда в стойбище приехал русский начальник, посланный самим царем. Он взял с каждого охотника столько шкурок зверей, сколько стоили четыре соболя, и у людей не осталось ничего. С приходом зеленых дней в стойбище пришел голод. Носящие одну косу уже не могли ходить по тайге. Люди стали есть собак, но собаки убегали в сопки. Тогда люди стали есть свою одежду и юрты, и скоро они остались голые и без жилища. Вот что видели мои глаза в стойбище у Черных болот.

Толпа молчала, скорбно поникнув, глаза Гасана метали гневные искры.

— Тогда люди были слепы, как дневные совы, и слабы, как белка без хвоста! У них не было ружей! — воскликнул он, сдерживая ярость. — Тогда царь не посылал людям ружья и патроны. Тогда не было в сопках Гасана и его лавки.

— С того дня царь всегда просил с охотников шкурок зверей равно одной или двум шкуркам соболя, — проговорил Дяво, точно не слыша гневных слов шуленги.

— Да, так было всегда, — тихо подтвердил молодой плечистый охотник, что стоял позади старика. Он не отступил за спины сородичей под взглядом хозяина.

— Детеныш полевки, только что увидевший солнце, знает больше Гасана?.. Пока каждый из вас не сделает того, что слышал, лавка будет закрыта! — крикнул Гасан и взялся за ручку двери.

— Но наши желудки пусты, хозяин...

— В юртах совсем нет пищи...

Толпа волновалась, а Гасан, не повернув головы, скрылся за дверью.

— Пусть люди идут к купцам Черным! — тряхнул суковатой палкой старик.

— Да, это так! Правильно говорит Дяво! — заволновались охотники.

Толпа распалась на две части. Одни нерешительно топтались на месте, другие, захватив кожаные мешки, повалили к просторной брезентовой палатке купцов.

Едва охотники приблизились к купеческому жилью, как навстречу им вышел Черных-старший. В густой бороде его пряталась лукавая усмешка. Вперед выступил Тэндэ. Бросив мешок на землю, он возбужденно заговорил, указывая на себя и сородичей:

— Люди пришли к купцу Черному. Они принесли шкурки.

— Купец Черный всегда-от помогал вашему брату, но русский начальник рассерчал на него за это. Он рассерчал и на вашего старшину за то, что вы не отдаете царю рухлядишку. Он сказал, чтобы купец Черный и шуленга не открывали лавки, пока не будут собраны все шкурки. Не можу я помочь вам, братья, хошь и рад несказанно, — мешая русские и эвенкийские слова, сокрушенно развел руками купец и ушел в палатку...

Когда чернобородый скрылся за пологом, Гасан, наблюдавший за всем происходившим из окна, подал знак Перфилу и вышел на крыльцо. Перфил и Семен вытащили два ящика спирта, поставили так, чтобы их видели и те, что стояли здесь, и те, что толпились у купеческой палатки. Каждый взял в руки по бутылке и встряхнул. Прозрачная жидкость заискрилась, играя под солнечными лучами, привлекая жадные взоры. Толпа всколыхнулась, охотники, подхватив мешки, ходко двинулись к лавке.

— Каждый, кто даст, что просит русский царь, получит бутылку изгоняющей печаль, — торжественно объявил Гасан и положил на крыльцо список.