А на следующий день, пришедши с работы, я нашел тетю Лизу в слезах. Три соседки, в их числе и Полина, ее успокаивали.
После получаса шумных, сбивчивых объяснений я, наконец, понял суть дела. Оказывается, недавно приходил Петька и потребовал от тети Лизы безоговорочного согласия связать паутинку, какую они заказывали. Просто связать — и точка. И когда тетя Лиза стала доказывать свое, он двинулся ломать крышу. И, наверное, сломал бы, если бы соседки, оказавшиеся по случаю у тети Лизы, с грехам пополам не отстояли бы. И то он отступил только после того, как тетя Лиза все-таки пообещала, что свяжет, лишь бы он крышу не трогал.
«Это после совета с Иркой-то», — мелькнуло у меня в голове.
А тетя Лиза между тем жаловалась:
— И все потому он так, что мужика у меня нет, постоять за меня некому. Был бы сам живой, либо Павлушка здесь, разве стал бы он так вот, нахрапом вымогать.
Ну, что ж тут оставалось делать. Наскоро перекусивши, я начал собираться.
— Ты куда это? — забеспокоилась тетя Лиза.
— К Петьке Сычеву.
— Да, может, не надо? Свяжу я им, уж бог с ними.
— Да нет уж, надо.
Приближаясь к его дому, я стал прикидывать, как лучше повести дело. Что-то похожее со мной когда-то было. По тому опыту и по рассказам других я знал, что тут главное — выдержка. У кого ее больше, тот всегда выигрывает.
Дом у Петьки был добротный, большой, с красивым, под зеленую краску фасадом. К фасаду примыкал высокий сплошной забор с обширными железными воротами и аккуратной калиткой. Она была приоткрыта, и я вошел.
Я сделал шага два, а больше не смог: невдалеке взвился на дыбы сдерживаемый цепью здоровенный кобель и зашелся в хриплом лае, прямо исходил злостью. Я стал, огляделся и увидел, что со двора дом смотрится куда внушительней — комнат этак на шесть или семь. К дому еще примыкала веранда — тоже целых две комнаты. А там, дальше, виднелся обширный сарай о двух дверях, курятник и еще отдельно — то ли сарай, то ли гараж.
Я осматривал обширное Петькино поместье, добротные тесовые и каменные постройки и невольно сравнивал все это с неказистым домиком и тесным двориком тети Лизы, с которой Петька хотел урвать за свою крышу впятеро больше того, что положено.
За этим осмотром и застал меня вышедший на лай кобеля хозяин. Наши взгляды встретились, и я понял: он догадался, что я сравниваю. Во всяком случае, вместо того, чтобы, как это принято, пригласить в дом, он завернул меня назад, и когда мы вышли, плотно закрыл за собой калитку.
— Я вот насчет чего, Петр, — начал я, — насчет крыши и паутинки.
Я подбирал слова, никак не мог их подобрать, пока — что было очень кстати — не вспомнил тети Лизиных, и продолжил:
— Ты знаешь, ведь права тетя Лиза: этот баш на тот баш действительно никак не выходит. То есть паутинка за крышу.
— Да тебе-то что до этого? — он даже удивился. — Мы уж с ней уговорились, я недавно у нее был.
— Ты, конечно, извини, но это не уговор, а вымогательство.
Он дернулся, застыл и посмотрел на меня прищурившись. Плохо, что все-таки не хватило у меня выдержки.
— Да ладно, — сказал он чуть погодя и рукой махнул примирительно, — она сказала, что свяжет, — ну и лады.
— Нет, она деньгами расплатится. Сорока рублями.
— Да она же вот недавно обещала! — выкрикнул он. — Был же уговор! Я же…
— Она передумала, — перебил я его, — потому что был не уговор, а вымогательство, — меня уже понесло.
Он посмотрел на меня в упор, крепко сомкнувши рот, и сказал:
— Ну так я сломаю крышу.
— Ты, конечно, извини, но я не дам ломать.
— А я сломаю. Возьму топор, приду и сломаю.
— А я возьму топор, выйду и не дам ломать.
И тут лицо его вытянулось — не сверху вниз, а как-то вперед, даже заострилось:
— Эт-т ты что-о…
Верхняя губа оттопырилась, обнажив десну, и я увидел звериный оскал хищника, у которого прямо из зубов вырывают жирную добычу. И мне, откровенно говоря, стало не по себе.
Потом оскал сошел с его лица, на нем явилась едкая усмешка, и он сказал:
— Там посмотрим, кто кого.
— А это уж как получится, — по возможности спокойно ответил я, чувствуя, что все-таки несколько сбил с высшей фазы его звериный нахрап.
Тут ко мне вернулась выдержка, и я ринулся закреплять свои позиции.
— Послушай, ты человек взрослый, — начал втолковывать я ему, — и должен понять. Если бы даже сломал крышу, какая тебе от этого польза? Ни гроша бы не получил и паутинки не увидел бы, Я уж вовсю вжился в Петькину психологию. — А тут ты и деньги получишь — не обидят, и паутинку тетя Лиза свяжет отменную, и купишь выгодно.
В таком духе я и вел разъяснение, все больше воодушевляясь. А он отвечал немногословными и уж беззлобными репликами, видимо, смирившись с тем, что добыча от него ушла. Постепенно наш разговор перешел в нечто, похожее на мирную дискуссию, в которой то и дело повторялось: «Да я все понимаю, но ведь с другой стороны…», «Да это, конечно, так, но и ты пойми…».
И уж не помню, как это вышло, только кончили мы тем, что раз дело слажено, то надо распить мировую. А без этого вроде что-то не договорили.
Деньги у меня с собой были. Он сходил в дом и тоже взял. На распитие мировой мы купили не одну, а две. Правда, вышло затруднение с тем, где нам выпить. У тети Лизы ему не хотелось, а мне тем более. У него мне не хотелось да и ему тоже. В конце концов остановились в каких-то жиденьких кустиках недалеко от свалки.
Мы пили из горлышек, чокались прямо бутылками, закусывали дешевыми сырками. И разговор наш становился все теплее и сердечнее. И когда касались главного, он кричал: «Да это все Ирка, змея!» — и валил все на Ирку, и костерил ее на все лады, а себя жалел как подневольного. И я его жалел. В конце мы уж вовсю «уважались» и обнимались, как горячо любящие братья.
Вернулся я потемну. Тетя Лиза меня встретила встревоженными восклицаниями:
— Да где же ты запропастился! Чем дело-то кончилось?
— Все улажено, — торжественно заверил я ее. — Устроил так, как надо, все по справедливости!
— Ну, слава богу! — облегченно вздохнула она. — А чего ты такой, сильно выпивший?
— Распивали с ним мировую.
— А вот это уж ни к чему, — поморщилась тетя Лиза. — Он тебе не пара, и нечего было с ним распивать.
— Да нет, он ничего, — возразил я и завалился спать.
А на следующее утро я проснулся очень рано и с отвратительным ощущением. Противно гудело в голове и во всем теле, противным был вкус во рту. Но противнее всего было воспоминание о том, как я пил с Петькой и обнимался. Я вспомнил вчерашние слова тети Лизы насчет «он тебе не пара» и стал сам себе еще более противен. Нет, это чепуха, что водка все улаживает и все углаживает. Наоборот, она только смазывает и запутывает все в такие узлы, которые уж невозможно развязать.
Я не встречался больше с Петькой Сычевым и старался с ним не сталкиваться. Он тоже, кажется, не рвался ко мне и тоже как будто меня обходил.
Тетя Лиза расплатилась за крышу деньгами.
Потом началась подготовка пуха и непосредственно вязка паутинки для Петькиной жены. И начались новые огорчения: паутинка почему-то упорно не давалась тете Лизе. Пошли охи, ахи и вздохи. Приходящим по разным мелким делам соседкам, прежде всего той же Полине, высказывались жалобы такого вот рода:
— Очень трудно идет эта паутинка. Вчера с решеткой завязла: вижу, что-то не так выходит, а что не так, не могу сообразить. А, оказывается, вот эту накидку надо под послед дать, а я ее вон куда плюхнула. Чуть не полдня ушло, пока разобралась. Сколько я этих решеток перевязала, а тут — на тебе. Трудно идет паутинка, никогда так не было.
Полина сурово замечала: «Ты, видно, для жены этого рвача Петьки вяжешь», что, как видно, означало: потому и платок не идет, что предназначен для жены Петьки, он и дальше не пойдет.
Потом тетя Лиза вдруг утихомирилась: прекратились ахи, вздохи и жалобы. И сразу как-то забылось, кому она вяжет и как у нее вяжется.
