Лючия выразила вслух мои мысли:

— Я знаю, что ты хочешь поехать к нему и что в твоей крови кипит страсть. Что бы я ни говорила сейчас против него, все будет впустую. Хоть ты и собираешься действовать очертя голову, тебя уже не удержать. И все же послушайся моего совета: не уходи из дома тайно, как вор в ночи. Расскажи Карло все как есть — таким образом, ты выполнишь свой долг перед ним.

Я выпустила из рук свой фартук, шагнула вперед, наступая на упавшие лечебные травы, и обняла Лючию.

— Спасибо, — прошептала я сдавленно. — Спасибо тебе за все. — Я крепко поцеловала Лючию, коснувшись щекой ее сухой, обветренной кожи и колючих волосков над верхней губой. Это было наше прощание. Я могла уехать на следующий день или через неделю и наверняка еще не раз должна была встретиться с Лючией на кухне или в доме, но сейчас — в этот самый момент — я прощалась с ней, причиняя боль нам обеим.

На этот раз моя подготовка к побегу была более тщательной и продуманной. Ведь теперь я знала, что покидаю свой родной дом навсегда. Я собрала как можно больше одежды и белья в один узел — сколько могла унести — и засунула его под кровать. Затем, дождавшись подходящего момента, пробралась в кабинет отца, открыла ящик его письменного стола и набила золотыми монетами кожаный кошелек. Для долгого путешествия во Францию и для жизни там на первое время мне нужны будут деньги.

И это вовсе не было воровством, просто я взяла принадлежавшие мне деньги. У меня, конечно, не было права забирать также кинжал. Но этот кинжал, который отец всегда носил с собой, стал как бы частью его самого. Вот почему мне хотелось сохранить у себя эту вещь.

После этого осталось сделать еще кое-что — я должна была объясниться с Карло. Я сказала ему, что хочу с ним поговорить.

— Неужели это такой важный разговор, что его нельзя отложить? — спросил Карло, поддразнивая меня. — Ведь через какие-то две недели мы станем мужем и женой, и тогда ты сможешь разговаривать со мной хоть каждую ночь.

Он потянулся к моей руке, но я отдернула ее.

— То, что мне надо сказать тебе, не терпит отлагательств.

— Хорошо, я в твоем распоряжении, — подчеркнуто вежливо произнес он.

И вот мы снова сидим лицом друг к другу за письменным столом отца, и мои пальцы — в который уже раз — ощупывают его изрезанную кромку. Карло аккуратно сложил вместе ладони и стал ждать — его излюбленный прием состоял в том, чтобы заставить противоположную сторону потерять терпение и начать говорить. Наконец молчание было нарушено.

— Я не выйду за тебя замуж, — торопливо проговорила я и затем, проглотив комок в горле, добавила: — Потому что я не люблю тебя.

Карло вздохнул и положил руки на стол.

— Это что, девичьи фантазии, да? — спросил он. — Да что ты вообще знаешь о любви!

Я посмотрела ему прямо в глаза.

— Знаю — я люблю другого человека.

Брови Карло дрогнули, словно от внезапной боли, но он ничего не сказал. Он ждал продолжения моего признания, и я выпалила:

— Его зовут Наполеон Бонапарт.

Крепко сжатые кулаки стали единственным уязвимым местом, в чем проявилось его душевное волнение. Голос Карло оставался таким же спокойным и уравновешенным:

— Я не желаю слышать этого имени.

Его спокойствие разозлило меня. Если бы Карло начал кричать или бушевать, я могла бы перекричать его, и мой крик помог бы мне забыть о причиненном ему зле, дал бы выход накопившемуся во мне напряжению. Сейчас же я не хотела позволять ему использовать его ораторские способности для оскорбления того, кто был безгранично дорог мне.

— Хочешь не хочешь, но тебе придется слышать это имя, слышать его снова и снова, — сказала я резко. — И придется примириться с тем, что Наполеон любит меня, а я люблю его.

— Чепуха. Наполеон не любит никого, кроме себя самого. — На какое-то мгновение Карло утратил свою сдержанность, краска бросилась ему в лицо. — У него нет совести. Он вскружил тебе голову своими фантастическими проектами, потому что в твоем восхищении он нашел для себя источник самоутверждения. Для того чтобы возвыситься, он готов пойти по трупам. Такая девушка, как ты, не может любить подобного маньяка.

— Нет, я люблю его… — И у меня вдруг вырвалось: — Я уже доказала это себе и ему… В течение нескольких месяцев я была его любовницей.

Лицо Карло перекосилось. Впадины на его висках еще отчетливее обозначились, проступили черными тенями. Он медленно поднялся на ноги. Его голос прозвучал негромко и отчетливо:

— Завтра я сообщу семье свое решение. А сейчас отправляйся в свою комнату и оставайся там. Избавь меня от унижения запирать твою дверь на замок.

Выходя из комнаты, я обернулась. Карло неподвижно стоял и смотрел мне вслед. Я подумала, что сейчас мы видим друг друга в последний раз. Затем я взялась за ручку двери — и его лицо в моих глазах утратило свою прежнюю отчетливость…

Вскоре после полуночи с узлом в руке я выбралась из дома через кухню. Земля под ногами была влажной от росы. В небе висела тусклая луна, которую окружали редкие и далекие звезды. Я вошла в конюшню, торопливо запрягла ослика в двуколку. Затем бросила свой узел под сиденье, взяла под уздцы ослика и вывела его на улицу. Стараясь не создавать лишнего шума, я двинулась вниз по улице, а на повороте остановилась и посмотрела назад — туда, где стоял прочный дом родителей, построенный, казалось, на века. Его тщательно покрашенные ставни были закрыты, а на клумбах под окнами цвели первые весенние цветы. И снова почувствовала комок в горле. Когда начнется новый день, меня здесь уже не будет. Я влезла в двуколку и решительно взялась за вожжи.

Стоит мне подумать о Марселе, и я снова ощущаю сладковатый запах гниения и крови, который встретил меня, как только я сошла в этом порту на берег Франции. В течение нескольких месяцев, пока я жила в семье Бонапартов, этот запах упорно преследовал меня.

В моей памяти довольно смутно запечатлелся отрезок времени с момента моего бегства из родного дома до прибытия в убогое подвальное помещение, где поселилась тетя Летиция со всем своим семейством. События этого периода в несколько недель были настолько разнообразны и настолько быстротечны, что мне так и не удалось по-настоящему их осмыслить. Отчетливо вспоминаются отдельные детали, в то время как общая последовательность событий остается довольно сбивчивой.

Я помню, как я нашла брата и сестру Наполеона в доме их полуслепой бабушки, очень плохо понимавшей, что происходит вокруг. Затем нам пришлось скрываться по разным потайным местам под присмотром одного угрюмого, вооруженного до зубов парня, не назвавшего своего имени и не разговаривавшего с нами, который преследовал меня в моих ночных кошмарах. Мария-Антуанетта и Джироламо постоянно были голодными и хныкали от усталости. Пастухи вели нас тайными тропами контрабандистов; иногда мы жарили на костре рыбу или кролика, но были и долгие холодные ночи, когда нельзя было разводить огонь из-за опасности быть обнаруженными. В Бастии днем мы тоже прятались, а в темноте я отправлялась в гавань, чтобы договориться о доставке нас во Францию. Наконец мы оказались на одной грязной посудине с заплеванной табачной жвачкой палубой, и постоянный страх перед английским военным флотом стал для нас хуже запаха мочи и вони от протухшей соленой рыбы. И вот мы прибыли в Марсель — серый город, который ошалел от террора и сейчас избавлялся от остатков гуманизма. Толпы людей на грязных узких улочках беднейшей части города, куда нас направили, производили ужасное впечатление. У Бонапартов нас ожидала шумная сцена воссоединения семьи — все бурно выражали свой восторг, видя самых младших целыми и невредимыми. Меня они приветствовали значительно позже и с явно противоречивыми чувствами. Я была безмерно огорчена тем, что Наполеона нет в Марселе, поскольку он с войсками Конвента ведет осаду Тулона, где вспыхнуло роялистское восстание, а также воюет с англичанами, которые поспешили на помощь осажденному городу.