— Ты остаешься?

— Пожалуй, да.

— Готов молиться дальше? Или хочешь отдохнуть? Можешь поспать на скамейке у свечного ящика. А я пока помолюсь за нас обоих.

— Нет, только не спать!

Пашка чувствовал, что во сне он ни секунды не сможет противиться лунному зову. Ослабевшие было запахи и звуки вновь терзали его обостренное восприятие.

— Ну хорошо. — Священник опустился на колени перед алтарем. — Слушай внимательно, если понимаешь, повторяй про себя или вслух. И не забывай произносить «аминь» после слов «Отца и Сына и Святого духа».

Пашка кивнул. Луна в его голове разгоралась все ярче. Скорее бы отец Владимир начал!

— Точно все в порядке?

— Да. — Собственный ответ отдавался в ушах ударом колокола. Свечи слепили глаза, заставляя сужаться слишком чувствительные зрачки. Волосы на руках поднялись дыбом. Запах ладана сводил с ума.

Но вновь зазвучали слова молитвы, и Пашка, вслушиваясь в полузнакомый язык, в спокойный тихий голос отца Владимира, понял — у него еще достаточно сил, чтобы сохранить рассудок. Пока достаточно.

…Одинокий человек шел по одной из дорожек Битцевского парка. Он часто здесь прогуливался по вечерам и не боялся ни темноты, ни хлещущего ветра, ни бледного диска луны, стремительно несущегося в пространстве и в то же время неподвижно висящего над его головой. Человеку не хотелось возвращаться домой, в привычную рутину, к жене и детям. Он наслаждался каждым глотком свежего воздуха, особенно приятного после кондиционированной сухой духоты офиса.

Погуляв так с полчаса, он поднял глаза к луне и тяжело вздохнул.

«Вот бы остаться в этом лесу навсегда», — с тоской подумал он.

Желание его было тотчас исполнено: из ближайших кустов выскочила стремительная серая тень и без промедления бросилась ему на спину. Последнее, что он слышал в своей жизни, был хриплый вой множества собачьих глоток.

Арчи придавил лапой безжизненное тело, ничком лежащее в осенней грязи. Стая безмолвствовала.

— Где Светлый? — прорычал он.

Собаки так же молча расступились и подтолкнули к вожаку новичка: некрупного пса, чем-то напоминающего хаски. Его прозвали Светлым из-за окраса: почти белая шерсть с дымчатым подшерстком.

Арчи наклонил голову, щелкнул страшными челюстями и вырвал из плеча мертвеца огромный кусок. Потом отступил в сторону. Морда его была окровавлена.

— Прими Королевскую трапезу, чтобы стать одним из нас.

Белый пес нерешительно подошел к жертве Арчи, шумно втягивая воздух и содрогаясь от непривычного пока запаха смерти.

Сбившиеся в плотную группу оборотни молча ждали.

Вдруг что-то произошло. Секундная заминка и на месте белого пса оказался стоящий на четвереньках паренек с мутным, безумным и насмерть перепуганным взглядом. Одежды на нем не было.

— Я, я не могу, — запинаясь, выговорил он, поднимаясь на ноги и прижимаясь спиной к ближайшему дереву. В сторону неподвижно лежащего мертвеца он старался не смотреть.

— Я… извините, я лучше пойду…

Он, пошатываясь, выбрался на тропинку, стараясь не поворачиваться к стае спиной и ожидая, что те кинутся на него в любой момент.

Ничего не произошло. Псы молча сомкнулись над своей ужасной трапезой, раздался тошнотворный хруст. Только вожак на мгновение обернулся и бросил на уходящего паренька короткий взгляд. Потом и он вернулся к пище.

Торопиться некуда. Будет и еще полнолуние.

Хотя мальчик уверял, что с ним все в порядке, отец Владимир сомневался в его словах. Он не забыл, с каким диким, затравленным взглядом Пашка обернулся на оклик. Словно бы кто-то другой выглянул из глаз мальчика, а потом спрятался обратно. Спрятался до поры.

«Неужели все-таки одержимый?»

С одержимостью отец Владимир не сталкивался, если не считать одного случая одержимости демоном черного пуделя. Он старался вспоминать об этом пореже, да и та ситуация была совершенно иной. Но в том, что одержимость возможна, не сомневался. Более того, отец Владимир лично, хотя и неблизко, знал одного священника-экзорциста, который изгонял из людей бесов, и не имел оснований не доверять его рассказам. И все же он надеялся, что Пашкина история — лишь порождение богатой подростковой фантазии, растревоженной ночным происшествием в лесу. Теперь надежда таяла на глазах.

К счастью, у Церкви издавна существовали способы борьбы с одержимостью, и главным из них была молитва. Так что отец Владимир оставил сомнения и обратился к этому могущественнейшему из дарованных человеку орудий против зла.

Всенощная текла из уст легко и привычно, псалом за псалмом, но вместо обычного для долгой молитвы состояния внутреннего покоя его охватывала все большая тревога.

«Ну что я, в самом деле, так беспокоюсь за этого мальчика? В конце концов, он здесь, со мной. Даже если с ним какой припадок случится, покалечиться я ему не дам. В крайнем случае, можно и „скорую“ вызвать. А завтра можно будет позвонить тому экзорцисту и рассказать ему о Павлике. Так что же я так за него боюсь?»

Ответ пришел внезапно, и отца Владимира прошиб холодный пот, когда он четко осознал: он боится не за Павлика.

Он боится Павлика. И боится с каждой секундой все сильнее.

Но почему он, здоровый мужик, повидавший немало на своем веку, испугался этого паренька? Что его так напугало?

Отец Владимир, не прекращая чтение псалма, украдкой глянул в сторону мальчика. Тот все так же стоял на коленях перед алтарем на пару шагов левее священника. Стоял, опустив голову, и лишь тихо повторял за ним в положенных местах «аминь». И все же что-то в нем было неправильно.

Почему так сильно ссутулились и сгорбились его плечи? Почему низко наклоненная голова кажется такой неестественно большой? И эта странная напряженность во всей фигуре…

Поза мальчика была мало похожа на позу молящегося. Скорее он напоминал изготовившегося к прыжку дикого зверя.

А его голос, когда он отвечал «аминь», становился раз от разу все глуше и неразборчивей.

Словно почувствовав его взгляд, Павлик поднял голову и посмотрел на отца Владимира. Священник с трудом подавил крик ужаса. Слова неоконченной молитвы замерли в воздухе.

Глаза Павлика ярко мерцали желтоватым светом, отражая свет свечей.

Зрачки сузились вертикальными щелями.

— Отец Владимир, что случилось?

Голос Павлика звучал невнятно, словно что-то мешало ему говорить. А звериные глаза смотрели пристально, испытывающе. Словно у собаки, думающей: броситься ей на врага или пуститься наутек.

«Он не знает, что с ним происходит», — пронеслась в сознании священника четкая мысль.

А следом другая, не имеющая под собой никакого логического обоснования, и все же в ее истинности отец Владимир не сомневался: «Если он почувствует мой страх, то убьет меня. Убьет, не желая того. Просто не сможет сдержаться».

— Все в порядке, Павлик. Просто я хочу, чтобы мы с тобой вместе прочитали одну молитву. Будешь повторять за мной слово в слово. Ты понял?

Речь отца Владимира прозвучала спокойно, как на проповеди, хотя ни на одной проповеди он не прилагал столько усилий, чтобы избежать дрожи в голосе.

Подросток медленно кивнул, не отрывая мерцающих глаз от лица священника. И тихо зарычал. Его лицо казалось странно вытянутым и каким-то нечетким, колеблющимся, словно пламя свечи.

«Должно быть, он хотел сказать: „Да“.»

Отец Владимир начал:

— Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…

Мальчик старался вторить ему, хотя издаваемые им звуки больше походили на рычание, чем на связную речь, но постепенно слова становились все отчетливее:

— Не убоишися от страха нощнаго…

Голос отца Владимира окреп. Страх отступал. И глаза Павлика стали угасать, темнеть, становиться человеческими. Плечи распрямились, а лицо перестало изменяться.

— …долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое.

Псалом закончился. Священник и мальчик стояли на коленях перед алтарем и смотрели друг на друга. Взгляд Павлика снова стал темным, а лицо — беспомощным лицом испуганного ребенка. По щеке скатилась слеза, потом другая, и он внезапно осел на каменный пол, вздрагивая от рыданий.