— Ты голоден? — спросил Гаспальди. — Хочешь заказать что–нибудь, прежде чем мы начнем говорить о делах?

— Помираю от голода, — ответил толстяк. — Так хочется жрать, что, кажется, съел бы дохлого поляка, но даже под дулом пистолета не соглашусь есть китайское дерьмо, которое они называют едой.

Закажи суп, — предложил Гаспальди. — Его трудно испортить.

— Эти косоглазые суют кошку во все, что едят, — фыркнул жирдяй, — включая суп. Я лучше попозже перехвачу что–нибудь в заведении «У Марио». Там, по крайней мере, знаешь, что лежит в тарелке.

— Тогда давай перейдем к делу, — предложил Гаспальди. — Ты хотя бы примерно представляешь, о чем пойдет речь?

— Есть коп, от которого вы хотите избавиться. Один раз попробовали, но облажались, как бакланы.

— Ты можешь получить всю необходимую информацию в известном тебе месте. Изучи ее за пару дней, а потом — действуй. В твоем распоряжении столько времени, сколько тебе понадобится. Главное, чтобы дело было сделано без промахов и осечек.

— То же касается и любого, кто будет с ним? — уточнил толстяк. — Он иностранец, а полицейская управа Нью—Йорка обычно приставляет к приезжим копам сопровождающих, которые висят на нем, как вши на собаке. Вот я и спрашиваю: можно ли валить и их, если до этого дойдет?

— Вали хоть самого комиссара полиции, коли он там окажется, — отмахнулся Гаспальди. — Вали всех, кто окажется на твоем пути. Главное — ликвидировать итальянского легавого, а со всеми остальными проблемами мы справимся.

— А что представляет собой этот коп? — спросил толстяк. — Расскажи мне то, о чем не говорится в его досье, которое я еще почитаю.

— Он очень хорош, — ответил Гаспальди. — Лучше всех других копов, с которыми нам когда–либо приходилось сталкиваться. Я имею в виду не только умение стрелять, хотя он и в этом даст любому сто очков вперед. Он умен, предусмотрителен, рассчитывает свои действия на несколько ходов вперед и предусматривает любые неожиданные повороты. Он мастер своего дела. Не рассчитывай на то, что сможешь застать его врасплох, этого не будет. С ним такие штуки не проходят.

— Для начала расскажи, за каким дьяволом он приперся в Нью—Йорк, вместо того чтобы сидеть у себя в Италии и арестовывать сутенеров?

— Пропал один из членов его семьи, — сказал Гаспальди, — его племянница, и он приехал сюда, чтобы помочь найти ее. Он пока не узнал, где она и кто организовал похищение, но парень он умный и очень скоро сообразит, что к чему.

— Ее похитили, чтобы заманить его сюда, или это друг с другом не связано? — уточнил толстяк.

— Это не твое дело, — грубо ответил Гаспальди, — иначе я уже просветил бы тебя на этот свет. Я же сообщаю то, что тебе следует знать.

— Кроме одного, — раздраженно буркнул толстяк. Ему уже надоело сидеть в пустом китайском ресторане и хотелось поскорее оказаться на солнышке. — Сколько?

— Столько же, сколько обычно, — проговорил Гаспальди. — Плюс расходы.

— Не годится, — помотал головой толстяк. — Это не какой–нибудь старомодный придурок, который спрятался в негритянском квартале Лонг—Айленда и считает, что там его никто не найдет. Это коп со всеми вытекающими отсюда последствиями, не последним из которых является вышка, которую я могу получить, если меня сцапают.

— Тут ты можешь быть спокоен. Это в Италии он коп, а здесь — никто.

— Полицейский значок — он и в Африке значок, вне зависимости от того, в какой стране его сделали. А это дополнительный риск. Берясь за это дело, я рискую не только своим временем, но и жизнью, поэтому с вас двойной тариф плюс сумма, которой мне хватит, чтобы в течение трех недель нежиться на горячем морском песочке.

Гаспальди допил чай и махнул официанту, стоявшему, скрестив руки на груди, в углу зала.

— Это большие деньги, — проговорил он, глядя на приближающегося официанта. — Гораздо больше, чем то, на что мы рассчитывали. Тем более что речь идет о ликвидации всего–то одного парня.

— Насколько мне помнится, это ты обратился ко мне, — заявил толстяк. — Если хочешь, можешь поискать специалиста подешевле. Я свою цену назвал, а дальше — тебе решать.

Гаспальди сунул официанту сложенную вчетверо двадцатку и отмахнулся от протянутого ему чека.

— Сдачу оставь себе, — сказал он и подождал, пока молодой китаец унесет пустую чашку, а затем снова переключил внимание на собеседника. — Ладно, — проговорил он, — согласен на твои условия. Но работа должна быть сделана четко и чисто. За этим будут следить большие люди. Если ты провалишь дело и все еще будешь жив, они не пожалеют денег, чтобы исправить это упущение. Ты меня хорошо понял?

— Ты знаешь, как я работаю, — сказал толстяк. — Я не беру ни цента до тех пор, пока работа не сделана. Если этот ваш коп настолько хорош или удачлив, что сумеет замочить меня, то вам, ребята, вообще не придется платить. Так что прибереги свои нотации в стиле Джона Пеши для сосунков. Это не первая моя вечеринка, и я не собираюсь позволить, чтобы она стала последней.

— Значит, договорились, — подытожил Гаспальди, поднимаясь из–за стола и бочком выбираясь из кабинки.

— Рад слышать, — заявил толстяк. — Теперь я наконец могу уйти из этой дыры и нормально пообедать.

— И все же, я думаю, здешний суп тебе понравился бы, — направляясь к выходу, добавил Гаспальди. — Зря ты его не попробовал.

* * *

Фелипе Лопес вышел из расположенной в цокольном этаже квартиры и выбросил маленький пластиковый пакет в мусорный контейнер, стоявший у кованых ворот. Подойдя к воротам, он отодвинул засов, распахнул их и вышел на тротуар перед четырехэтажным зданием. Было раннее утро, вслед за которым должен был прийти еще один знойный августовский день. Улица была безлюдной, если не считать одинокого джоггера, спешившего закончить ежедневную пробежку до наступления жары. Фелипе нащупал в кармане поношенных джинсов сложенную десятидолларовую бумажку, желая убедиться, что деньги, полученные только что от миссис Клэр Сэмюеле, все еще на месте. Он выполнял различные поручения для миссис Сэмюеле вот уже несколько лет — с тех пор, как ее муж, Эллиот, упал замертво в прихожей маленькой двухкомнатной квартиры, которую они снимали. Она нуждалась в малом, посылая Фелипе за молоком, соком, яйцами, полуфунтом ветчины и мясом. Похоже, эти продукты составляли весь скудный рацион бедной женщины.

Фелипе заходил к миссис Сэмюеле дважды в неделю — обычно по средам и воскресеньям, приносил ей почту, целая груда которой скапливалась у вечно запертой входной двери, и выносил мусор. Чаще всего она оставляла мальчика у себя на завтрак. Они ели сэндвичи, пили апельсиновый сок и смотрели последние новости по телеканалу WSNBC. Разговаривали они редко, предпочитая уютную тишину в приятной компании друг друга, но если разговор все же начинался, то говорила в основном миссис Сэмюеле. Она рассказывала о том Нью—Йорке, который когда–то знала, и который юный Фелипе Лопес по молодости лет про–сто не мог помнить, о тех временах, когда их район весело шумел голосами вновь прибывших иммигрантов, каждому из которых не терпелось поскорее обустроиться в новом доме. Она рассказывала о своем муже, Эллиоте, о том, как он гнул спину в своей прачечной, не отходя по двенадцать часов в день от огромных стиральных машин и барабанных сушилок, в коротком коричневом переднике с карманом, полным четвертаков. Миссис Сэмюеле скорбно качала головой, вспоминая о том, как муж просаживал деньги, делая ставки на лошадей и еженедельно картежничая в задней комнате магазина «Деликатесы Джакомо».

— У нас мог бы быть большой красивый дом, — говорила она Фелипе, — как те, что на Эйли–авеню. Может, даже машина и деньги на отпуск. Элли мог бы иметь все это, но все, что у него было, — это прачечная и долги. А после того, как он умер, они пришли ко мне. Те люди, которым он задолжал, пришли и забрали его бизнес. Заставили меня подписать какие–то бумаги, и все было кончено.

— Почему же вы не сказали им «нет»? — спросил Фелипе.