— Оливье!

Он обернулся, не скрывая раздражения. Патрик подошел к нему.

— Мы не должны ругаться, это было бы слишком глупо. Послушай, Палнах лежит как раз в той стороне, куда ты направляешься. Если хочешь, я подброшу тебя на джипе, это позволит тебе быстро преодолеть две трети дороги. Дальше, до границы с Непалом, ты сможешь продвигаться местами пешком, местами на поезде.

Он положил руку Оливье на плечо.

— Я понимаю, что у тебя имеются свои соображения, но мне было бы очень обидно…

Оливье немного расслабился.

— Спасибо за предложение, твой джип будет очень кстати.

Ему даже удалось улыбнуться.

— Было бы жаль не воспользоваться возможностью провести какое- то время с тобой…

Когда джип преодолел последние пригороды и помчался по сельской дороге, бледный как призрак Оливье закрыл глаза и долгое время не открывал их. Под его опущенными веками снова и снова разворачивались картины, с которыми он только что столкнулся и которые по-прежнему казались ему неправдоподобными. Он подозревал, что Патрик специально выбрал такой маршрут, хотя и не исключал, что любой другой вариант маршрута показал бы ему то же самое.

Сначала они проехали величественными проспектами невероятной ширины, обрамленными просторными садами, заполненными кипением зелени и цветов, за плотной завесой которых угадывались большие здания, прячущиеся в тенистой свежести. Это были кварталы богатых особняков, чередовавшихся с шикарными отелями и административными комплексами. Простор и идеальный порядок. Солнце, хотя и наполовину прикрытое облаками, палило нещадно. Рубашки юношей насквозь промокли от пота, и Оливье с завистью думал, как прекрасно чувствуют себя обитатели этих зданий, в которых наверняка есть кондиционеры.

Потом они оказались на довольно узкой улице. Это было преддверие совершенно иного мира. Прежде чем Оливье успел разглядеть окружающую его новую обстановку, джип резко затормозил перед невероятно тощей коровой, неподвижно стоявшей с опущенной головой посреди улицы. Патрик заставил двигатель взреветь, нажав на педаль газа, и просигналил клаксоном. Корова даже не пошевелилась. Казалось, что в ее похожем на скелет теле не осталось жизненной энергии, чтобы позволить ей проделать несколько шагов. Но ее нельзя было объехать ни справа, ни слева.

Под стенами зданий, где господствовала тень, плотной массой сгрудились люди — мужчины, женщины и дети. Одни из них сидели, другие лежали, и те, у кого были открыты глаза, молча смотрели на Патрика и Оливье. Это были совершенно пустые взгляды, без любопытства, без дружелюбия или враждебности, в них не было ничего, кроме бесконечного терпеливого ожидания чего-то неясного, может быть, дружбы, может быть, смерти. И смерть была для них единственной посетительницей, в приходе которой можно было не сомневаться. Тем более, что она появлялась постоянно. Оливье с ужасом понял, что многие, лежавшие с лицами, закрытыми одеждой, были мертвы. Он увидел одного мужчину, лежавшего на солнце, потому что у него не было сил доползти до тени, и спокойно ожидавшего неизбежного. Из одежды на нем была только узенькая тряпка на поясе, и все его кости рельефно выделялись под кожей цвета пыли и табака. В его теле осталось так мало влаги, что даже свирепое солнце не могло выжать из него хотя бы капельку пота. Глаза у него были закрыты, посреди серой бороды зияло черное отверстие рта. Его грудь время от времени слегка поднималась и тут же снова опадала. Когда грудная клетка некоторое время оставалась неподвижной, у Оливье возникало страшное ощущение, что все кончено. Однако грудная клетка с непонятным упорством снова поднималась. Корова по-прежнему не собиралась освобождать им дорогу. Патрик вылез из джипа, покопался под своим сиденьем, извлек оттуда пучок сухой травы и поднес его к коровьей морде. Тяжело вздохнув, та потянулась к сену. Патрик отступил, корова двинулась за ним. Когда она освободила достаточно места, чтобы джип мог проехать, Патрик отдал сено корове.

Они двинулись дальше. Оливье продолжал смотреть на человека, лежавшего на солнцепеке. Обернувшись назад, он следил за ним, пока его не загородила группа детей. Дети молча смотрели на него. Все как один. Он не видел ничего, кроме огромных детских глаз, смотревших на него с пугающей сосредоточенностью и ожидавших от него. Чего? Что он мог дать им? У него ничего не было, да и сам он был ничем. Впрочем, он не хотел ничего никому давать. Он решил отныне стать тем, кто берет. Стиснув зубы, он перестал смотреть на людей в тени. Но джип едва тащился по узкой улице, заполненной тележками, которые или тащили буйволы, или толкали тощие мужчины. Им пришлось еще пару раз останавливаться, чтобы выбраться из пробок.

Обнаженный мальчуган лет пяти или шести подбежал к джипу. Он протянул левую руку, прося милостыню на незнакомом Оливье языке. Правой рукой он прижимал к себе голого младенца, которому было не больше нескольких недель и который явно умирал. Его кожа приобрела зеленовато-желтый цвет, глаза были закрыты, потому что он не хотел смотреть на мир, который ему так и не придется узнать. Он пытался еще дышать, втягивая воздух, словно рыба, давно выброшенная на песок.

Джип окутывало плотное облако пыли. Большие незнакомые Оливье деревья обрамляли дорогу с обеих сторон, и между их стволами он видел продолжавшуюся до горизонта пересохшую равнину, деревни на которой казались кусками грязи, засохшей на коже бродячего пса.

— Дождя не было уже месяцев шесть, — сказал Патрик. — Обычно они начинаются, когда уже закончились посевные работы. Но в этом году их не было. Так что там, где нет колодцев, урожая не будет.

— И что тогда?

— Тогда те, у кого нет запасов зерна, умрут от голода.

Оливье пожал плечами.

— Ты пытался повлиять на меня, когда мы проезжали городскими улицами, и снова пытаешься сейчас. Но со мной этот номер не пройдет. У них ведь есть правительство! Им помогают американцы, ЮНЕСКО, в конце концов!

— Ты, конечно, прав, — негромко произнес Патрик.

— И потом, если здесь сто миллионов умирает от голода, то что могу сделать я? И что сможешь изменить ты со своими тремя каплями воды?

— Даже одна капля воды — это лучше, чем ее полное отсутствие, — ответил Патрик.

Теперь деревья на обочинах исчезли, и дорога превратилась в узкую тропу, пересекавшую глинистую равнину, растрескавшуюся, словно дно водоема, воду из которого солнце выпило много лет назад. Они пересекали это однообразное пространство уже много часов подряд, и Оливье утратил ощущение времени. Ему казалось, что он или попал в кошмарный сон, или благодаря какому-то колдовству очутился на чужой планете, умирающей вместе со своими обитателями.

Они проехали мимо множества стервятников, кишевших вокруг какой- то падали, возможно, дохлой коровы или буйвола. Разглядеть тушу было невозможно. Казалось, что она скрыта под несколькими слоям падальщиков. Те из них, кто оказался сверху, пытались пробиться к добыче, просовывая головы на длинных шеях сквозь массу более удачливых сотоварищей. И к царившей вокруг падали сумятице постоянно добавлялись все новые и новые конкуренты, кружившиеся над добычей, тяжело взмахивая огромными крыльями. Казалось, что они возникают буквально из пустоты.

Они проехали через жалкую деревушку, хижины которой с соломенными крышами прижимались друг к другу, словно пытаясь защититься не только от солнца, но и от жестокого мира. Оливье увидел в деревне только женщин и детей, а также нескольких стариков, доживающих свои последние дни.

— Это деревня париев, — объяснил Патрик, когда они оставили деревушку далеко позади. — Это неприкасаемые, они не принадлежат ни к одной касте. Палнах, деревня, в которой я сейчас работаю, точно такая же. Все мужчины из нее уходят на заработки в соседнюю, более богатую деревню. Ну, относительно богатую. То есть деревню, в которой жители принадлежат к той или иной касте, где мужчины вправе считать себя мужчинами. Парии — это вообще не люди. Их заставляют работать, как лошадей или буйволов, им дают что-нибудь съедобное, чтобы в этот день они могли прокормить себя и свою семью, а потом прогоняют их. Так после работы бросают охапку сена буйволу перед тем, как отправить его в хлев. Да, правительство дало им землю, но им некогда обрабатывать ее, некогда копать колодцы. К тому времени, когда придут дожди, они все загнутся от голода.