— Наверное, нет, — качает головой Патрик, осматриваясь. Небольшой пятачок земли, покрытой скудной растительностью, освобожден от туманного покрова теплом костра. Уже в десятке шагов невозможно ничего разглядеть. Нет никакого постороннего звука — только тихое шипение огня и голоса собеседников.

— Что это за место? — спрашивает Руа. Козмо пожимает плечами.

— Просто место, — кажется, он уходит от ответа. — Место между мирами, своего рода перекресток.

— Перекресток, — задумчиво повторяет Руа. — А что будет со мной… Когда я все исправлю? И с Женей?

— А что должно произойти? — вопросом на вопрос отвечает Таэбо. — Вы здесь, вы обрели друг друга — что еще нужно?

— Вернуться домой.

Козмо некоторое время смотрит в глаза Руа. Его взгляд трудно выдержать — спустя секунду он начинает засасывать, словно бездна, парализуя дыхания, заставляя органы судорожно сжиматься, словно обожженный чужеродным холодом.

— А ты уверен, что хочешь этого? Хочешь вернуться туда, где ты никто и даже твоя собственная микровселенная рушится вокруг тебя? Где жена уходит и хочет забрать дочь. Это здесь ты — обладатель Кубка и владелец Кон Смайт Трофи, самый ценный игрок сезона. Там, дома, ты — заштатный спортсмен, всего лишь очередной неудачник, из-за собственной неспособности не сумевший подняться достаточно высоко, чтобы голова твоя хоть на дюйм возвысилась над бредущим из ниоткуда в никуда стадом. Ты действительно хочешь вернуться туда?

— Это ты подстроил аварию? — спрашивает Руа, чувствуя злость, закипающую внутри. Таэбо качает головой:

— Нет, не я. Клянусь бесконечным веером миров — я не этого хотел. Обычно, в нашей игре с братом мы делаем ходы по очереди. Но в этот раз, он решил нарушить правила. Он подстроил тот удар грузовика — чтобы здесь ты оказался… тем, кем оказался. Чтобы у него был способ управлять тобой, способ надавить на тебя. Если бы всего этого не произошло — я без труда бы вернул и тебя, и твою дочь домой. Но сейчас…

— Мы умерли, — не спрашивает, утверждает Руа. — В той аварии мы оба умерли.

— Нет, — неохотно качает головой Таэбо. — Вы еще живы, и ты, и Дженнифер. Но тела ваши повреждены настолько, что души не смогут вернуться в них. Некуда возвращаться. Вы оба в коме, жизнь ваших тел поддерживают, но исправить полученные повреждения тамошние медики не в силах…

Он замолкает. Патрик задумчиво трет подбородок, глядя как танцует пламя. Кажется, в нем нет топлива — огонь словно рождается в паре сантиметров над потемневшей от жара землей.

— Значит, мы вынуждены остаться здесь?

Таэбо молчит. Руа скашивает взгляд на свою руку, задумчиво глядя, как играет бликами костра перстень.

Никогда раньше, даже с самого жестокого похмелья, он не просыпался так тяжело. Казалось, в голове бьют огромные медные колокола, а горло и рот полностью засыпаны песком. Глаза под веками саднили и чесались, сами веки не могли открыться, словно их склеили. Все тело болело, но сильнее боли было чувство онемения, постепенно сменявшееся миллиардом булавочных уколов, пронзивших тело.

На веки легло что-то влажное и теплое, несколько раз пройдя от носа к виску. Потом кто-то осторожно потянул их пальцами, заставляя открыться. Свет болезненно резанул по зрачкам. Вокруг были только размазанные пятна — голубое на белом, кое-где с серыми вкраплениями.

К нему обратились — чужой голос звучал в ушах гулко и размыто. Пришлось напрячься, чтобы разобрать слова. Ясность не принесла понимания — язык был чужим, незнакомым.

— Where am I? — эта простая фраза далась с огромным трудом и вышла едва ли разборчивой. Чьи-то пальцы, удивительно неестественные и скользкие, раскрыли ему губы, вставив в рот какую-то мягкую трубку. Из трубки тонко полилась теплая вода. Несколько судорожных глотков вызвали спазм и приступ кашля, но потом все пошло лучше. Вода принесла облегчение, немного осадила шум в голове и жжение в кишках.

— Where am I? OЫ suis-je? — в этот раз получилось вполне разборчиво. Но ответ снова прозвучал незнакомо, вызвав боль в висках и звон в ушах, словно ему кричали в ухо через мегафон.

— Cut it out! — очень захотелось зажмуриться и закрыть уши, но руки валялись бессильными тряпками, отзываясь только колючей болью. Снова что-то ответили, снова ни слова нельзя было различить. Потом, что-то кольнуло в основание локтя — чуть сильнее, чем раньше. И снова наступила темнота.

Второе пробуждение было более легким. В голове немного шумело, но в этот раз глаза открылись легко, а свет уже не ранил так сильно. Возможно потому, что в комнате было темно. Только небольшая лампа горела где-то в стороне.

— You're awake, — раздалось справа.

— Jenny? Jennifer, is it you?

— Yes, daddy.

— Thank Shango, you are here! Where are we?

— Don't think Shango has anything to do with this. Мы дома, папа.

Петр поворачивает голову, видя свою дочь на соседней койке. Тихо попискивают аппараты рядом, дежурный медбрат обеспокоено поднимается со своего места и идет к ним. Теперь картинка обретает объем и глубину — больничная палата интенсивной терапии, выкрашенные голубой краской стены, рыжий кафельный пол, белые застиранные ширмы между койками. Мутные окна, за которыми чернеет сырая, ветреная ночь. Русская речь постепенно становится понятной, хотя еще и требуются усилия, чтобы переключиться на нее после английского.

— Мы дома, — Петр откидывается на подушку, не обращая внимания на недовольное ворчание медбрата. Когда тот уходит, Женя, повернувшись к отцу, тихо шепчет:

— Как мы сюда попали? Я думала…

Петр поворачивается к ней. Теперь, когда она лежит на левом боку, он видит, массивную повязку, покрывающую плечо — и то немногое, что осталось от левой руки. Горло сдавливает новый спазм.

— Мы… Я… В Кубке был способ… Мощный артефакт, способный вдохнуть жизнь в наши тела здеcь. Иначе было нельзя. Я думал, он исправит все…

— Понимаю, — кивает девочка, приподнявшись на локте. Это хорошо, что мы дома, правда?

Петр молчит. Сейчас он не думает о том, прав ли он был в своих прошлых делах. Сейчас он думает о том, как поступить правильно в будущем. И уже точно знает, с чего надо начинать.

— Завтра мы увидим маму, — произносит он, бессильно переворачиваясь на спину. Даже лежать на боку пока слишком тяжело — кружится голова и начинает тошнить. Наверняка, жена знает, где они. В машине были документы, даже бумаги на развод. Если они в Твери, она наверняка тоже. В гостинице или у друзей… Что он ей скажет? Что он может сказать после всего того, что уже было между ними? После всех тех разрушений, презрения, отторжения? Петр не знал. Но чувствовал кольцо на безымянном пальце правой руки. Перстень кубка или обручальное? Сегодня — суть одно и то же.

Здесь — одна из трех последних глав "Льда". Читать можно в любом порядке, в равной степени — читать только одну из них, какую подскажет интуиция. По сути, это не разные концовки — это одна и та же глава, но… Весь вопрос во внутренней мотивации героя.

Это стоило того. Каждый вдох, каждое усилие, приложенное на пути, все лишения и переживания. Теперь, как никогда близко, была победа — и ощущение это пьянило и захватывало. Уже не важным был сам результат — куда больше заставляла трепетать предстоящая схватка. Решительная, неожиданная и бескомпромиссная. Кто мог предсказать, что противником "Варлокс" в финале будут никогда не блиставшие достижениями ребята из Калгари? Они долгое время пребывали в тени "Эдмонтон Сталкерз", выбившихся в лидеры лиги благодаря сверхмощному дуэту агента Уэйна Грецки и рекрута Марка Месье, которые принесли клубу два кубка подряд в предыдущих сезонах. Столкновение Калгари и Эдмонтона прозвали Битвой за Альберту — по имени провинции в которой расположились оба города. Это и правда была битва — с кровью и жертвами, с темным колдовством и игрой по принципу "все средства хороши". Но решающий гол в серии из семи тяжелейших игр в финале дивизиона был своего рода насмешкой судьбы — защитник Эдмонтона Стив Смит, шотландский переселенец, ставший рекрутом за долги семьи, передал неудачный поперечный пас вдоль ворот. Шайба задела конек вратаря Гранта Фюра и влетела за линию. Это случилось на пятой минуте третьего периода, но все усилия Сатлкеров сравнять счет не увенчались успехом. Газеты судачили о ловком худду-операторе тигров, сумевшем на доли секунды завладеть духом шайбы, эдмонтонцы подозревали незаконное колдовство, даже обвиняли Калгари в захвате разума Смита. Болельщики Калгари издевались над "неуклюжим скоттом" и праздновали победу в битве за Альберту.