Лаперрьер появился в раздевалке как привидение — никем не замеченный. Он некоторое время стоял рядом с подставкой для клюшек у входа, смотрел на игроков. Те, кто сидел ближе ко входу заметили его, замолчали. Постепенно, молчание, как спокойная, неторопливая волна, накрыло всю раздевалку. Все смотрели на тренера.

— Список пятерок на доске у входа, — произнес он. В этом не было ничего необычного, этого не требовалось сообщать вслух. Все и так знали, что список к концу тренировки будет вывешен.

Лаперрьер глубоко вздохнул, сложив руки на груди.

— "Бостон Гуралс" очень хотят победить. Они хотят отыграться за прошлый разгром. Мы сильнее их. Я это знаю, и вы это знаете. И они знают — и потому изо всех сил будут стараться надрать вам задницы. Помните об этом. Отдыхайте. Завтра мы славно поработаем

Он вышел, не дожидаясь ответа игроков. Они проводили своего второго тренера одобрительным ворчанием, как стая матерых северных волков, обманчиво расслабленная перед долгим забегом по заснеженным равнинам.

У Лаперрьера всегда лучше получалось чувствовать команду, ее настроение и ожидания. Перрон мнил себя диктатором, сильной рукой, но полагаясь на силу, часто не задумывался, где стоило надавить, а где лишний прессинг шел во вред. Лаперрьер почти никогда не давил. Он чувствовал вместе с командой, ясно представляя пределы ее сил и возможностей, никогда не требуя того, чего команда дать не могла, но и не позволяя себя одурачить, действуя не в полную силу, когда это было нужно

Агенты шептались, что второй тренер снюхался с худду-операторами и худду-скульпторами, которые постоянно снабжали его информацией об игроках: кто в какой форме, кто в каком настроении. Но Патрик никогда не видел, чтобы Лаперрьер подолгу общался с колдунами. Да и Нилан в ответ на такие заявки только презрительно кривился. Не то, чтобы тафгай понимал в этом лучше других, но Патрику отчего-то Крис казался… умнее остальных игроков, что ли. Это вообще-то звучало глупо — как может тафгай, с отбитыми в сотне драк мозгами быть умнее тех, для кого спорт — математика на льду, мгновенный расчет на основе множества факторов? И все же, именно это и делало лучших форвардов клуба не самыми умными вне льда. А Нилан, наоборот, был куда ближе к обычным, человеческим делам. Во всяком случае, Патрику так казалось. Может потому, что кроме Нилана особо никто не желал иметь дела с вратарем-рекрутом?

Они встретились в крытом переходе ведущем из тренировочного зала. Руа шел в общежитие, Крис — к своей машине, кроваво-красному "Понтиаку" с хромированными стрелами вдоль бортов. Замерзшие до каменной твердости снежинки часто барабанили по жестяной крыше, холодный ветер пробивался сквозь обледеневшие щели в тонких стенах. Дозиметр на стене устало подмигивал желтой тревожной лампой, на табло тускло мерцали цифры двадцать четыре. Значит, на улице должны быть все тридцать пять. Нилан приобнял Патрика за плечо, подтянул к себе.

— Что, сбежал-таки из больнички? — спросил он ехидно. — Завидую я вам, рекрутам. Меня бы после такой потасовки месяца полтора бы на койке продержали. Или больше.

— Не завидуй, — честно посоветовал Руа. — Нечему завидовать.

— Да ладно, — оскалился щербатым ртом тафгай. — Кто скажет, что нам лучше, а что хуже? Пройдет десять лет и тебя не станет, а я окажусь забулдыгой-пенсионером в неполные сорок, с переломанными костями, без образования и профессии, забытый и никому не нужный. Буду понемногу пропивать заработанные денежки, каждое утро тратя по часу, чтобы собрать свой разбитый каркас и подняться с постели.

— Ты можешь стать тренером.

Нилан засмеялся — коротко и громко, словно петарда разорвалась.

— Ну ты дал. Какой из меня тренер? Чему я учить буду?

— Вырубать с удара парней семи футов ростом и двухсот фунтов весом?

Нилан снова хохотнул, как следует встряхнув Патрика.

— Знаешь, — сказал он чуть погодя. — Ты неплохо соображаешь для рекрута. Получше многих наших агентов.

— Спасибо.

— За что? Я к твоим мозгам отношения не имею. Знаешь, — тафгай вдруг нахмурился. — Завтра опять Краудер на льду будет. Ты поосторожнее будь, хорошо? А я пригляжу за тобой.

— Спасибо, — повторил Патрик. Нилан, отходя, хлопнул его по плечу.

— Да не вопрос, — он подошел к своей машине, достал из кармана ключи с длинным костяным амулетом на кольце. — Давай, береги себя.

Утром восьмого метель разгулялась не на шутку. Патрик отодвинул тяжелую штору, нажал кнопку открытия жалюзи. Тяжелые, обледеневшие, они не желал раскрываться. Электродвигатели натужно жужжали, но в темном покрове окна не появилось даже тонких щелей. Наконец что-то хрустнуло, глухо и недовольно, и мутный дневной свет проник в аскетичное жилище Руа.

За снежной пеленой нельзя было разглядеть ничего — только смутные силуэты ближних зданий, едва проступающее в подвижном мареве.

— Никто не придет, — сам себе сказал Руа. Это было не хорошо и не плохо. Игра состоится, даже если трибуны будут совершенно пусты. А игра — это единственное, что важно по-настоящему. И все же, смотреть на эту снежную взвесь, без остатка заполнившую воздух, было странным образом неприятно. Внутри становилось холодно и пусто, и эта пустота словно пыталась засосать в себя все, что ее окружало. Мысли, словно замедлившиеся и уснувшие от внутреннего холода беспокойно ворочались под черепом, неспособные обрести ясность и чистоту.

Утренняя рутина не могла вытеснить из сознания Патрика это тяжелое чувство. Стоя в крошечной ванной, едва вмешавшей в себя душ и умывальник, он рассматривал свое отражение в мутном зеркале, покрытом солевыми пятнами высохших капель. Руа раскрыл бритву, привычным жестом достал из жестяной баночки шепотку красноватого порошка — смеси из красного перца, глины и мелко перетертого табака, посыпал ей лезвие. Сталь на мгновение потемнела, словно вода впитала в себя подношение, затем тьма на полированной поверхности заструилась, сложившись в причудливый узор, а еще через секунду рассеялась. Патрик осторожно повел лезвием по кожаному ремню, затем еще раз, и еще — всего двадцать одно движение: одиннадцать вверх и десять вниз. Отложив бритву, он взбил помазком пену и намазал ей щеки.

И все-таки, почему он так нервничает? Это скрытое, неприятное чувство грызет его изнутри, словно прожорливый червяк. Он взял бритву, поднес ее к лицу. От костяной рукояти ладони передалась теплая, мерная пульсация — дух лезвия был доволен подношением и готов к исполнению своей части сделки. Приложив лезвие к скуле, Патрик осторожно повел его вниз. Сталь с едва уловимым шорохом подрезала короткую щетину. Руа обмакнул лезвие в раковине, снова приложил к щеке. Еще один цикл движений, за ним еще. Все они различались в деталях, но были одинаковы в сути. Каждый раз свои трудности, свои нюансы, но каждый цикл идентичен предыдущему. Как дни, проживаемые один за другим, ради некой условности, в итоге лишенной практического смысла.

В комнате глухо зазвонил телефон. Патрик отложил бритву, вышел из ванной, подняв трубку, приложил ее к уху.

— Алло, — его собственный голос вдруг показался ему неживым, бесцветным.

— Алло? Патрик, это ты?

Жаклин. Патрик вдруг почувствовал, как грудь сдавило, словно металлическим обручем. Ему одновременно было приятно слышать голос этой женщины и вместе с тем — тревожно.

— Да, это я. Откуда у тебя этот номер?

Жаклин не могла знать его. Она даже не знала, что Руа играет в "Варлокс".

— Дженни мне его сказала. Она позвонила в больницу какой-то Амели, у нее спросила номер Криса… или Чарльза, не помню… Это твой приятель? Потом позвонила ему, а он уже назвал твой.

Патрик не нашелся с ответом. Дженни умела добиваться своего. А как бы иначе она выжила в трущобах Детройта?

— Она хотела пожелать тебе удачи в сегодняшней игре. Она тут, рядом, показывает на трубку и корчит недовольные рожицы. Наверное, если не дам ей поговорить с тобой прямо сейчас, милая Жанетт ночью задушит меня подушкой.