Чаще всего власти шли на уступки бастующим, по крайней мере, частично. Это не мешало им через некоторое время прибегать к репрес­сиям: наиболее активных забастовщиков позднее увольняли или даже арестовывали.

Не имея права вести легальную борьбу за свои интересы (любые по­пытки создания независимых профсоюзов подавлялись силой), советские трудящиеся прибегали к другим формам протеста - частой смене места работы, «волынке», плохой работе за плохую зарплату, саботажу, краже с предприятий. Рабочие считали, что таким образом они возвращают себе то, что им недоплатили. По некоторым данным, в результате «прогулов» и других подобных способов уклонения от работы терялось 15-20% рабоче­го времени в смену и 10% обычного рабочего дня[519]. «Прогулы» приняли настолько широкий характер, что администрация Ю.В.Андропова (1982— 1984 гг.) предписала проводить в городах облавы на транспорте, в магази­нах, кинотеатрах и т.д., чтобы выявлять тех, кто находится вне своих ра­бочих мест в рабочее время. Другим способом заставить трудящихся боль­ше работать оставалась сдельщина: в 1988 г. сдельную зарплату получали 54,3% работников, и лишь 45,7% - почасовую[520].

Не прекращались и народные бунты, связанные с произволом мили­ции и властей. Такие выступления, нередко сопровождавшиеся кровопро­литием, произошли в Кривом Роге, Сумгаите (1963 г.), Бронницах, Став­рополе (1964 г.), Москве (1966 г.), Фрунзе, Чимкенте, Прилуках, Слуцке, Туле (1967 г.), Нальчике (1968 г.), Днепродзержинске (1972 г.), Рубцовске (1974 г.), Новомосковске (1977 г.), Лениногорске (1984 г.). Подобные бун­ты беспощадно подавлялись войсками[521].

Протесты советских трудящихся оказались мощным средством, ко­торое позволило им сдерживать наступление со стороны правящего но­менклатурного класса. Как обоснованно отмечают немецкие исследователи, авторы книги «Конец советской модели развития», «так называемый застой эры Брежнева был в действительности выражением значительной контр­силы против господствующей репрессивной трудовой системы»[522]. Тем не менее, борьба советских наемных работников носила оборонительный ха­рактер. Не имея возможности свободно самоорганизоваться, они вынуждены были довольствоваться конкретной реакцией на меры, которые вели к ухуд­шению их положения. Подпольные левые и леворадикальные группы, высту­павшие с критикой государственного капитализма и призывавшие к социаль­ной революции («Левая оппозиция» и «Союз революционных коммуна­ров», действовавшие в Ленинграде во второй половине 1970-х гг., и др.[523]), так и не смогли установить контакты с трудовыми коллективами и способ­ствовать радикализации рабочей борьбы.

Настоящему осознанию трудящимися своих интересов серьезно пре­пятствовал и такой элемент советского «социального государства», как па­тернализм. Хотя рабочие, служащие и крестьяне в Советском Союзе, в ос­новном, понимали, что они работают «не на себя, а на дядю», это ощущение нередко сочеталось с представлениями об общности «трудового коллектива» (включая администрацию). По экономической реформе Косыгина, предпри­ятия получили право создавать собственные фонды материального поощре­ния, социально-культурного назначения, жилищного строительства и т.д. Распределением социальных благ на производстве занимались также совет­ские профсоюзы[524]. Выделение работникам средств из этих фондов зависело от отношений с начальством. К тому же, «хороший» начальник мог, в случае необходимости, «прикрыть» работника, закрыть глаза на его «прогул» или опоздание на работу ит.п. Остатки «производственного патернализма» со­хранились у многих рабочих и служащих и после распада Советского Союза (к примеру, еще в 1990-х гг. в России нередко происходили забастовки про­тив смещения тех или иных директоров предприятий и назначения на их место новых).

Отношения Хрущева с поддерживавшими его слоями номенклатуры складывались непросто. Отказ от террора против партийного и хозяйст­венного аппарата резко усилил центробежные стремления. Каждая новая административная и хозяйственная реформа лишь видоизменяла и усили­вала могущество отдельных партийно-хозяйственных группировок. Хрущев пытался ослабить растущую мощь ведомств. В 1957 г., как уже упоми­налось, он упразднил отраслевые министерства и передал управление эко­номикой в руки территориальных органов - «советов народного хозяйства» (совнархозов). Множество чиновников было смещено и отправлено из сто­лицы «на места». «Раньше... в одном экономическом районе хозяйничали десятки министерств, и каждое огораживалось своими пограничными столбами. Теперь эти столбы убрали. Экономический район стал единым хозяйством, его руководителем является Совнархоз, он и должен в достатке обеспечить свои предприятия и стройки материалами как для производст­венных, так и для ремонтных нужд», - объяснял Хрущев на XXII съезде партии в 1961 г.[525][526]

Однако эти меры не только не смогли ликвидировать сепаратные устремления групп местной бюрократии, но и усилили их. Каждый совнар­хоз начал судорожно строить предприятия, не обращая никакого внимания на нужды других регионов. На том же съезде Хрущеву пришлось признать: «Нередко за благовидными предлогами заботы об общегосударственных интересах скрывается самое настоящее местничество, грубо говоря, рваче­ство областного, краевого, а то и республиканского масштаба. Советы ми­нистров республик, Совнархозы, министерства, местные партийные орга­ны стремятся получить средства для закладки возможно большего числа объектов, не сообразуясь с возможностями обеспечения их строительными материалами, рабочей силой, оборудованием, а планирующие органы не

« 525

пресекают такие антигосударственные действия» .

Недовольство политикой Хрущева в кругах номенклатуры еще боль­ше возросло после того, как по его настоянию в партийный устав в 1961 г. были внесены положения о «систематическом обновлении» высших орга­нов КПСС. Отныне на каждых выборах состав ЦК и его Президиума дол­жен был обновляться на четверть, состав республиканских ЦК, крайкомов и обкомов - на треть, а состав окружкомов, горкомов, райкомов и бюро первичных организаций - наполовину. Члены Президиума ЦК (высшего органа партии) могли занимать посты «как правило» не более трех сроков подряд. Правда, устав содержал оговорку: «Те или иные деятели партии, в силу их признанного авторитета, высоких политических, организаторских и других качеств, могут быть избраны в руководящие органы подряд на более длительный срок»[527]. Но большинство партийных чиновников вовсе не прельщала возможность покинуть насиженные руководящие кресла. Еще одним фактором нестабильности в рядах номенклатуры считали осу­ществленную в марте 1962 г. реформу, которая делила партийный и госу­дарственный аппарат на отдельные структуры по промышленности и сель­скому хозяйству. В каждом регионе были созданы по два параллельных обкома и облисполкома со своим руководством и службами. Это воспри­

нималось уже как прямое посягательство на полномочия местных «вож­дей». Белорусский партийный лидер К.Т.Мазуров вспоминал: «Идея о смещении Хрущева возникла не враз. Она носилась в воздухе уже спустя год после XXII съезда партии. Какое-то время после съезда он был спо­койным, а потом совершенно изменился, стал неузнаваем... В общем, Ни­кита Сергеевич стал Вождем, не просто первым секретарем, а человеком с непререкаемыми взглядами и ни с кем не считающимся. И это два года шло, мы терпели. Но между собой мы говорили, что Никиту надо поправ­лять <...> Критической точкой стала записка, которую он разослал без нашего ведома, с предложениями о ликвидации райкомов партии. Дескать, райкомы партии не нужны, нужны управления по сельскому хозяйству в селах, а в управлениях заместителями начальников может быть кто-то, кто станет заниматься партийной работой. Ну, это был бред... Тут мы пришли к выводу, что его надо освобождать»[528].