Игра продолжается, но Руа никак не может оправиться от шока. Другие игроки ведут себя не лучше — слишком медленные, слишком неуклюжие. Тигры легко обставляют их, обгоняют, перехватывают, вбивают в борта, укладывают на лед. Все, что могут варлоки — сдерживать их натиск, неспособные всерьез перейти в атаку. Ситуация напоминает ситуацию с "Сейджес" — снова фаворит оказывается подавлен натиском претендента.

Во втором периоде счет не изменяется, но удержание его стоит Монреалю усилий, которые в итоге изматывают команду. Третий период Калгари начинают со звериным упорством, непрерывно поддерживаемые полным залом фанатов. Оборона дает трещину уже на пятой минуте — после трех атак подряд, оставив защиту бессильной, четвертым ударом тигры пробивают Патрика. Счет становится "четыре-один", снизив статистический шанс на победу варлоков почти до нуля. Даже гол, забитый Лемье не меняет ситуации — до конца матча "Варлокс" находятся под жестким прессингом противника. Итоговый счет — "пять-два" в пользу хозяев. Поражение особенно унизительное после громких побед в предыдущих раундах.

В раздевалке Руа чувствует себя пустым и усталым. От тяжелого запаха пота щиплет в носу.

— Что с тобой, Руа? — Лаперрьер садится рядом, искоса глядя как Патрик неуклюже возится с экипировкой. — Тебя сегодня как подменили. Что стряслось? Может взлом? Ты не чувствовал чужого колдовства?

Вратарь отрицательно мотает головой. Лаперрьер задумчиво жует губу. Заговорив снова, он повышает голос — так чтобы все слышали:

— Сегодня всем нам хорошенько намылили шею. И намылили абсолютно заслужено. Каждый из вас на льду был похож на сонную муху. Но это финал. Мы ведь не можем его слить — вот так, глупо, некрасиво. Слышишь, Патрик?

— Слышу, тренер.

— Тогда сделай так, чтобы в воротах я снова видел непробиваемую стену, а не дырявую тряпку. Соберись. Тебе на пути к этому Кубку пришлось едва ли не труднее всех. Не дай ему выскользнуть из твоих рук…

Руа кивает. Он чувствует, как закипает в нем злость. Не этого ли с самого начала хотел добиться Каинде? Сломать его, ослабить, сделать ни на что не годным? Нет, так не пойдет. Не для того он выбрался из той церкви, вытащив Джен и Жаклин из лап профессиональных убийц. Не для того он прошел через все это, чтобы просто упасть раздавленным собственной памятью! Если и есть выход, способ порвать этот порочный круг — то он только в победе. И слова Сессилии той памятной ночью это только подтверждают.

— Единственная причина, по которой мы проиграли позавчера — это готовность.

Перрон говорил размеренно и спокойно, пристально вглядываясь в каждого игрока, стоявшего перед ним. Рекруты встречали взгляд спокойно, агенты предпочитали смотреть себе под ноги — исключая Нилана, который знал, что ответный взгляд просто выводит тренера из себя. Злить Перрона Нилан считал своим долгом.

— Мы слишком расслабились за семь дней. И тигры, разогретые и готовые к тяжелой схватке, обыграли нас по инерции. Вы все видели записи игр с "Блю Роубс". Тактика у Калгари была точно такая же. Но мы — не Сент-Луис. Мы не заштатная американская команда. Нас так просто не раскусишь. Теперь, когда первый шок уже выветрился, мы будем делать свою игру. Никаких финтов, никаких маневров в стиле "Олл-старз-гейм". Точные передачи, работа тройками, крепкая защита. При атаке принимаем их, аккуратно заводим в углы и размазываем. Потом берем шайбу и выносим игру в их зону. Сразу. Никаких заигрываний в центре. В нападении крайние держатся бортов, центр уверенно стоит перед воротами. Чтобы никакая сила, слышите — никакая! — не могла сдвинуть центрового с места. Идите и сделайте мне игру. Сделайте ее такой, как вы умеете.

И игра была сделана. Сквозь вой фанатов, сквозь резкий свет прожекторов, сквозь упругий, едкий воздух Сэдлдома. Сквозь физически ощутимую ненависть другой команды. Сквозь гнев духов, обитающих в этих стенах. Сквозь собственный страх и апатию.

К третьему периоду счет был "два-один" в пользу Монреаля. Игра металась от ворот к воротам, увязая в жестоких схватках и силовой борьбе, сквозь оборону в меньшинстве и сквозь атаки одного на троих. Лед не раз окрасился розовым и никто не считал, что это было неоправданно. Время подходило к исходу, Калгари отчаянно старались свести игру в овертайм, вырвать у варлоков ускользающую победу.

Патрик мог быть доволен собой. Тело снова слушалось его, предугадывая и опережая, действуя, словно неутомимая машина, питаемая мощным ядерным зарядом. Всего одна шайба пропущена — злая шутка местных духов или плод коллективных усилий операторов Калгари. Снаряд отразился от конька Челиоса, всего на пару сантиметров заехав за линию, прежде чем Руа успел выбить его. Больше подобных ошибок Патрик не допускал. Он снова стал стеной, в которой нельзя было найти брешь.

На табло мигали оранжевым светом диодов последние секунды матча.

— Эй, паренек, с тобой все в порядке? Слышишь меня?

— Слышу, — отвечает мальчишка. Подняв голову, он смотрит на Петра сверху вниз. — А вы меня?

— Папа, что случилось? — сонно бормочет за спиной Женя.

— Все в порядке, солнышко, — механически успокаивает ее Петр. Паренек наклоняет голову набок, словно намокший воробей. Только сейчас становится видно, что за спиной у него объемистый туристический рюкзак.

— Ты что здесь делаешь? — спросил Петр, почему-то чувствуя себя неловко, неуютно. — Потерялся?

— Не, — мотает головой парень. — Я на игру еду. На "Храброе Сердце".

Любой другой водитель, услышав от ребенка, которого чуть не сбил на трассе такие слова, решил бы, что оный под веществами. С Петей ситуация была несколько иная.

Дело в том, что он и сам туда ехал. На "Храброе Сердце", полигонную игру, которая должна была пройти в лесах у пионерского лагеря "Глория".

— Тебе сколько лет? Ты с кем приехал?

— С Димой, братом. У него бумага от родителей есть, все как в правилах.

— Да? А где брат?

— На полигоне уже. Я за продуктами в поселок ходил.

— Вон оно как. Ну ладно, давай знакомиться. Я — Петя. Это моя дочь, Женя. А ты?

— Я — Кузя. Кузьма в смысле. Но в тусовке меня зовут Арагорн.

— Серьезный ник. Садись, Арагорн, в машину. Довезем тебя.

Парень бормочет что-то вроде "спасибо" и забирается на заднее сиденье. Женька перебирается вперед, поближе к отцу. Петр садится за руль, наклоняется к ключам зажигания.

— Ты откуда сам, Арагорн? Тверской?

— Не, из Москвы. А вы?

Двигатель отрывисто урчит, не желая заводится.

— Из Питера.

— А почему едете от Твери?

— К друзьям в гости заезжали. Не так часто выбираешься из города — хочется сразу всех зайцев убить.

Петр в очередной раз повернул ключ, машина опять недовольно фыркнула, но потом ровно и низко загудела на холостом ходу. Петр обернулся назад, чтобы удостовериться, что пассажир уселся нормально.

— А если бы сделали полевку про хоккей, ты бы поучаствовал? — сверкнули в темноте салона глаза подростка. — Ну, такой необычный, фэнтези-хоккей. Или постап-хоккей.

У Петра нехорошо заломило пальцы — так всегда бывало с ним перед какими-то неприятностями — кости не врали и не ошибались. И успокоить себя воспоминанием о хоккейном брелоке, болтавшемся на зеркале не удалось.

— Кому это интере…

Вдруг блеск в глазах Арагорна усилился, словно в глазницах стали разгораться два желтых огонька. Секунду Петр смотрел на них как завороженный, прежде чем крик дочери звывел его из оцепенения. Уже оборачиваясь, он слышал натужный, утробный гудок, закладывающий уши — удивительно похожий на гудок сирены оповещающей о забитой шайбе.