Сидя за Столом под полотнищем, Дэвид Хоукинз и Энтони Фелл, главный архитектор, пили из банок пиво и ждали ее. Ноги Дэвида лежали на столе в нескольких дюймах от масштабного макета строительного участка «Бердвуда». Только Харриет, Дэвид и команда архитекторов знали, что он наскоро собран по частям.
Дэвид подал ей знак рукой, указывая на свою банку пива.
— Вы удовлетворены?
— Извините за опоздание, — сказала Харриет.
Она нервничала, и позволяла себе это вместо того, чтобы попытаться подавить волнение, как могла делать это когда-то. Она опоздала, потому что после того, как она вышла из коттеджа Элисон, она снова вернулась туда, чтобы сменить свой официальный костюм с широкими плечами на что-нибудь другое, более женственное. Сейчас она взглянула на часы. Собрание должно было начаться через полчаса. Если она правильно оценивала любопытство деревенских жителей, то первые посетители могут появиться уже в любую минуту.
— Не хотите ли пива? — спросил Энтони Фелл, произнося слова с подчеркнутой медлительностью.
— Нет, спасибо.
Харриет подавила в себе острое желание сказать им, чтобы они сели, как полагается, и убрали пустые банки со стола. Но это был ее собственный стиль, а не их. Она принялась переставлять стулья, а затем заняла свое место на сцене между двумя мужчинами. Они ждали, а над их головами сквозняк через открытую дверь развевал полотнище с призывом.
— А что, если никто не придет, — подумала Харриет. — Вообще никто? Что тогда?
Но они пришли почти в ту минуту, как ее охватило волнение. Они медленно входили парами и втроем, занимая сначала места подальше от сцены и перешептываясь тихими голосами, словно они были в церкви, разглядывая всех троих на сцене. Как только первые прибывшие заняли свои места, Энтони и Дэвид приняли деловой вид, усаживаясь за своими макетами с домиками величиной со спичечный коробок и крохотными пушистыми зелеными деревьями, но ни один человек из Эвердена не осмелился подняться на сцену, чтобы рассмотреть макет. Потом, попозже, решила Харриет, она должна будет каждого из них уговорить и предложить подойти и посмотреть.
Не имело значения то, что размеры строительного участка были даны наугад, что на макете сельские улочки с маленькими коттеджами были спешно заимствованы с других строительных проектов, что весь план представлял собой лишь идею вместо реальности в миниатюре.
Харриет и хотела продать именно идею. Ей хотелось, чтобы жители Эвердена восхитились ее «мыльным пузырем». И если бы они восхищались им, то она смогла бы начать работу.
Прошло полчаса, и тихое бормотание превратилось в громкий гул голосов; ранее пришедшие приветственно махали руками опоздавшим; с грохотом сдвигались вместе стулья; сидевших на сцене бесцеремонно и открыто рассматривали. Спокойно оглядывая ряды лиц в то время, как Дэвид и его партнер разговаривали тихими голосами рядом с ней, Харриет сделала вывод, что ее аудитория состоит из самых разных людей. Молодые пары сидели рядом с бизнесменами в костюмах, женщинами в серьгах и старыми дамами с «перманентом», и все они ждали, чтобы услышать то, что она пришла им сказать.
Неизвестно почему Харриет вдруг вспомнилось собрание акционеров «Пикокс», хотя и не было ни малейшего сходства. И эта мысль принесла каплю чистого приятного адреналина ей в кровь.
За головами священника, Тома Фроста и других членов приходского совета, ее друзей из «Снопа пшеницы» и еще ряда лиц, которых она не знала, Харриет увидела Элисон, сидящую в конце зала. Это было в среду вечером, и Харриет не ожидала увидеть ее, но она была рада, что Элисон пришла.
Она вспоминала вопрос, который задала Элисон, и ее предупреждение. Но сейчас ее осенило, что, делая все это, она была счастлива. В данный момент она была счастлива. Она делала то, что ей хорошо удавалось, и этого было достаточно, чтобы почувствовать удовлетворение.
Элисон подняла руку, словно она прочитала мысли Харриет, в шутливом приветствии. Тяжело ступая, одна, вошла мисс Боулли и села в дальнем конце зала. Как-то особенно отчетливо стало заметно ее сходство с каким-то млекопитающим. Харриет улыбнулась, приветствуя ее и надеясь, что ее улыбка не была окрашена разочарованием или стяжательством.
Харриет снова взглянула на свои часы. Точно в назначенное время она встала. Она нервничала, но ее волнение было частью пронизывающего всю ее душу состояния достижения вершины. Когда она поднялась на ноги, она почувствовала себя высокой и гибкой, словно она могла вытянуться и достать то, чего она когда-то не могла ухватить. Гудение и жужжание стихло, беседы закончились, наступила тишина.
Харриет просто сказала:
— Добрый вечер. Спасибо за то, что вы потрудились прийти сюда сегодня вечером. Я надеюсь, мы не задержим вас слишком долго, но я верю, что то, что вы сейчас услышите, будет важно для Эвердена и для новой общины, которая будет создана на строительном участке «Бердвуда».
Пока она говорила, она чувствовала, что они наблюдают за ее лицом. Она не улыбалась, но и не хмурилась, ее мускулы плавно и спокойно двигались под чистой зажившей кожей. Она подумала: «Они могут смотреть. Ничего страшного». Некоторые из них пришли посмотреть на «Девушку Мейзу»; это старое пошловатое имя все еще тянулось за ней. Они смотрели на имя, которое было связано с Каспаром Дженсеном; мужчины в костюмах наверняка знали либо всю историю «Пикокс», либо часть ее.
Харриет почувствовала, что ей это безразлично. Если они пришли в этот зал, потому что они прочитали о ней или видели ее фотографию в газетах, если они пришли из любопытства, то, по крайней мере, ее имя что-то значит. Они останутся послушать, а она заставит их услышать.
Пальцы Харриет раздвинулись и вытянулись, как будто она подняла их, чтобы коснуться очертаний своего лица, но она удержала их, и ладони спокойно легли на поверхность стола, за которым она стояла на сцене. В углу подбородка у нее оставалась маленькая опухоль, видимо, в результате неправильно сросшейся кости, которую можно было обнаружить только наощупь.
На ее лице уже не было видно опухолей, и глаза появились из-под желтоватой плоти. Лицо стало прежним. На нее напали, но теперь она полностью восстановилась, с этим было покончено. Она забыла о своем поражении.
Это было ее «общественное» лицо, и она надела его сегодня вечером, чтобы скрыться за ним и действовать так, как ей было удобно. Если это поможет ей заполучить «Бердвуд», то она будет благодарна ему, и если она счастлива сейчас, то это было осознание того, что этот зал принес ей чувство удовлетворения.
— Позвольте мне изложить свою идею, — сказала Харриет своим слушателям.
Она начала с описания деревни, которая в миниатюре лежала перед ней. На этот раз она подняла пальцы, чтобы прикоснуться к крышам маленьких домиков и проследить направление узких улочек. Харриет говорила о «Бердвуде» так, словно он уже существует так реально, как и сам Эверден, и она пригласила свою аудиторию совершить путешествие по нему.
— Здесь расположена зеленая деревня, — произнесла она, — а вот здесь — дома побольше для семей, а это — первые коттеджи для сдачи в аренду или для продажи.
Она ни разу не сказала:
— Здесь будет находиться…
Она описывала мастерские так, как будто там уже работают модельеры трикотажных изделий и гончары, как будто уже есть здание для проведения культурных и общественных мероприятий под крутой крышей и полным ходом осуществляется программа всей деятельности, а счастливые малыши, только начинающие ходить, играют в саду, который обнесен оградой.
Люди в зале внимали каждому ее слову.
Слушая ее, Элисон не могла не восхищаться. Необыкновенный, замечательный дар убеждения, которым обладала Харриет, был заразительным. Элисон до сих пор была в душе убеждена, что весь план «Бердвуда» был плодом фантазии Харриет, тщательно продуманным и искусно выполненным. Она не доверяла этой явной утопии так же, как и беспринципности Боттрилла, но она удержалась от комментариев.
