Маринкины депрессивные психи темную часть года, считай, пережили. Солнце на лето, зима на мороз. Маринка кукует в стекляшке. Одна, это уж как водится. Смешит преуспевающего мужа и толкового старшего сына - денег мало, огорчений не оберешься. Клиент идет отнюдь не косяком. От леса прилетают синички, когда и снегири. Северо-восточный ветер задувает во все щели. Несет ясную бесснежную погоду. Гонит гостя лет сорока с небольшим. Полушубок, хорошая русая борода. Один из тридцати троих богатырей. Скорее их дядька – по возрасту. Переходит наискосок улицу, прикрывая щёку воротником. Без колебаний переступает порог. Кланяется приветливо, садится прочно. Как снял рукавицы – рука без кольца. Тогда и Маринка свое кольцо прячет под казенную бумагу – из солидарности.
Клиент долго, не по-клиентски, рассказывает, до чего хорошо у них в Воркуте. Дети, внуки ссыльных интеллигентов. Никто в Москву не рвется. Вот друг уехал – и пропадает тут в депрессии. Вопрос – как увезти его назад. Постепенно рассказчик теряет нить разговора, умолкает и сидит, глядя в глаза собеседницы. Сидит долго, как пес на хвосте перед закрытой дверью. Маринка его не торопит. Но ей уж начинает казаться, что в обетованной Воркуте не всё так гладко. Ма-аленький островок высокоцивилизованной жизни. Проблема написана на лбу клиента. Похоже, он готов увезти в Воркуту не только своего несчастного друга. Первый случай в Маринкиной недолгой практике, чтоб человек так оплошал. Пора вытаскивать из-под картонной папки руку с кольцом. Кольцо блеснуло как кынжал. Теперь все усилия Маринки направлены на то, чтобы облегчить клиенту отступленье. Да он и не делал никаких шагов. Делал, делал. Сидит молчит. Не ловит брошенного Маринкой каната. Не поддерживает разговора об ее муже, что по приезде в Москву так трудно привыкал. Молчит уже четверть часа. Когда Маринка его наконец выпроваживает, она готова зарубить на стенке: мы все психи – в различной степени. И сесть наконец писать прозу.
Новая весна пришла робко, виновато. Свершился первый год великого сиденья Маринки в психконторе. Ей не довелось никого вытянуть из трясины, как собаке Травке мальчика Митрошу. Бредовая жизнь потихоньку лила воду на мельницу Маринкиной писанины. Сегодня наконец погода улыбнулась. Пришли в движенье облака и ветры. Весь живой пейзаж прошлогоднего апреля, полного надежд, течет перед Маринкиными стеклами. У порога выстроились шеренгой четверо рыцарей, уж являвшихся сюда с четырех концов света. Трубят в серебряные трубы, выкликая на любовный турнир: Марина! Марина! Та стоит, как Афродита в морской раковине, качаемой прибоем. Влажные ветры доносят запах четырех океанов, не считаясь с пространством. Давний голос из девичества монотонно шепчет: вновь ты родишься из розовой пены точно такой, как теперь. Но Маринка уж замкнула слух, равнодушно и спокойно. Я оказалась сильней нее в затеянной хороводной борьбе, и мне горька моя победа. Нет, это она оказалась благороднее – мне радостно пораженье. Потому что на земле две дороги – та и эта. Та прекрасна, но напрасна – эта, видимо, всерьез. Третью проводит перо по бумаге. Пойдем, Маринка, странствовать. Такие с тобой друзья, такие с тобой сироты.
Музыкальный момент
В Юрмале вечерами по берегу прогуливалось хорошее общество – те, что ездят на электричке в Домский собор слушать орган. Нарядные люди двумя потоками ходили навстречу друг другу, взявшись под руки. Их было много, и променад их тянулся долго. Холодное солнце садилось в море. Сознанье собственной респектабельности не могло компенсировать гуляющим такой потери.
А публика из партера Большого зала Московской консерватории двигалась в фойе по кругу, как слепая лошадь на водокачке. Скромные завсегдатаи амфитеатров в этот мальштрем обычно не попадали. Но красивый, чуть сутуловатый Лёвушка спускался вниз и крутился в образовавшейся воронке, заложив руки за спину, возле какой-нибудь почтенной дамы с дочерью. Иной раз он мог поотстать, послушать, что говорят сзади и пересказать от себя рассеянной приятельнице. Если та кланялась более влиятельной даме, Лёвушка тоже отвешивал поклон. На следующем концерте из фешенебельных он уже отваживался пришвартоваться к той даме, рангом повыше. Ранжировал дам Лёвушка безошибочно, по соотношению приветствия и ответа на него.
Музыку Лёвушка любил, но это к делу не относится. Сидя под Вагнером в берете (то есть Вагнер был в берете, а не Лёвушка) – прилежно следил, кто из супруг потенциально нужных ему людей сегодня присутствует. Инструменты подстраиваются один к другому в нежной какофонии. Вот смолкли, и в тишине подается явственный сигнал к массовой медитации.
Принадлежность дам к академическим кругам Лёвушка устанавливал в несколько ходов. Первый наводящий вопрос – особе не с самых верхов. Даже не вопрос, а нарочитая ошибка. Кажется, вон жена такого-то. Что Вы, что Вы, молодой человек. Это жена… далее в случае удачи следовали: фамилия и титул мужа, а также имя-отчество жены. Лёвушка подымался повыше, не во второй амфитеатр, а к даме с более высоким баллом, чтобы использовать в беседе уже полученную информацию. С кем это сейчас говорила такая-то? И бывал вознагражден новыми сведениями. Память у Лёвушки была отличная. Без памяти тут делать нечего. Скоро он шился лишь к дамам существенно необходимым, не тратя драгоценного антрактного времени на тупиковые линии. Круг очерчен, пора определить свое место внутри него. И радостный третий звонок уносил Лёвушку под сень Вагнера, в благоприятное поле многих умных голов, настроенных синхронно на высокий лад.
Лёвушка любил Баха. Лёвушка сердился на паршивца Джона Кейджа, заявившего – надеюсь жить долго и дожить до конца повального увлеченья Бахом. Лёвушка обижался на всякого, кто мало, недостаточно любил Баха. Но Баха любят все. Баха не хватало, чтобы прослыть интересным собеседником в этой круговерти. Лёвушка срочно пообщался с людьми, способными вынести частное определенье в адрес любого композитора. Быстро обрел оччень свежий взгляд на вещи. Потом немного подкорректировал его. Надо полегче. А то однажды Лёвушка прохладно отозвался о трио Петра Ильича Чайковского «Памяти великого артиста». Очередная покровительница взглянула на него с ужасом – ведь это же на смерть Николая Рубинштейна! Своей оплошностью Лёвушка обрубил крепкий сук с трудом взращиваемого дерева, имеющего принести плоды. В последующих разговорах, уже с другими матронами, пришлось вообще поднять рейтинг Чайковского, раз так.. Несколько истеричный взгляд Петра Ильича с укором провожал недавнего хулителя к его креслу под Вагнером. Восприимчивый Лёвушка ежился и давал себе слово быть осторожней. Всё же потом живая ткань музыки смыкалась вкруг него и уносила прочь от мелочных мыслей. Ему это было дано, а кому-то и нет. Тому было гораздо хуже.
Сам Лёвушка играет на двух флейтах, на поперечной и на продольной для профанов. Он по природе ловец. Крысолов, птицелов, искатель жемчуга - или как вам будет угодно. Умеет приблизиться к птичке, не спугнув ее. Наконец – ах, попалась птичка, стой, не уйдешь из сети. Только синяя птица при свете дня оказалась вовсе не синей. Эта дичь – не дочь. Неудалая падчерица, оттесненная от одра отчима вместе со своей уже не нужной матерью способными детьми от первого брака. Когда тщательно скрываемое всплыло на поверхность, поздно было идти на попятный. Мать раструбила в высшем свете о помолвке. Синклит всемогущих дам Лёвушку, как теперь говорят, подставил. Все всё знали - и промолчали. Получи и распишись. Разводился Лёвушка уже с сыном в паспорте.
Созидающий башню сорвется, будет страшен стремительный лёт. Пошла сложная игра – как явившемуся на пир в непраздничных одеждах не быть ввержену во тьму кромешную. Лёвушка живет на академической даче у разведенной жены во флигеле всё лето. Пилит деревья и латает забор, поедая на ходу пуды лекарств. Приносит на работу для освобожденья от овощной базы такие страшные справки о состоянье здоровья, что профкомовская тетка ахает – как такой человек ещё жив. Собственных слабых сил Лёвушке явно не хватает, чтоб самого себя вывести на орбиту. Но он держится, так держится, что кровь выступает из-под ногтей.
