Жак говорил без остановки. Сначала Оливье смотрел на отца, потом отвернулся и уставился на огонь в камине. Слова сливались для него с шумом дождя и раскатами грома, и все эти звуки не имели никакого значения, они были бессмысленными и бесполезными.

Когда Жак остановился, чтобы перевести дух, Оливье негромко спросил:

— Джейн. Что они с ней сделали?

Жак, собиравшийся продолжить изложение своих планов, замолчал. Он понял, что все сказанное им было сказано напрасно. Через несколько мгновений он пробормотал:

— Ее сожгли.

В камине затрещало полено, выбросив фонтан искр. Оливье вспомнил Свена, лежащего не костре, Джейн, свернувшуюся калачиком в нескольких шагах от огня, и бродягу, прошедшего через два мира.

Никто никогда никому не помогает.

Никто.

Он повернулся к отцу, бросив на него взгляд, как будто вернувшийся к нему с детских лет.

— Что это может значить? Все это? Почему? Зачем мы живем?

Ведь отец должен знать ответ на любой вопрос. Но на эти вопросы Жак не смог ответить. Он только пожал плечами и тяжело вздохнул.

Вся долина Ганга была под водой. После шестимесячной засухи свирепый муссон раскрыл над страной небесные шлюзы. Вода заливала деревни, одну за другой; прежде всего тонули домашние животные, потом вода размывала глинобитные стены хижин, и те рушились, и тогда тонули крестьяне, обезьяны и куры, пытавшиеся найти убежище на крышах. Вода уносила в желтых водоворотах трупы людей и животных вместе с вырванными с корнем деревьями и разным мусором. Грифы-падальщики, усеявшие, подобно черным плодам, редкие выступавшие над водой деревья, время от времени садились на проплывавшую мимо тушу и терзали ее, поспешно взлетая, если она переворачивалась.

Оливье шагал под дождем по залитой водой тропе. Он вылетал из Катманду с билетом до Парижа. При прощании отец напомнил ему, что в университете скоро начнутся занятия и он должен продолжить учебу. Было бы ошибкой оставить университет; он может считать, что всего лишь провел довольно бурные летние каникулы. Но эта шутка смутила самого Жака. После непродолжительного молчания он спросил с тревогой:

— Мы еще увидимся?

Оливье едва заметно усмехнулся.

— Конечно.

Но ни тот, ни другой не были уверены, что так оно и будет.

Оливье отказался от денег, которые хотел дать ему отец. Жак сказал:

— Ты приехал сюда, чтобы потребовать у меня тридцать миллионов, а сейчас отказываешься, потому что я могу предложить тебе только три?

Оливье промолчал. Жак сунул деньги в карман, пообещав отправить их Мартин, матери, Ивонн, кому угодно. Не вызывало сомнения, что очень скоро он снова окажется без гроша в кармане. И тогда он отправится искать новые ничего не дающие ему приключения. Или, может быть, займется свеклой. Несмотря на хорошо сохранившуюся внешность, он был уже не молод, и знал это.

Оливье взял у отца деньги на билет до Парижа, а также небольшую сумму на дорогу. Он не хотел отказываться и спорить. Да и что он мог сказать отцу? Только то, что тот и сам знал. Ему казалось, что слова превратились в пустые фальшивые звуки. Ни одно из них не сохранило свой первоначальный подлинный смысл.

Но когда отец в последний раз обнял его в аэропорту, он уже знал, что не доберется до Парижа.

Когда самолет совершил посадку в Дели, он вышел под дождь из здания аэропорта. Наняв джип, он сумел объяснить водителю, что ему нужно в Талнах. Тот не представлял, где находится эта деревня. Тем не менее он отправился в путь. Ему пришлось то и дело останавливаться, чтобы расспросить о дороге полицейского, бродячего торговца или портье из отеля. Никто даже не слышал названия деревни. Наконец он кое-что разузнал на автовокзале. Полученные сведения напугали его; он попытался объяснить Оливье, что деревня расположена на равнине, затопленной паводком, и проехать туда невозможно. Оливье не понял, что говорит ему шофер, и решил, что тот требует еще денег. И он отдал ему все, что у него было с собой. Шофер поблагодарил Оливье, сложив на груди руки лодочкой, сел за руль и двинулся в путь. Дождь обрушивался на кузов с барабанным грохотом; вода проникала внутрь через самые незаметные щели. Таким образом, дождь господствовал как снаружи, так и внутри джипа. После многих часов пути они остановились на краю бескрайнего водного пространства. Только насыпь, по которой проходила дорога, еще едва выступала над водой. Слева, справа, спереди и сверху, до самых туч, простирался мир воды. Шофер продолжал продвигаться вперед до тех пор, пока дорога не исчезла под водой. Он отказался ехать дальше. Оливье вылез из джипа и двинулся дальше пешком. Водитель некоторое время смотрел ему вслед, пока он не скрылся за завесой дождя. Потом тронулся в обратный путь, двигаясь задним ходом, потому что на узкой полоске дороги не мог развернуться.

Дождь падал с неба, чтобы затопить то, что должно было быть затоплено, чтобы отмыть то, что могло принять облик нового и заставить распуститься то, что должно было родиться. Оливье шагал сквозь падавшую сверху воду и внутренним взором видел взгляд ребенка, ожидавшего от него то, что он когда-то не смог ему дать.

Дождь проникал в него через волосы, заливал лицо, образуя завесу перед глазами, стучал по плечам, пронизывая насквозь одежду, сплошным потоком струился по телу, сливаясь, наконец, с неторопливыми желтыми водами, кружившимися в медленных водоворотах и продолжавшими подниматься.

Оливье шел прямо, никуда не сворачивая. Он знал, что именно так дорога идет по равнине, и если он собьется с нее, то неизбежно утонет. Он шел к образу доверчивого ребенка, устроившегося у него на коленях и уснувшего. А он отодвинул ребенка от себя, чтобы уйти.

Он шел все медленнее и медленнее, потому что вода поднималась все выше и выше. Но ему это было безразлично. Он знал, что придет, когда закончится путь. Он бросил рюкзак, мешавший ему, потому что больше ни в чем не нуждался. В чудовищной массе облаков над ним непрерывно грохотал гром, словно голос богов, беседовавших друг с другом в бесконечном пространстве.

Скоро Оливье осознал, что оказался обнаженным. Вода, стекавшая по телу, и вода, по которой он продвигался вперед, освободили его не только от одежды, но и от прошлого, от страданий. Обнаженный ребенок шел перед ним, улыбаясь и то и дело протягивая к нему сложенные вместе ладони, словно чашу наполненную водой. Он должен был догнать его и принять это подношение, этот драгоценный дар. Он был не один. С ним рядом шла Джейн, тоже обнаженная, как и он, шли мать, отец, Карло, Матильда, даже полицейские. Все они шли вместе с ним сквозь падавшую с неба воду, обнаженные и избавленные от малейшей лжи.

Когда начало темнеть, он разглядел на горизонте небольшой холм, возвышавшийся над водой, даже не холм, а зародыш холма, надежду на возвышенность, на которой крестьяне соорудили свои жалкие хижины. Он понял, что это и был Палнах, и что его жители, мужчины, женщины и дети, продолжали бороться, чтобы спасти свои колодцы, свой скот, свои хижины и свои жизни с помощью Патрика или какого-нибудь другого европейца. Или вообще без посторонней помощи.

Продвигаясь вперед все медленнее, со все большим трудом, собрав в кулак всю волю, все оставшиеся силы, пробиваясь сквозь толщу дождя, заполнявшего все пространство между небом и землей, он задавался вопросом: найдет ли он в конце залитой водой дороги на еще выступающем из воды холме, где небольшая кучка людей продолжала бороться за свою жизнь, ответ на вопрос, который он задал отцу:

— Зачем мы живем?

Перевод с французского Игоря Найденкова.