Еще Лариса во Мценске первые дни обживалась, а Иван Антоныч прибирался на даче к ее приезду. Стоял вкрадчивый сентябрь: вроде бы лето и вроде бы уже не лето. Вышел Иван Антоныч туманным утречком, смотрит к Ларисе через канавку и видит хорошо знакомую песенную картину: во саду ли в огороде черт картошку роет, молодые чертенята ходят собирают. Картошку на Ларисиной земле Иван Антоныч посадил розовую скороспелку. На орловщине везде чернозем – что ни ткни, всё растет. А у Ларисы вообще земля была как пух. В такой земле только лежать. Подстать хозяйке хороша была земелька. Ну, а черти-то? что же, Иван Антоныч им вовсе не удивился? Да вроде того. Чертей звонарь знавал за долгую жизнь предостаточно. У него с бесями было что-то вроде уговора. Худой мир лучше доброй ссоры. ОНИ забирались даже на колокольню, а уж по винтовой лестнице бегали – Иван Антоныч аж на хвосты им наступал. Визжали будто резаные свиньи. Известное дело, в кого беси первым делом вселяются: в свиней. Так что хозяйственный звонарь избегал держать поросят. Козу куда ни шло и то не хотел. Козлы с НИМИ в родстве. У козлов дух нечистый и глаза блудливые.

Так вот, Иван Антоныч поглядел-поглядел: черти работают толково. Картошку складывают в плетешки, плетешки таскают в сараюшку. Не стал себя обнаруживать. Работают – и пусть работают. Вечером проверил в незапертой сараюшке – цела ли картошка. Вся на месте. Перекрестился и пошел. Славный был мужик Иван Антоныч. Навестил Ларису Николавну во Мценске сразу по ее приезде. Не без умысла. Но теперь бес вселился в Ларису. Я де в Москве жила. За мной де профессор посуду мыл. И так на звонаря привилегированно смотрит. Вроде бы про генералов думать забыла, но об себе больно много стала понимать. Напрасно это она. Ей бы быть благодарной. И от чертей звонарь первая защита. Еще поплатится-поплачется. Нешто она, Лариса, из золота отлита? Что до красоты – про красоту свою она то ли не думала, то ли вовсе не догадывалась. Может, во Мценске все такие, кто его знает.

Звонкокапельной весною, чисто умытым солнечным денечком приехала Лариса показать Никитке финский домик и еще не только что не зацветшие – даже не распускающие листочки яблоньки. На верхних ветках, до которых не достать, всю зиму провисели красные яблочки. Пришел и Иван Антоныч сдавать хозяйство в полном порядке. Увидал его Никитушка и говорит: динь-дон. Лариса ему: ты как, мой ангел, сказал? Никитка опять охотно: динь-динь-дон! А ведь ничего о соседе не знал. Вот и задумайтесь, кто растет. Небось не дебил. Скорее блаженный. Заковылял Никитушка через канавку за Иван Антонычем. Ловит его руку, ласкается: дядя, дядя. Много стал говорить, чертенок. Играет на проталинке со своими дружками-шустриками. А звонарь-то их видит, не то что Лариса. Ему, звонарю, этот дар даден по причине церковного его служенья. Подкрался, связал бесенятам хвосты. Что визгу было! а Ларисе ни к чему. Развязал. Пускай играют, беда невелика.

Вот теперь Никитка и ходит за Иван Антонычем, как, прости господи, жеребенок за кобылой. Хотя вернее было бы почесть звонаря за мерина. И всё поет дитя тонким голосочком: диги-диги-дон! диги-диги-дон! Пришлось Иван Антонычу взять Никиту с собой на колокольню. Тащил на закорках по внутренней лесенке, запыхался. Как поплыл звон, облачка весенние возрадовались, окраинные домики приосанились. Дитя роток разинуло и ручкой в такт звону машет. Говорит звонарь гордячке Ларисе: «Гляди, Лариса Николавна, у тебя с сыном не вышло, так выйдет с внуком». И больше Никитушку иначе как звонаренком не называл.

Сашенька той порой закончила инъяз. Олег же решил долго не мучиться, а удовлетвориться званием бакалавра. Саша получила работу в филиале шведской фирмы. Зачастила в загранкомандировки. Влюбилась в Скандинавию, а заодно в высокого светловолосого шведа. И что она, сердешная, столько лет заблуждалась? Так подсесть на никудышные, прямо скажем, Олеговы способности? Лишь со вторым своим мужчиной она наконец поняла, про что речь. И как можно раньше рассказала шведу о больном ребенке. Швед задумался. Человек реалистичный, брака он не предложил. Но честная Саша уж рассталась (очень хочется сказать расплевалась) с Олегом. Поехала во Мценск забирать Никитку. Куда забирать-то? не подумала, голубка?

Говорить ей пришлось не с одной свекровью, а уже и с упрямым. звонарем. «Ты куда, милая, его потащишь? Небось в Швецию? Сама живи с кем знаешь, а ребенка у бога не отымай. На него оттуда, сверху, глаз положили». Сашенька стала совсем беспокойна. Жизнь ее уж второй раз будто кто узлом завязывает. Как, не в обиду никому будь сказано, звонарь однажды завязал чертенятам хвосты. Неразрешимая головоломка. И за что над ней такое повторенье? Хвосты бесенятам звонарь же и развязал. А тут встал в просвет дверей Ларисиной дачки и молчит. За его спиной цветет и пахнет Ларисин сад. Мальчик, подросший за полтора года во Мценске, застыл серед комнаты и к матери нейдет. Молчит и Лариса. Просто не знает, что сказать. Чуяло сердце – добром не кончится. Но чтоб так…

Значит, уехала Саша без сына. Не к Нильсу в Упсалу, не к Олегу на Усиевича, а к родителям на Песчаную. Легла ничком, уткнула лицо в подушку и мочит ее слезами. Ничего от нее отец с матерью не добились, только за Олегову квартиру очередного взноса не заплатили. Олег было пытался качать права. Дескать, это не я, это она. За что ж меня-то наказыать? ВАШЕГО ребенка МОЯ мать растит. Ему отвечали коротко: не нашего, а твоего. А ты нам вообще никто. Впрочем, ребенка мы готовы взять в любую минуту, если ты нам его на руках принесешь, раз у Саши не вышло. Езжай попробуй, авось повезет. (Такую отповедь дал ему лично Виктор Петрович, который обычно в своем доме рта не раскрывал. Евгения от беседы устранилась. Демонстративно-демонически гремела посудой на кухне.) Вот так черти Олега заложили. А он уж подсел на воробьевские дотации. Съехал. Всё добро оставил на Усиевича – алчное его сердце кровью обливалось. Говорят, живет у разведенной женщины старше его с ребенком лет десяти. Не знаю, не знаю. Лично меня Олег в известность не поставил. Но ведь он как раз такие варианты и рассматривал.

Во Мценск он всё же поехал. Душа его чуяла, что Воробьевы Ларису в деньгах урезали. Так и было, но он по телефону боялся спросить, тянул. Мценск встретил Олега звоном. Звон был суровый, и день июньский невероятно холодный. Ветер, казалось, не хотел пускать Олега с вокзала на площадь – будто бы звон гнал его обратно в Москву. Ступай, ступай, без тебя обойдемся. Мать встретила его на пороге. «Никитка где?» - «На колокольне». – «Ты что, мать, спятила? такой ветер офигенный». – «Да ты поди посмотри». И вправду на колокольне ветер с ног сбивает. Иван Антоныч Никитку к себе веревкой привязал. Сам вызванивает в большие колокола, а пятилетний Никитка (довольно крупный) с чувством, с толком, с расстановкой звонит в маленький. Увидал Иван Антоныч Олега, крестится, кричит: изыди. Не Олег звонаря послушался – ноги его послушались. Ссыпался с колокольни по крутой лестнице, ледви-ледви шею не сломал. А черти его за полы куртки хватают, острыми коленками в зад пинают и хохочут скверным смехом. Господи, твоя воля. И не хошь, так вспомнишь семинарию.

Дома было и того хуже. Лариса хмурилась, вещичек Никиткиных собирать не хотела. Говорила: подожди Иван Антоныча, как он решит. Тоже нашелся хозяин. Хорошо хоть покормила, и то без улыбки. «Мать, вы что, все сговорились меня достать? Вы ее, Александру. На меня не наезжайте. Что я вам. мальчик дался? мне тридцать семь». Лариса только вздохнула. В воздухе беззвучно пронеслось: а какой толк, что тебе тридцать семь? чего, твою мать, то есть меня, ты достиг? Олег запальчиво ответил на ее невысказанную мысль: «Я у дяди в деле седьмой год». Тут Лариса высказалась вслух: «Знаю, знаю. Мне Володя звонил. Сто лет ты ему не нужен. Если б не покойная твоя бабка… Стоишь как дубина стоеросовая в демонстрационном зале. А сделки идут через интернет. Ты даже компьютера толком не освоил, всё за тебя Саша». – «Мать, я ж не виноват, что меня тогда незаконно исключили». – «Молчи лучше. Если б следователь покопал как следовает… Я тогда у Дмит Васильича в ногах валялась, колени его обнимала. Чтоб вспомнил, как с твоим дедом под одной шинелкою спали. Хорошо, Дмит Васильич по старым партийным связям сумел тебя отмазать. Могло и не получиться. Сидел бы ты, и к нонешнему дню вышел законченный вор. Вор в законе». – «Мать, неужто ты веришь, что это я тогда в Орле ночью…» - «Спроси свою совесть Меня не спрашивай. Раньше не верила. Но ты с тех пор столько всего натворил…»