— А вы понимаете? — спросил Патрик, пытаясь уложить в голове витиеватую речь бармена. Внезапный и отстраненный экскурс в историю сбил с толку.

— В тех пределах, какие требуются.

Ворон каркнул дважды, словно спрашивая о чем-то. Руа отпил уже остывшего кофе.

— Откуда у вас эта запись?

— Помните, я говорил, что уже некоторое время наблюдаю за вами? Я достал ее, когда понял, какую пользу она может принести.

— Вы проверяли ее действие на других рекрутах?

— Нет, — покачал головой Стоун. Руа отставил чашку, глядя поверх головы бармена на украшенную крупными оберегами стену. Массивные поделки из веток, бечевы и камней казались порождениями доисторической эпохи. Это была одна из модных тенденций в домашней магии — при создании талисманов использовались материалы, добытые в Пустошах, с минимально возможной обработкой. Молодые колдуны утверждали, что "дикие" духи Пустошей много сильнее выродившихся "городских" духов, за десятилетия привыкших служить и подчиняться.

— Если вы не видели, как действует заклинание, откуда вам знать, что оно поможет мне? — спросил Патрик, когда молчание стало затягиваться. Стоун кивал в такт его словам.

— Иногда приходится рисковать. Вы спортсмен, мистер Руа, вы должны понимать это лучше других.

— Рисковать? — Патрик почувствовал, как в груди начинает подниматься холодная, давящая волна. — Риск предполагает возможную выгоду. Как "пробуждение" поможет мне защищать ворота?

— Никак, — ответ снова следует быстро и без заминки. — Но с воротами у вас ведь и так все в порядке, мистер Руа. Ведь не за помощью в игре вы ко мне пришли?

Патрик отодвинул от себя пустую чашку. С минуту он бездумно рассматривал ворона, спрятавшего голову во взъерошенных перьях на широкой груди, потом решительно накрыл ладонью серый конверт.

— Когда и сколько я должен его прослушать?

Китобои Хартфорда сегодня в ударе. Они доминируют на льду, легко навязывают Монреалю свою игру и, кажется, совершенно не замечают препон, которые чинят им духи Форума. Гостевой состав на две трети состоит из рекрутов, и работают они на удивление слажено — как сложный механизм, где каждая деталь исполняет свою, на первый взгляд незначительную, функцию. Близится конец второго периода, а Руа до сих пор не может по-настоящему запечатать ворота от атак хартфордцев. Счет "три-один" в пользу гостей, но даже разница в забитых шайбах не показывает разрыв между командами. По индивидуальной статистике у Хартфорда нет ни одного игрока, сравнимого с первой пятеркой "Варлокс", но общая слаженность, как и у "Инферноз" куда выше. Только у китобоев она достигнута не за счет тренировок, а при помощи сложных заклятий, которые связывают рекрутов между собой. Связывать так прочно, что иногда кажется, они способны читать мысли друг друга.

Отсутствие Далина и Нилана так же не идет на пользу. Без Криса в игровом составе тафгай китобоев Тори Робертсон чувствует себя хозяином на поле, да и форвард Кевин Дайнин не особо сдерживается. Тори — рекрут, бывший морпех с боевым опытом диверсионных операций в Беринговом проливе. Говорят, Хартфорд купил его у военного госпиталя, поставившего на солдате крест. Лицо Робертсона — сплошной ожоговый шрам, вместо глаз — окуляры в фарфоровых трубках, вживленных в глазницы. Он весит почти двести пятьдесят фунтов и семь футов ростом. Только намертво впечатанные в мозг правила не дают тафгаю убивать противников на льду — никто не сомневается, что ему это под силу.

"Хвала Отцу Орише, что Тори Робертсон — рекрут, — сказал кто-то из варлоков перед матчем. — Не приведи Барон Самеди встретить Робертсона-агента!"

Патрик не может сконцентрироваться на игре. Постоянно всплывают в голове мысли: о Нилане, Дженни и Жаклин, о грампластинке. Память услужливо воссоздает монотонный, хриплый речитатив отца Джеремайи, удивительно плавный и текучий, словно густая, проросшая илом и водорослями вода большой южной реки. Голос шамана дурманит, мешая сфокусироваться и словно тянет куда-то вниз, в распахнутую под ногами бездну…

— Ты не представляешь, как я люблю ее. Ни одну женщину я не любил так сильно, ни один человек, даже родители, не были так важны для меня. Моя дочь стала для меня смыслом жизни, легко оттеснив все остальное, сделав его блеклым и незначительным. Как будто, с ее рождением я понял, насколько наивными, детскими были все мои устремления и жизненные потуги. Это удивительное ощущение — когда в жизни у тебя появляется кто-то настолько важный. И тем более удивительно, что ты понимаешь, что это не пройдет и не изменится, что так чувствовать ты будешь всегда. И ее любовь к тебе так же сильна. И дело даже не в силе, дело в самой сути: моя дочь любит меня просто и чисто, без всяких причин и условностей. Просто потому что я есть. Это удивительно, необъяснимо, волшебно. Только за то, что ты родила ее, я мог бы любить и тебя — но у меня есть на то и другие причины.

Я могу быть грубым, несдержанным. Но ты должна понять, что моя злость, вспыльчивость — не от эгоизма. Скорее наоборот — все они из-за того, что ты много значишь для меня. Я люблю тебя, и это всегда останется моей финальной мотивацией. Я всегда буду рядом, я всегда помогу в трудную минуту. Несмотря на все, что ты говоришь, на то, в чем сама себя убеждаешь. Наша дочь и ты — вы навсегда останетесь для меня центром вселенной.

Эти слова молнией прожгли мозг. Были только они — ни звука, ни образа, ни даже намека на иное воспоминание. Но Патрик был уверен, что это его слова. Он не знал, кому их сказал и при каких обстоятельствах, не знал, что за этим последовало. Но точно знал, что это его слова.

Дайнин выходит один на один, несется как метеор, намного обставив защиту "Варлокс". Как они проспали эту передачу? Китобой проходит в зону Монреаля, несется прямо на Руа, без прикрас и изысков — и Патрик чувствует, что парализован. Драгоценные секунд утекают одна за другой, а он все так же неподвижен, бессильно ожидая атаки форварда.

Шайба входит в ворота прежде чем Патрик успевает дернуться к ней. Кажется, только вой сирены сбивает с него оцепенение. Четыре-один. Трибуны молчат.

Усталый арбитр выпустил изо рта тонкую струйку дыма. Сигарету он почти докурил и теперь придерживал ее кончиками пальцев, чтобы не обжечься. Вид у него был такой, будто он не спал уже несколько суток подряд. И все это время пил.

— Вы уверенны, что именно эта женщина напала на мистера Нилана? — голос у него хриплый, невыразительный. Кажется, что собственный язык плохо слушается его

— Нет, — качает головой Патрик. — Я не видел, как она нападала. Я только видел в ее руке тонкую металлическую трубку.

— Вы думаете, она смогла бы через эту трубку выпустить иглу, которая попала в шею мистера Нилана? Я имею в виду, смогла бы она метнуть иглу на такое расстояние? Сколько, говорите, между вами было?

— Метров пять.

— Простите? — арбитр недовольно поморщился, словно от надоедливой зубной боли.

— Около пятнадцати футов.

— Пятнадцати футов… Немало… А какого размера была трубка?

Патрик задумался. Пропитанная табачным дымом, засыпанная бумажным хламом комната в конторе законников не давала сосредоточиться. Все время хотелось стряхнуть пыль с брюк, убрать ногу с чьего-то полузасохшего плевка на полу, прокашляться и попросить открыть окно.

— Как дамский мундштук. Дюймов пять-семь.

— Дюймов пять-семь… — без всякого выражения повторил арбитр. Он взял карандаш, старательно послюнявил кончик и что-то записал в тетради с желтоватыми страницами и потрепанными, засаленными краями. — А может это и был мундштук? Вы хорошо его разглядели?

— Нет.

— Почему вы тогда решили, что эта женщина причастна к нападению?