Государство за свой счет создавало хозяйственную инфраструктуру и банки, строило фабрики, заводы и железные дороги, а позднее передавало их частному капиталу, когда тот уже оказывался в состоянии вкладывать в них деньги и развивать экономику дальше. Эта политика финансировалась, прежде всего, за счет средств, выкачанных из крестьянских общин. «Мо- дернизаторские» усилия были весьма активными и, на первый взгляд, при­несли ощутимые успехи. По темпам роста производства Россия (по ряду показателей) обгоняла ведущие мировые державы. Так, например, за 1890- 1913 гг. производство чугуна в России возросло в 5 раз (в Германии - в 4 раза, в США - в 3,3 раза, в Великобритании - в 1,3 раза), добыча россий­ского каменного угля увеличилась в 6 раз (в США - в 3,6 раз, в Германии - в 2,7 раз, в Великобритании - в 1,6 раз), добыча нефти - в 2,3 раза (в США - в 5,5 раз)[4]. В 1913 г. Россия давала почти четверть мирового урожая пшеницы, половину мирового урожая ржи и почти треть мирового урожая ячменя.

Все эти цифры, действительно, впечатляют. Но насколько удалось вла­стям к моменту начала Первой мировой войны в 1914 г. превратить Россию в процветающую страну с развитой капиталистической экономикой?

Либеральные, социал-демократические и большевистские теорети­ки нередко были склонны переоценивать степень развития капитализма в России, степень ее «европеизации». Но они видела то, что хотели увидеть. В действительности Россия, говоря современным языком, оставалась ско­рее страной «Третьего мира». Общее структурное отставание российской экономики от западной было настолько значительным, что наводит на мысль: речь идет не просто об отсталости в рамках одной и той же систе­мы координат, но о глубинном «цивилизационном» различии. Действи­тельно, реальный доход на одного работающего в России в 1913 г. состав­лял лишь 81% от соответствующего показателя в Англии в 1688 г., то есть за сто лет до промышленной революции![5] При этом разрыв в объеме ВНП на душу населения по сравнению с развитыми западными странами с кон­ца XIX века стал все больше нарастать[6].

В российских городах утвердился капитализм, но свыше 80% населе­ния по-прежнему жило в деревне, а российский рынок оставался слишком узким для того, чтобы капиталистические отношения широко распростра­нились. Страна существовала как бы в двух различных мирах. Большин­ство людей находилось в докапиталистических условиях. Известный уче­ный-аграрник А.В.Чаянов, изучавший аграрные отношения в русской де­ревне, обратил внимание на следующую особенность: хотя большая часть крестьян уже не практиковала чисто натуральное хозяйство, но продавала свои продукты на рынке и прирабатывала на промыслах, капиталистиче­ского накопления чаще всего не происходило. Подавляющее большинство крестьянских семей тратило все вырученные деньги на еду или промыш­ленные товары[7], что характерно для «докапиталистических» отношений. В деревне уже появились хозяева, ведшие дела на широкой коммерческой основе и с применением наемного труда (их называли кулаками-миро- едами), но в целом крестьянство оставалось в имущественном и социаль­ном отношении довольно однородной массой. Процессы расслоения но­сили еще зачаточный характер.

Преобладающей формой общественной организации в русском селе оставалась крестьянская община («мир», «общество») - единица не только фискальная, но, в известной мере, все еще и хозяйственная. Она обладала чрезвычайно высокой устойчивостью и имела свои механизмы коррекции социального неравенства (переделы земли и т.д.). Попытки правительства П.А.Столыпина в ходе аграрной реформы (с 1906 г.) выделить в деревне твердый слой крестьян-капиталистов и осуществить ускоренное разложе­ние общины имели лишь ограниченные результаты; начался обратный процесс возвращения крестьян в общину.

Основная проблема докапиталистического состояния русской деревни состояла в том, что потенциал дальнейшего увеличения сельскохозяйст­венного производства не для собственных нужд, а на продажу, был огра­ничен. Крестьянин вообще психологически был не склонен производить «больше, чем надо», а классические «капиталистические» стимулы на селе работали довольно плохо. Неудивительна крайне низкая производи­тельность в дореволюционных крестьянских хозяйствах. Урожайность хлеба в несколько раз уступала европейскому уровню. Экспорт хлеба осуществлялся не благодаря излишкам, а за счет крестьянского недоеда­ния. В деревне периодически вспыхивал голод. Положение усугублялось крестьянским малоземельем: значительная доля лучших угодий находи­лась в руках помещиков, часть которых прибегала к феодальным методам ведения сельского хозяйства.

Широкие массы российского общинного крестьянства были чем дальше, тем больше недовольны сложившимся положением. Со времени революции 1905-1907 гг. они все более отчетливо формулировали свои чаяния. Историк Т.Шанин, много лет посвятивший изучению русских кре­стьян, так суммирует их стремления: «Идеальная Россия их выбора была страной, в которой вся земля принадлежала крестьянам, была разделена между ними и обрабатывалась членами их семей без использования наем­ной рабочей силы. Все земли России, пригодные для сельскохозяйствен­ного использования, должны были быть переданы крестьянским общинам, которые установили бы уравнительное землепользование в соответствии с размером семьи или «трудовой нормой», т.е. числом работников в каждой семье. Продажу земли следовало запретить, а частную собственность на землю - отменить»[8]. Разумеется, такая программа «черного передела» не имела ничего общего с буржуазными преобразованиями и введением ча­стной собственности на землю.

Но и в российских городах той эпохи капитализм выглядел во многом иначе, чем в Западной Европе и США. Он сильно зависел от иностранных займов и инвестиций. Удельный вес зарубежных капиталов в акционерных обществах доходил к 1913 г. до 47%[9]; большая часть прибылей вывозилась из страны. Еще в 1899 г. Витте сравнивал экономические отношения меж­ду Россией и Западной Европой с теми, которые существуют между евро­пейскими державами и их колониями: Россия «в некоторой степени явля­ется такой гостеприимной колонией для всех промышленно развитых го­сударств, щедро снабжая их дешевыми продуктами своей земли и дорого расплачиваясь за произведения труда»[10].

Государственная регламентация и поощрение властями крупных моно­полистических объединений серьезно сдерживали промышленное развитие страны. Уровень технической оснащенности оставался низким. Промыш­ленная структура основывалась на отраслях и видах производства, кото­рые считались передовыми в конце XIX столетия (черной металлургии, паровозостроении, производстве паровых машин, простых сельскохозяй­ственных орудий и бытовых товаров, легкой и пищевой промышленно­сти). Западная же индустрия в это время уже переходила к эпохе электри­чества, химии и станкостроения. Для развития этих отраслей в России не было ни капиталов, ни промышленной рабочей силы, общая численность которой в 1911-1914 гг. почти перестала расти. Неудивительно, что вер­ховный главнокомандующий русской армией в период Первой мировой войны, великий князь Николай Николаевич вынужден был признать: «в техническом отношении наша промышленность далеко отстала от про­мышленности английской и французской» и не в состоянии удовлетворить военные нужды[11].

Несмотря на все наросты капитализма, Россия в целом еще не была «проникнута капитализмом». Начала индустриализации, взращенные цар­ским правительством, натолкнулись на жесткие исторические рамки, а поражения России в Первой мировой войне со всей ясностью продемон­стрировали экономическую и инфраструктурную слабость страны. Всего за время боевых действий Россия потеряла убитыми, умершими от ран и пропавшими без вести от 2 до 3 млн. человек[12]. Нехватка топлива и метал­ла поставила под удар транспортную систему (особенно железные дороги) и систему снабжения. Катастрофическим стало положение в сельском хо­зяйстве: мобилизация, как показала перепись 1917 г., вырвала из деревень почти половину работников. Если до войны в среднем собирали свыше 4,5 млрд, пудов зерна в год, то в 1917 г. собрали в 1,5 раза меньше. В де­кабре 1916 г. правительство приступило к принудительной разверстке хлеба. Снабжение городов продуктами питания все более ухудшалось на фоне растущих цен: в конце января 1917 г. в Петрограде оставался лишь 10-дневный запас муки; мяса не оставалось вообще[13]. Подвести продукты было почти невозможно из-за транспортного кризиса...