— Я не собираюсь сдаваться. Я хочу обратиться к людям и попросить их больше не вредить своему городу и своим согражданам.

Редактор на мгновение застыл, глядя на Руа так, словно тот произнес какую-то немыслимую чушь. Но постепенно, выражение его лица поменялось. Наконец он поднялся со своего места и жестом указал на дверь студии:

— Прошу вас.

В прокуренной радиорубке, с папиросой в зубах и с наушниками, сдвинутыми с одного уха, сидел эр-джей. С темными мешками вокруг воспаленных глаз, в расстегнутой рубашке с темным от пота воротничком, он встретил Патрика сухим, недоверчивым взглядом. Руа сел рядом с ним.

— В нашей студии, дорогие сограждане, человек, ради которого все и началось. Вратарь "Монреаль Варлокс", молодой, но уже любимый многими, Патрик Руа. Вам слово, Патрик.

— Спасибо, — Руа покосился на стоящий перед ним микрофон, не зная, поднести его ближе или оставить как есть. — Доброй ночи.

Какое-то время он молчал, не зная, с чего начать. Молчать было нельзя, он был причиной, по которой около десяти тысяч человек уже почти шесть часов громили собственный город. Это нужно было остановить.

— То, что произошло в Бостоне, не было вопросом политики или национальности. Я был дисквалифицирован, потому что нарушил правила — какими бы ни были обстоятельства и причины. Мне очень больно оставлять команду в эти дни, и будет еще больнее, если я не буду допущен к плей-офф. Но несмотря на это, я хочу поступить правильно в отношении граждан Монреаля и моей команды. Я прошу, чтобы все вы помогли команде и прекратили беспорядки… Я отбуду свое наказание и вернусь, чтобы помочь клубу выиграть Кубок Стэнли — в этом году или в следующем. Спасибо.

Последние очаги бунта угасли около трех часов ночи. Несмотря на размах выступлений, всего сотня человек была арестована. Множество магазинов было ограблено, десятки машин сожжены, перевернуты и побиты. Тысячи людей получили проклятия охранных духов тех домов и зданий, куда они пытались проникнуть. Сотни оказались в больницах. Семнадцатое марта, День Святого Патрика вошел в историю под двумя именами.

Монреальским бунтом его назвали по указу Священной Курии Реформированной Церкви Вуду.

В народе же, события семнадцатого марта навсегда остались "Бунтом Святого Патрика".

После каждого вдоха невыносимо хотелось прокашляться. Воздух в нефе целиком состоял из приторного запаха мира и фимиама и удушливого дыма ладанных курильниц. Патрик старался вдыхать неглубоко, мелкими порциями, через нос. Причер, стоящий перед ним, нисколько не тяготился удушливым одором. Он смотрел на гостя с безразличием, кивая в такт его словам.

— Да, сын мой, в этом храме есть иконы и символы Ибеджи. Вы можете вознести им хвалу и совершить подношения.

— Мои подношения им не нужны. Я знаю, для каждого лоа есть молитва призыва. Я хотел бы ей научиться…

Причер продолжал кивать, словно игрушечный болванчик.

— Такая молитва есть, — голос его, похожий на свист ветра в расщепленной колоде, раздражал. — Но вы же не думаете, что высшие лоа явятся на зов дилетанта? Только опытные бокоры…

— Вы можете научить меня молитве? — перебил Патрик. Причер, ростом ниже Руа, из-за выбеленного человеческого черепа, закрепленного на голове, казался с ним одного роста. Кряжистый, фигурой похожий на винную бочку, в черно-белом длиннополом облачении, он стоял неподвижно, сложив руки на необъятном животе.

— Обращение дилетанта может прогневить Божественных Близнецов… или иных духов, которые услышат призыв.

Руа разглядывал пылинки, пляшущие в слабом луче света из узкого окна под куполом. Церковь, серая и приземистая, не была ни красивой, ни величественной. Идолы и символы божеств, темные и лоснящиеся, почти растворялись в густых тенях, властвующих здесь. Единственными источниками света, помимо узких окошек в основании купола, были угольки курильниц расставленных тут и там, без всякой системы.

— Я услышал ваше предупреждение. Вы можете научить меня молитве?

— Твое упрямство, сын мой, достойно лучшего применения. Но я вижу, что ты не отступишься, — причер не спеша заковылял вглубь наоса. Патрик последовал за ним. В средокрестии, вудуист свернул вправо, к месту на углу нефа Послания. Там, в небольшой нише был установлен эбеновый крест на гранитной подставке со слегка искаженным розовым сердцем на перекрестье. У подставки стояли две фарфоровые пиалы, абсолютно белые, без всяких рисунков.

— Вот малый алтарь Ибеджи, — сделал приглашающий жест причер, затем извлек откуда-то из недр своего одеяния небольшой молитвенник. Пухлая книжка легко умещалась на ладони Руа, но казалось необычно тяжелой для своих размеров.

— Нужная тебе инкантация находится на шестнадцатой странице.

— Спасибо, — кивнул Патрик, осторожно открывая книгу. Причер покачал головой и удалился, скрывшись в сумраке помещения, разделенного множеством колонн. Патрик прищурился, стараясь разобрать мелкий шрифт в густом сумраке церкви. Сложные, бессмысленные сочетания букв плыли перед глазами, не желая складываться в слова и фразы. Можно было выйти, заглянуть в ближайшее кафе и при хорошем свете переписать молитву на отдельный лист крупным, хорошо различимым почерком. Правильный вариант, хороший способ не прогневить Божественных Близнецов небрежностью и спешкой. Если небрежность и спешка вообще гневят их.

Тело, словно во время игры, само приняло решение. Губы и язык зашевелились, легкие вытолкнули нужную порцию воздуха, голосовые связки сократились, вибрируя в положенном молитве тоне.

Вязкая, тягучая речь казалось чуждой, не принадлежащей Руа. Словно кто-то другой внутри него проговаривал эти слова. Они отзывались странной вибрацией в зубах, в костях черепа, зудели, словно пластины в харпе, раздуваемые дыханием блюзмена.

Молитва сплетала кокон вокруг тела Патрика, стягиваясь все туже, все плотнее. Еще немного и нельзя будет даже пошевелиться.

И вместе с тем, ритмичная речь уносила разум в бесконечную, сияющую бездну, составленную из одного лишь ласкового, согревающего свечения. Уже не было сомнений в правильности произношения, не было неуверенности и неуклюжести в произношении непонятных слов — они лились сами по себе, чистые и спокойные…

Ощущение эйфории росло с каждой строчкой. Уже не раздражал полный тяжелых ароматов воздух, не мешал сумрак, не давили тяжелые серые стены и низкий потолок. Все это перестало играть какую-либо роль, оставив только экстатический восторг богослужения.

Финальные слова прозвучали подобно величественному крещендо. Конструкция поражала своей завершенностью и гармоничностью — хотя по-прежнему слова казались бессмысленным набором звуков. И в то же время, тайный, сокровенный смысл молитвы проник в глубину сознания, оставшись там, подобно нераскрывшемуся семени, принеся ощущение обретения, но не подарив плода познания. Эйфория откатилась, словно волна прибоя, не оставив после себя ничего, кроме влажного песка и выброшенных на берег ракушек. Зрение вернулось к норме, и Патрик увидел перед собой все тот же алтарь, не изменившийся ни на йоту. Замерев в ожидании, он буравил розовое сердце в перекрестье, против воли отмечая, что краска на нем выгорела и потрескалась.