С арийской традицией свастика оказалась связанной после раскопок в Трое, проведенных Генрихом Шлиманом, который отождествил троянцев с «фракийцами-тевтонцами» и провозгласил свастику «арийским символом» (Goodrick-Clark 1998: 23–24, 34). В 1889 г. в Париже польский библиотекарь М. Змигродский организовал выставку, призванную продемонстрировать неразрывную связь между свастикой и древним арийским наследием (Quinn 1994: 22–25). Затем свастика нашла почетное место в популярной книге немецкого писателя Эрнста Краузе, откуда ее и позаимствовали деятели немецкого «народнического национализма». Именно после этого она стала едва ли не излюбленным символом австрийского ариософа Гвидо фон Листа. Его последователь, поэт Альфред Шулер, распространял его учение в Мюнхене, положив его в основу своих лекций, пропагандировавших гремучую смесь из идей национального пробуждения, конспирологии и антисемитизма (о нем см.: Васильченко 2008: 350–384). Именно он принес ариософскую идею свастики в Германию, сделав ее стержнем своей антисемитской поэмы «Эпилог Яхве-Молоха». Там свастика изображалась тевтонским символом солнца, якобы выражавшим внутреннюю сущность немецкого народа. Свастика понравилась лидерам ряда немецких ультранационалистических организаций типа созданного в 1912 г. Ордена тевтонцев и вольсунгов, сделавших ее своей эмблемой. Тогда под эгидой Германского ордена начал выходить журнал «Руны», обложка которого была украшена свастикой. А еще раньше, в 1907 г., Ланц фон Либенфельс поднял флаг со свастикой над своим замком в Австрии (Гудрик-Кларк 1995: 123; Phelps 1963: 250; Solomos, Back 1996: 147).

После окончания Первой мировой войны свастика приобрела необычайную популярность в Германии у антисемитски настроенной молодежи. И в 1919 г. прусскому министерству образования даже пришлось пойти на ее официальное запрещение. Полагают, что именно в это время молодой Гитлер был захвачен лекциями Шулера. Нацистская партия сделала свастику своим символом в августе 1919 г. с подачи зубного врача Фридриха Крона, чью богатую домашнюю библиотеку прилежно посещал Гитлер. Позднее, находясь в заключении после неудавшегося Пивного путча, Гитлер писал: «Как национал-социалисты мы связываем нашу программу с нашим флагом. Красный цвет на нем означает социальную идею движения, белый – националистическую идею, свастика заключает идею борьбы за победу арийского человека, а также… победу идеи созидательного труда, которая как таковая всегда была и будет направлена против семитов» (Hitler 1971: 497. Об этом см.: Quinn 1994: 4; Weissmann 1991b: 135–137; Solomos, Back 1996: 149).

При нацистском режиме свастика стала официальным символом Третьего рейха и использовалась в самых разных комбинациях, как это было на огромном стадионе в Нюрнберге, где регулярно проводились массовые парады. Знак свастики изображали в когтях орла, с которым нацистская идеология связывала героические качества, свойственные «истинному арийцу» (Quinn 1994; Solomos, Back 1996: 150). Именно этот смысл придают свастике и нынешние правые радикалы. В частности, Серрано изображал свастику символом «утраченной расовой чистоты», символом героев, стоящих за возвращение Гипербореи (Серрано 1994).

Хорошо известно, что представления о прошлом играют большую роль в национальной идентичности. Однако в данной книге речь идет не о прошлом вообще, что было бы неудивительным, ибо это характерно для самых разных типов национализма, а о весьма отдаленном прошлом, о котором и ученым-то не так уж много известно. В чем причина этого увлечения?

Сравнительный анализ показывает, что народы, испытывавшие в прошлом жестокий колониальный гнет, вынуждены искать славные страницы своей истории в весьма отдаленных эпохах, причем чем дольше существовал колониальный режим, тем с более далеким прошлым они связывают существование Золотого века. А в том, что он когда-то существовал, у них сомнений нет. Так, духовные лидеры многих нерусских народов бывшего Советского Союза относят свое славное прошлое к периоду, предшествовавшему русской колонизации (см., напр.: Шнирельман 1999в; 2006; Shnirelman 1996a). Те народы, судьба которых складывалась не гладко и до присоединения к России (грузины, армяне), углубляются еще дальше в историю: грузины обращаются к временам царицы Тамары, а армяне – к эпохе Тиграна Великого (Шнирельман 2003). Наконец, те народы, средневековая история которых слабо представлена в письменных источниках и/или небогата «великими» достижениями (народы Северного Кавказа, многие тюркские народы и пр.), склонны искать своих предков среди прославленных народов древности (шумеров, древних иранцев и т. д.), для чего обращаются к древнейшим письменным источникам, а также к современным достижениям сравнительно-исторического языкознания и археологии (Шнирельман 2006; 2009а). Весьма показательный пример в этом отношении представляют афроамериканцы, в последние десятилетия создающие или, что правильнее, изобретающие версию, согласно которой древнейшие цивилизации мира (от Египта и Шумера до Китая и Мезоамерики) были созданы чернокожими (Sertima 1985)38.

Возникает вопрос, какое отношение все это имеет к русским, чья история более чем богата разнообразными коллизиями и которые в течение последних веков построили могущественное государство? Оказывается, имеет, ибо для радикальных националистов, завороженных идеей космического еврейского заговора, включающего якобы и искусное манипулирование с христианством, вся эпоха православия на Руси представляется одной большой черной дырой. Не спасает положение и короткий языческий период Киевской Руси, ибо ему предшествовал период, когда некоторые восточнославянские племена были данниками хазар. И хотя киевские князья-язычники, в особенности Святослав, сумели от этого освободиться и даже ухитрились разгромить когда-то могущественный Хазарский каганат, это не освобождает русских радикалов от чувства горечи по поводу «еврейского засилья» на заре русской истории. Иными словами, средневековая история не дает им желаемого удовлетворения деяниями предков. Кроме того, христианская церковь всегда стояла выше национальных различий и стремилась к интернационализации своей паствы. Поэтому современная этнонациональная идея плохо уживается со стремящимся к денационализации христианством. И, наконец, призывая к смирению, христианство разоружает этнонационалистов, которым в борьбе за власть требуются совершенно иные качества – агрессивность, смелость, жертвенность, готовность к кровопролитной вооруженной борьбе, нетерпимость к «врагам нации» и пр. (об этом см., напр.: Яворський 1992; Баркашов 1994а), то есть те качества, о которых когда-то писал Ницше.

Вот почему у радикальных националистов обнаруживается такая поистине ненасытная страсть к первобытности, когда славяне якобы пребывали в девственной чистоте, не были еще развращены внешними влияниями и, следовательно, могли быть носителями совершеннейшей в мире идеологии и, руководствуясь ею, вести успешные войны с врагами и совершать великие подвиги. Откуда же наши националисты-неоязычники черпают материалы об этой эпохе? Во-первых, в течение двух-трех последних десятилетий они открыли для себя целый пласт славянофильской исторической литературы («славянская школа») XIX в., которая из-за своей очевидной методической слабости уже тогда подвергалась суровой критике (Васильевский 1882; Веселовский 1882) и с тех пор стала исключительно историографическим достоянием нашей науки (Пичета 1923; Рейтблат 2003). Во-вторых, они пользуются псевдоисторическими сочинениями русских и украинских эмигрантских авторов-дилетантов (Ю. П. Миролюбов, С. Лесной, Ю. Г. Лисовой, Л. Силенко, С. Ляшевский и др.). В-третьих, их настольным пособием служит вышедшая из этой среды поддельная так называемая «Влесова книга». В-четвертых, они опираются на некоторые «исторические труды», написанные рядом советских авторов в шовинистическом угаре конца 1940-х – начала 1950-х гг. В-пятых, они с готовностью подхватывают из научно-популярной литературы устраивающие их данные, полученные археологами и лингвистами уже в наше время. Ну и, наконец, в-шестых, энергично протестуя против названия «фашистов» (Авдеев 1994: 163; Беляев 1995: 17; Перин 1995; Родные просторы, 1993, № 3: 18), они не брезгуют пользоваться откровенно нацистскими этнологическими и расовыми теориями, популярными в Германии при Гитлере.