— Две минуты! — зычный голос Гейни прогоняет посторонние мысли. Голоса раздевалки из негромких и осторожных становятся резкими, почти злыми. Агенты и даже рекруты выгоняют из себя предыгровой страх — чувство, которое известно всем без исключения спортсменам.
Прошло семь дней с их победы над "Сейджес" — достаточно времени, чтобы отдохнуть и собраться с силами. У Калгари не было такой возможности — победная игра против Сент-Луиса прошла позавчера.
"Олимпик Сэдлдом", домашняя арена Пылающих Тигров во внутренних помещениях угрюма и зловеща. Скупой, мерцающий свет ртутных ламп выхватывает прямоугольники выцветших плакатов на выкрашенных темно-синей краской стенах. Калгари пребывал в упадке сравнимом с упадком Детройта: когда-то город был центром нефтегазовой промышленности страны, но после ядерного бума и Пробуждения утратил былые позиции. Люди стали уезжать из провинции, перебираясь в более крупные города, лучше приспособившиеся к новому жизненному укоаду. Городской хоккейный клуб в Новое Время никогда не доходил до финала. Кто-то, кажется Робинсон, упоминал, что единственный раз Тигры боролись за кубок еще в двадцать четвертом, где были разбиты Монреалем. Но сейчас, после тяжелейших битв с Эдмонтоном и Сент-Луисом, этих парней не стоило воспринимать легко.
Цепочка хоккеистов глухо стучит лезвиями коньков по доскам пола. Впереди желтым электрическим квадратом светится проем, ведущий на арену.
— Эй, приятель! — Нилан хлопает Руа по плечу. — Ну что, готов? Финал, разбей его посох Шанго! Мы неплохо оторвались в этом сезоне, так?
Патрик кивает. Ему хочется ответить Крису в том же духе, пошутить, взбодрить его, но что-то внутри него вибрирует как перетянутая струна, наполняя тело холодным звоном, превращая в ледяную скульптуру.
— Не дрейфь. Надерем им задницы! Знаешь, в чем метафизический философский смысл вратаря?
— Нет.
— Stop the goddamn puck!!! — орет Патрику в ухо Крис. Игроки впереди и сзади смеются. Патрик ощущает, что слова эти прошли сквозь него, не оставив и следа. Странно ныли кости пальцев — словно надвигалось что-то злое, темное…
нахлынувшее видение было пугающе отчетливым. Он словно видел все наяву, действительно был сейчас там, далеко и давно…
Прямая, как стрела трасса уходит к горизонту. Позади остался спящий уже мегаполис, несутся мимо ряды фонарных столбов, освещая дорогу. Машина идет уверенно, лишь слегка вздрагивая на неровностях, выхватывая фарами люминисцентные полосы разметки. По бокам темной стеной стоит лес. Высокие, прямые сосны иногда сменяются тяжелыми дубовыми рощами и белыми сполохами березовых пятачков. Сердце стучит часто, но ровно, слегка отдаваясь в висках. Это от недосыпания — ничего, предстоящую неделю спать вообще придется немного.
Взгляд снова обращается к зеркалу заднего вида. Там, на просторном заднем сиденье свернулась калачиком дочь — двенадцатилетняя девочка, укрытая расстегнутым спальником. Он улыбнуся — сколько впечатлений для ребенка. Как бы не ворчала жена, такая поездка запомниться надолго — и сон в машине в том числе. К тому же, в салоне тепло и мягко, а по размерам может даже и просторнее, чем дома на кровати.
Рука сама переключает передачу, нога придавливает педаль газа. Машина несется вперед, подсвеченные зеленым приборы показывают какие-то цифры — нет желания на них смотреть. Руль мелко дрожит в руках.
Кто-то скажет, что пора бы уже и повзрослеть, заняться чем-то серьезным. Хоккейные дни уже позади и свой шанс пробиться в солидный клуб он уже упустил. Возраст есть возраст — мпортивная карьера уже окончена. Теперь все что остается — это доигрывать в давно знакомой, никому не интересной местечковой команде, на игры которой не приходит и десятка человек. Казалось бы — отличнй повод впасть в депрессию или наоборот — серьезно пересмотреть жизнь. Но ему спешить некуда, что бы там не говорила жена. У него есть стандартная офисная работа, есть его тренировки и матчи в местных чемпионатах, а еще есть отличное хобби, которое с недавнего времени он разделяет с дочерью. Ну и прежде всего, есть дочь — самое важное для него существо на этой планете.
Он снова смотрит в зеркало, пытаясь разобрать в темноте салона лицо Жени. Единственная, кто любит его просто потому, что любит. Не потому что надо заботиться и воспитывать, не потому, что надо создать крепкую семью, а то больше такого шанса с увядающей красотой может и не представиться. Не потому что он успешный, не потому что богатый — благо и то и другое никогда не было правдой. Неужели так трудно любить просто так, как любят дети? Наверное, трудно. Слишком много всего постороннего в жизни, слишком много факторов, которые делают простую, безусловную любовь невозможной.
Самый достойный пример — это брак. Можно написать много книг, сочинить массу песен, отснять горы фильмов о романтике и тонком, удивительном чувстве между мужчиной и женщиной, но в реальности все равно это чувство будет отнюдь не таким радужным. Романтика истлевает в считанные месяцы, а все что остается — это сухой расчет и способность терпеть безумства твоего партнера. В итоге, выбор кажется очевидным — мы выбираем не человека, а социальный статус. И не всегда даже выбираем. Чаще всего выбор делается за нас. В браке — хорошо. Холостым — плохо.
Дети — единственное, что должно быть важно. Божий суд — он ведь не на небе. Не после смерти пред ликом святого Петра. Он настигает нас куда раньше, еще при жизни. Божий суд — в отношении наших детей, в том, насколько сохраниться их детская, чистая любовь.
На трассе впереди вырастает, словно из-под земли, человеческая фигура. Нога вдавливает тормоз, шины визжат по асфальту, руки выкручивают руль, бросая машину в сторону, на встречку. Фигура на трассе стоит как вкопанная.
Машина замирает, чуть не коснувшись бортом странного пешехода. Недоуменно стонет Женя, которую едва не сбросило с сиденья на пол. Руки на руле слегка дрожат, в ушах звенит, в глазах скачут искры. Открыв дверь, Петр почти вываливается из машины.
— Ты что?!.. — он осекается, увидев, что перед ним — подросток. Грязный, со спутанными, давно нестриженными волосами, в каких-то несуразных лохмотьях. Глаза его по-кошачьи поблескивают сквозь свалявшиеся бесцветные пряди.
— Папа? — подает голос Женя. Щелкает, открываясь, задняя дверца. Петр делает осторожный шаг к застывшему, как столб, мальчишке.
— Эй, паренек, с тобой все в порядке? Слышишь меня?
— Слышу, — отвечает тот. Голос его звучит не по возрасту сипло и низко. — А вы меня?
Видение оставляет тяжелый, мутный осадок, отбирает ощущение времени и пространства. Патрик оглядывается, с трудом понимая, что стоит на льду, в рамке ворот. Цифры на табло показывают "три-один". Не в пользу Монреаля.
— Эй, голли! — игрок в форме Калгари тычет в его строну крагой. — А ты не так хорош, как про тебя говорят!
— Отвали, — Робинсон накатывает на него, толкнув в плечо ладонью. Форвард тигров отступает, не провоцируя конфликта. Вбрасывание в центре поля — значит, последний гол забили только что. Нужно собраться, победить это парализующее чувство.
"Это не чувство, — знакомый уже внутренний голос просыпается в голове. — Это память. Она возвращается. Ты не остановишь ее."
"Не собираюсь. Пускай идет — только чтобы не мешало играть."
"Нет, не выйдет. Ты не соскочишь, не спустишь все по-легкому."
Борьба в центральной зоне быстро смещается к воротам Калгари. "Варлоки" наседают, но атака постепенно захлебывается — никто не желает рисковать, а простыми, короткими передачами много не навоюешь. Тигры перехватывают шайбу, выводят ее в центральную зону и после недолгой борьбы переходят в атаку. Почти сразу следует удар по воротам — грубый и простой, но все же Патрик едва успевает отразить его. Тут же кто-то срабатывает на добивание — номер двадцать девять, Джоэль Отто, тренер упоминал его перед игрой. Шайба щелкает о клюшку, вспархивает над воротами и падает на защитную сетку за стеклом.
