Ну ладно, на лифте спускаться лень, но мы всё равно погадаем. В миску нальем воды, привесим билетики с именами по краю и пустим плавать свечу в ореховой скорлупке. Чей билетик подожжет? кому везенье в этом году? Оказалось – Никите. Все рады. Ему всех нужнее. Он гений, а мы шантрапа (не скромничайте). В заключенье вечера черти показывают настоящую спортивную пирамиду от советского времени. Только это еще не вечер. Чертей отослали спать, и кота с ними, а сами тусуемся до утра. Разъяснилось, в высоких окнах проворачивается небосвод – работает механизм небесных часов. Мифические созвездья. Четверо юных язычников переиграли Никиту, мценского звонаря. И покинутый матерью Николай в своей новой семье неизвестно кто.
Зима пройдет и весна промелькнет, весна промелькнет. Приходит Никитино время: во Мценске любая сорока чекочет по-русски. Во Мценске Славяна похожа на девочку Маринку. Во Мценске черти варят варенье. Петруша поет: «Лучше в Волге мне быть утопимому, чем на свете мне жить нелюбимому». Никита ездит звонить – мотоцикл фурычет, что само по себе удивительно. А Игорь еще пуще состарился, что вовсе не удивительно. Кот Родион поймал мышь и счастлив.
В Ларисиной мценской квартире после смерти Олега возникло нечто вроде общежития выпускников детдома – мужеского пола. Никита-хозяин слишком мягок, чтобы взымать аренду. Игорь туда наведывается, собирает в свою пользу какие- то гроши и мирно пропивает малую сию мзду с теми же однокашниками. Зимою Игоревы кореши – Ларисины питомцы – наведываются, частично даже переселяются на сдвоенный участок. В отсутствие чертей, которых сильно побаиваются, гребут снег, колют дрова, стряпают. Сам Игорь при деле – ездит звонить. Черти, слава богу, зимою ошиваются в мастерской на Пресне. Обнаглевшие, всегда показываются Ларисиным детдомовцам в нарочито страшном виде. Так что чуть Никита на дачу – Игоревы дружки в Ларисину городскую квартиру. А на Пресне бесы разгуливают как будто так и надо. К неграм привыкли, к таджикам-узбекам привыкли, то и с бесами обвыкнетесь. Ничего, обвыклись. Много в нашем русском характере от них, от бесей. Не убоимся, да и поладим. Родня наша.
А уж Ларисина-то могилка на мценском кладбище постояльцами ее квартиры так-то ухожена. Как она, милая, этой квартире после общаги радовалась! Теперь в ней, в однокомнатной, ютится пятнадцать душ. Городское начальство не больно-то спешит дать великовозрастным сиротам, обычно еще и пьющим, какое ни на есть жилье. Так что Ларису за упокой поминают. Моя бы воля, стоял бы во Мценске детдом имени Ларисы Козиной. И куда власти смотрят. Мне бы власть, бодливой корове. Мне бы ее под крыло, центральную Россию. Всё трепотня. Всяк ее по-своему любит, да не всяк с ней по-свойски управится. Звоном колокольным мы, пустозвоны, сыты, кучевыми облаками повиты. Не реалисты. мы – мечтатели. Свое и получаем. За то и благодарны. Подсели на утопию – через семьдесят лет опамятовались. Платоновы-Филоновы наши пророки. Нам бы в бочку залезть, в тряпье погреться. А там, глядишь, кто эту бочку на бок завалит, да с водораздела и покатит. Долго будет катиться со Среднерусской возвышенности. Как раз семьдесят лет и выйдет.
Женился Николушка. Рано женился, но, кажется, удачно, счастливо. У Марины в консерваторском доме той порой какой- то удалец прижился. Черти взяли растерянного Никиту под руки и повели обратно на Пресню, в переулки за Шмитовский проезд, в высокую скульптурную мастерскую. Там как всегда царил хаос. Великолепная четверка уж распалась. Петруша со Славяной образовали какую-никакую пару, остальные вкруг них вились и менялись. Подсевши на бесконтрольную свободу, новенькие сочли Никиту за ископаемое. Косо смотрели. Колючий ноябрь был тут как тут – от него добра не жди. Черти сняли для Никиты квартиру с роялем! в том же доме, где мастерская! Наштамповали денег сколько нужно с необходимым уровнем защиты и расплатились за год вперед. Вот откуда, оказывается, у нас инфляция. А мы всё ломаем голову – в чем причина. И теперь уж Николушка повадился ночевать у «маэстро», укладываясь иной раз под роялем, как некогда Рихтер в квартире Нейгауза. Говорят, это полезно. Да и рояль был хороший в обоих сих случаях. В Никитином случае черти проявили компетентность и не осрамились. Ах, как мечтала я о таких бесях, что взяли бы на себя житейские заботы, компенсируя легкую мою неадекватность. Но нету чудес и мечтать о них нечего. Написать я могу всё что угодно – бумага всё стерпит, с чего мы и начали. А в действительности…
Молодую миловидную жену Николушки звали Полиною. Дела вдаль не отлагая, она родила сына Арсюшу. Родство шло не по крови, и скоро дитя повезли во Мценск. Никитин внук. Ах. как взялись за него черти! Глаз не спускали, прытких своих глаз, собранных в кучку. Кого растили? что затевали на этот раз? какой вытанцовывали контраданс? Их ведь не спросишь, и с них ведь не спросишь – с чертей взятки гладки. Но так просто их бесовское участие никогда не обходится. Это вроде феи на крестинах. Какой-либо дар дитя получит. Дайте только срок, ужо проявится.
Август кончался. Черти собирали Никитины и Николушкины вещи. Им в консерваторию, а скульптурная богема еще поживет. Дом не подпалят: черти доглядят. У них с огнем свой уговор. Уж и день не так долог, уж падает длинная тень от абстрактных идолищ на сухие колосья травы. Дитя в плетеной корзине корчит такие рожицы! ИМ уже ясно: в семье подрастает актер. Я согласна. Пусть все музы пройдутся в танце по этому тексту. Если им, музам, так хочется – пусть. Звонит мценская колокольня. Прикольно у нас получается. Не кончается линия гения. Пение слышится в облаках. Ах, хорошо! Густ на меду настоянный воздух. Дух где хочет является. Шляется звон по дворам. Свора чертей звонит, а Игоря на колокольню они на плечах подымают. Знают – одним нельзя. Так, иногда сойдет, а лучше самим не надо. Ада они не боятся, боятся людской молвы. Так и вы.
Я, случалось, опережала время в повествованье. У меня обычно сорок процентов правды. Ну, тридцать восемь, сойдемся на том. Начавши с реальных событий, я частенько залезаю в грядущее. Дважды я в точности угадала, что именно будет, но осторожней не стала. Сейчас я заехала вперед почти на сорок лет. Что делать? а ничего. Россия жива, Мценск стоит, и колокольня не обвалилась. За родником белый храм, кладбище старое. Даже я присутствую незримо – гляжу, как дитя в колыбели готовится к лицедейству. И, покуда это необходимо для течения их судеб, тень моя будет витать над Никитою и его продолженьем – Арсюшей, Николушкиным сыном. Никакой футурологией я тут не занималась. Просто растягивала как гармошку нонешнее время. Со временем это можно делать. Допускается сложной современной физикой. Целая жизнь проживается в сказке, пока течет вода из кувшина.
А Сашеньке бог веку не дал. Маленькая, сухонькая, благообразная, лежала она в гробу. Протестантский пастор говорил о достойной ее жизни. Гномы рыли за кустом ямку. Хоронили далеко запрятанное при Сашиной жизни дешевое колечко, коим обручилась втайне (так и не обвенчалась) с выгнанным из семинарии Олегом, на чью ласку стремительно подсела в темном зале московского кинотеатра. Никита стоял пнём-пень, силясь вспомнить тонкие материны руки. Но всё вспоминались крепкие Ларисины да серые лапки бесей. Свен утирал изящным платком легко бегущие слезы. А черти, не смея преступить чуждой церковной ограды, вовне рыдали так горько, что талый ручей прорыл себе русло. Снег, ты мне свой путь поведай… Петр уж набросал проект памятника. Пастор одобрительно кивал. Два Петрушиных отца склонили головы и стукнулись лбами, разглядывая набросок. Нильс раскис от горя. Любил. Скупо, по-своему, но, видимо, крепко любил. Где вы, широкие бульвары в районе Песчаных улиц (сталинское роскошество)? Бульвары, что помнят школьницу Сашу со ждущими счастья глазами? Всё ли она получила, что ей причиталось? Если не всё, винить некого, кроме меня. Да и всё ли она отдала, что должна была?
Никитину московскую квартиру возле Шмитовского проезда, подле скульптурной мастерской, черти поначалу сняли, потом и вовсе выкупили. И мастерскую тоже купили на Никитино имя. Бесовский гознак у ФСБ под носом. Напечатали, блин, упаковали стандартными пачками, сложили, блин, в дипломат. Комар носа не подточит. Ловкие дилеры с пепельно-серыми лицами, в темных очках, надвинутых на нос. В мастерской продолжалось бесчинство богемы. Славяна сменила Петрушу на Бена, но оставалась царицей и хозяйкой всего безобразия. Заказывала пиццу, отказывалась принять при опоздании в доставке. Выбрасывала не только одноразовую, но и просто не вымытую вовремя чертями посуду. Курила дурь. Не допускала в тусовку иных-прочих женщин. Ну, в виде исключенья, не более одного раза, а после иди гуляй. Не понравилась – не взыщи. Отстрелить без суда и следствия. А такого случая, чтоб понравилась, еще не бывало. Славяна была выражено гетерогенна. Черти ее побаивались. Те же бессменные и бессмертные восемь чертей – имен называть не нужно. Без них бы давно пропали: ни пить, ни есть, ни голову преклонить. Уж куда там ваять. Не ваять, а плакать. Теперь ведь бюст Ленина не в ходу. Теперь – это значит через сорок лет. Может статься, понадобится уж другой бюст. Не стану гадать. Будет спрос – изваяем. Легко отделаемся – и снова, блин, гнуть свое. Поплевав на палец, я робко ловлю, с какой стороны дует будущее. Не буди лиха, пока оно тихо. Оно и спит-то вполглаза. Того гляди проснется и тяпнет за палец. А то и всю руку откусит, как акула девчонке, что плавала на надувном матрасе. Лучше подумаем об Игоре, до чего трудно ему, подсевшему на бесовскую помощь, самому лазать на колокольню. Это вам не мужественный Иван Антоныч, его же память пребудет в сердцах наших. Ладно, нашлись безымянные мценские черти, что взяли опеку над Игорем. И по лесенке занесут, и по участку управятся с бесовской своей сноровкой.
