Черти забрались в купе, где ехала всего-навсего одна милая дамочка, и никаких при ней кавалеров. Вообще говоря, женское купе. Залезли на глубокую багажную полку за пассажиркины чемоданы и притихли до поры до времени. Стоял безрадостный ноябрь. И поезд тоже стоял на какой-то маленькой станции непонятно долго. Кругом слякоть да гарь – ничего интересного. Только одна закутанная баба как мокрая курица торчала на перроне с ведром соленых огурцов, поливаемых дождем. Пока дамочка не вышла с кошельком и не вернулась с огурцами, поезд не тронулся. С багажной полки донеслось смачное похрустыванье. Дамочка про огурцы долго не вспоминала, а когда хватилась – их уже и в помине не было.
Двое взрослых мценских чертей, про которых нам доподлинно известно, приняли московских сравнительно приветливо, а трое недорослых даже и с восторгом. Всем пятерым старожилам пришлось потесниться на Ларисиных антресолях и существенно уменьшиться в размерах, также и в весе. Но беси не больно подсевшие на комфорт существа. Поскольку для нас они все на одно рыльце, отличие видно лишь им самим – бдительный Иван Антоныч на сей раз ни о чем не догадался. Но про венчанье по-прежнему не упоминал. Никитка же пошел еще пуще успевать в ученье. Мастерство виртуоза всегда с чертовщинкой, а тут чертовщины было хоть отбавляй. Выше крыши. Записывали, показывали записи специалистам. О центральной музыкальной школе уже никто не говорил. Разве что о самой консерватории. Мальчику исполнилось девять. Не возраст, но болезненное состояние ума было препятствием. Лариса стояла намертво, через ее голову никакие контакты с Никитой не были возможны. Людям, не чертям. Выросла новая генерация бесов – не боятся ни святой воды, ни церковного звона. Равно как и новая русская моль не страшится нафталина, а бойкий русский таракан вообще ничего, за исключеньем излученья электронной техники.
Священника звали отец Анатолий. Никитка теперь ходил звонить лишь по церковным праздникам, коих батюшка насчитывал не двунадесять, а втрое больше. Нынче яблочный спас. Выросший светло-русый мальчик, остриженный «под горшок», похож на отрока Варфоломея. Глаза великоваты для убористого лица, но это от святости. Женщины натащили звонаренку и яблок, и яблочных пирогов, и даже красную рубаху-косоворотку. Лариса стоит как именинница, принимает подарки. Все ей кланяются, величают Николавной. То раньше сирот растила, а вот теперь паскуда Александра улетела в Швецию – туда ей и дорога – так Николавна внука растит. В боге растит. Черти слушают, притаившись под лестницей - их излюбленное место. Рябинка закраснелась у церковных врат. Солнце вроде за облачком, но денек такой просветленный. Каждую травинку видно по отдельности. Кусочек нестеровского пейзажа.
Сегодня Никитка впервые звонит самостоятельно. Иван Антоныч стоит рядом поддерживает: вытянул напряженную шею, ест своего дружку глазами. Первый удар – хорошо, звучно. Иван Антоныч успокоился, втянул шею в ворот пиджака. Стоит, слушает. Поплыл звон через современный город Мценск, за облупленные пятиэтажки – на неистощимый чернозем орловских полей. Притихли березовые перелески, стоят не шелохнутся. Присмирели черти под лестницей, того гляди перекрестят поганые рыла. В России живем. Святое с дьявольским сплелось - не разъять.
Люди у обедни стоят, а Иван Антоныч с Ларисой Никитку домой ведут. Сам он может не дойти, задумается где-нибудь в пути. Сейчас учитель музыки придет. Пообедают все вместе – учитель не больно какой сытый – и сядут с Никиткой заниматься, старый да малый. Посыплются звуки из-под Никиткиных рук, знай подбирай. Шустрик. Шортик и Шельмец играют ими под окном. А Никитка про бесенят забыл. Склонил над клавиатурою лохматую голову, слушает каждый звук, точно на колокольне. Солнце вышло из-под облака, радужный зайчик от зеркала лег на крышку фортепьяно. Иван Антоныч с Ларисой тихо хозяйничают на кухне, переглядываются. Стерпелось-слюбилось, медленно, но верно.
Каким он стал. Никита? Ему десятый год. Формально в четвертом классе, но дробями его не мучают. Не мучают уже и косыми линеечками. Говорит мало, но правильно. Две силы с двух сторон его вытащили: церковная и бесовская. Пишет с ошибками на компьютере. Лариса правит ошибки и распечатывает. Нотную грамоту и сольфеджио освоил так, что любо-дорого. В быту беспомощен до последней крайности. Ларису зовет мамой. Никитушка, мама у тебя Саша. Молчит. И Саша молчит. Деньги шлет, а поглядеть на гениального сына боится. Тот мальчик, Свен, у Саши с тем же диагнозом. Стало быть, ген идет через Сашу, не с мценской стороны. Разумный Нильс просчитался. Всё учел, кроме этого. Человечество пошло на такой виток, что каждые роды риск. Зря я грешила на невинных российских чертей – не они испортили Никиту во чреве матери. Генетика-сука, фашистская наука. Правильно на нее катила бочку советская власть. Против нее не попрешь. Наоборот, бесям спасибо. То есть не спасибо (спаси бог), а объявить благодарность в приказе. Не низкий поклон – поклоняться нельзя, они дьяволовы слуги. Но не станете же вы спорить, что именно они, честные черти, вместе со своим заклятым другом звонарем спасли дело. Пасли Никитушку, учили. А ихняя наука ох как быстро идет. Кто ж будет вытаскивать маленького Свена? разве что тролли? или они только в Норвегии? и вообще довольно злые? Аккуратная шведская медицина признала свое бессилие. А Никитка пишет музыку. Сначала в голове, потом на бумаге. Сашиных денег до сих пор хватало и Олегу подкинуть, дабы не мешал жить (пообвыкся с мыслью, что его признанье в прежних грехах мать пропустила мимо ушей, и зачастил во Мценск). Теперь с деньгами стало чуть-чуть потуже: Саше самой нелегко.
Вербное воскресенье. Вербный базар на площади во Мценске. Продают деревянные яйца, крашеные и просто точеные – разрисовывай к пасхе. Никитка звонит самолично, Иван Антоныч рядом стоит, чтоб, чего доброго, в небо не ушел. Небо манит, голубое с позолотой, и весь округлый мир точно большое пасхальное яйцо. Дальний лес пушится, будто весь из вербы. Не Христос на осляти въезжает во Мценск – Олег на автобусе. Приехал за очередной подачкой. Подсел на достаток. Послали ему, а всё мало. Да что ж ты, зараза, разве не получаешь зарплату-зряплату за непыльную работу на складе бытовой техники в городе Железнодорожном? Нет, теперь у Олега новые претензии к Саше. Лариса проболталась насчет болезни маленького Свена. Так это она, Александра, виною, что у Олега больной сынишка? Ко всему вдобавок неряха она, Александра, и неумеха. Живучи одной головкой – и обед сварить неловко. Кабы не она, змея, давно бы стал Олег большим человеком. Пусть она и платит. Пусть она и плачет. Ишь ты – в Швецию! А то мы их, шведов, под Полтавой не били. Говорят же – горю как швед под Полтавой. В Полтаве улицы так и называются: Первая Шведская Могила, Вторая Шведская Могила. (И поговорка шведская есть: когда гремит гром, то говорят – русские идут. Олег, к счастью, не знает. А то бы обязательно добавил.)
Ну, пришел. В Ларисиной квартире жильцы. Звонарь уж переселил Ларису с внуком к себе в двухкомнатную. И фортепьяно осторожно перевез. И черти все туда поехали, попрятавшись хитрым манером в разную посуду. Жильцы в воскресенье были дома, сказали новый Ларисин адрес. Олег момент материного переезда пропустил, не поинтересовался. Сейчас постоял в передней, посмотрел в комнату своей юности. Какой роскошью казалась ему тогда однокомнатная! Прищурился на солнце, светившее прямо в стекло. Поглядел, как там дерево под окном. Еще без листьев, но всё в воробьях. И пошел Олег без особого куражу прямо звонарю в зубы.
Недалёко было идти. Дверь оказалась не заперта, толкнул – отворилась. В передней сидит целый синклит чертей – разложили хвосты, ровно собаки. Уже прознали. Еще и подмосковный дежурный черт вылазит из Олегова рукава. Тьфу! А из комнаты доносятся звуки, как будто радио. Вышла Лариса, целует Олега, ведет на кухню. Чертей в упор не видит. Сейчас сынок, я тебя покормлю. Никитка доиграет – прибежит. Иван Антоныч в церковь вернулся, ему нынче еще звонить. Вон, взгляни на деревянные яички. Сегодня на площади торговки Никите в карман насовали, чтоб он расписывал. Я сама раскрашу, ему не до того. (Тут один черт залез Олегу на правое плечо, задержал мерзкой лапой ложку, подносимую ко рту, и проскрежетал на ухо: «Только заикнись о деньгах!» Олег принял к сведенью.)
