— Ну, вот еще… артист… — смущенно проговорил он, а потом не сильно, в шутку, стукнул меня кулаком в живот и сказал, как говорил всегда, грубовато и чуть насмешливо: — Эх ты, Серега…

И опять застучало у меня сердце. Но теперь не тревожно, а радостно, весело и счастливо. И от этой громадной радости стал я бормотать какие-то слова про нашу ссору, про драку с Васькиными ребятами, про то, что я убежал тогда не нарочно, а нечаянно. Но Женька махнул рукой и перебил меня:

— Ладно, Серега, будет тебе!

На сцене в это время выступало второе звено. Ребята выстраивались, взбирались друг другу на плечи, разбегались и сбегались снова. К нам подскочил Лешка Веревкин.

— Ты что же? — с обидой воскликнул он, увидев меня. — Заговорился! А я один за двоих объявляю!

— Беги, Серега, — подтолкнул меня Женька. — Когда перерыв будет, вместе пойдем у Павла Максимовича спрашивать про Ольгу.

В перерыве к Чугаю опять пришлось пробиваться с боем. Но вдвоем-то протиснуться легче.

— А, друзья-приятели! — заметив нас, улыбнулся Павел Максимович. — Ну как, не успели снова поссориться за это время?

— Что вы! — смущенно ответил Женька.

— Мы никогда больше не поссоримся! — подхватил я.

— В таком случае я готов вас выслушать.

— У нас дело такое… — проговорил Женька, нерешительно озираясь на столпившихся вокруг ребят. — Очень серьезное дело.

— Военная тайна, что ли? — хитро прищуриваясь, шепотом спросил Чугай, и все кругом засмеялись.

— Не тайна, а все равно… — насупился Женька. — Рассказывать долго.

— Ну вот что, — Павел Максимович посмотрел на часы. — Мне сейчас уже пора уезжать. Если можете отпроситься, то проводите меня. По дороге расскажете о своем серьезном деле.

Мы опрометью кинулись к Никите. Женька быстро объяснил ему, почему нам надо непременно уйти. Я бы так никогда не сумел объяснить. Наш вожатый выслушал его и удивленно спросил:

— Почему же вы раньше ничего об этом не говорили? — И добавил: — Ладно. Разнос я вам потом устрою. А сейчас идите. Я скажу Веревкину, чтобы он один вел второе отделение. Или помощника ему другого найду.

У подъезда школы Чугая ждала машина. Но он сказал шоферу, что пройдется пешком, и мы пошли втроем по улице: Павел Максимович в середине, я справа, а Женька слева.

— Ну, рассказывайте, — сказал Чугай, вынимая из портсигара папиросу и закуривая. — Видно, разговор у вас и правда ко мне серьезный, если вы даже с концерта ушли.

— Концерт что! — мотнул головою Женька. — Тут такое дело!..

И он принялся подробно рассказывать о нашем задании, о поисках, о судебной бумаге и дневнике Альберта Вержинского.

Я едва удержался, чтобы не перебить его и не сказать, что с этим самым Вержинским виделся и разговаривал всего неделю назад… Но подумал, что смогу преподнести эту невероятную новость после. Прерывать Женьку не стоило.

Потом Женька стал рассказывать уже о том, чего я не знал. После нашей драки с Васькиными ребятами он в воскресенье ездил на Калининскую, к старому мастеру Виталию Ильичу Купрейкину. Оказалось, что Чугай знает Купрейкина.

Но… — тут Женька вздохнул, — Виталий Ильич про Ольгу тоже не мог вспомнить. Зато он назвал фамилию человека, который жил в доме, где с 1942 года поселилась семья Михаила Михайловича Волкова, отца Володи и Светланки. До войны там жил хороший знакомый Купрейкина — Виктор Захарович Коростелев. В 1905 году он работал на Каратаевской мебельной фабрике и даже участвовал в революционных событиях: был дружинником в дни баррикадных боев. Но еще в сороковом году он уехал к дочери в Москву, и с тех пор Виталий Ильич его не видел.

— Я в Москву письмо написал, в адресный стол, — рассказывал Женька. — Виталий Ильич сказал, что там могут кого хочешь разыскать. А потом я получил ответ. Вот.

Он полез в карман и достал измятый конверт. На бумажке, которая оказалась в конверте, было написано коротко и ясно:

«На ваш запрос отвечаем: Коростелев Виктор Захарович, возраст примерно семьдесят два года, в городе Москве не проживает».

— Так, понятно, — прочитав бумажку, сказал Павел Максимович и возвратил ее вместе с конвертом Женьке.

Женька вздохнул, засунул конверт обратно в карман и проговорил печально:

— Всю улицу обошел. Два раза с мальчишками дрался. Ко всем пенсионерам заходил. Даже никто и не помнит такую Ольгу. — Он помолчал и с надеждой взглянул на Чугая. — Вот там, в дневнике у этого белогвардейца, у Вержинского, написано, что где-то в деревне южнее Бугульмы пленных взяли. И ее тоже. Может, она попадалась вам где-нибудь на фронте?

— Э, брат, — усмехнулся Павел Максимович. — Фронт-то ведь большой был. И на Бугульму наступали сразу четыре дивизии: с юга — двадцать шестая, с севера и северо-запада — двадцать седьмая, а с запада — в лоб — пятая и вторая стрелковые. Наша двадцать пятая дивизия обошла Бугульму с юго-востока…

— Так там и написано, — волнуясь, перебил Женька. — Там и написано, в дневнике этом: «Наш батальон занял позиции у реки Зай, южнее Бугульмы».

— Степной Зай… — сказал Павел Максимович. — А названия деревни там нет?

— Названия нету, — подумав, ответил Женька.

— Стой, Женька! — не вытерпел я. — Ведь название у самого Вержинского можно спросить!

— У кого-о? — вытаращив глаза, протянул Женька. — Ты что, Серега, с ума, что ли, сошел?..

— Ничего я не сошел! А я Вержинского видел. Дома у него был. Честное пионерское под салютом!..

Женька смотрел на меня так, словно я и в самом деле только что выскочил из сумасшедшего дома. Да и Чугай косился недоверчиво.

— Ну вот, не верите? А он на заводе работает. В конструкторском бюро! Живет на улице Клары Цеткин, дом сорок четыре! Я даже адрес специально запомнил.

И, путаясь, сбиваясь, перескакивая с пятого на десятое, я стал рассказывать о моей удивительной встрече с Альбертом Владимировичем.

— Как же так, Серега? — по-моему, еще не очень-то веря мне, воскликнул Женька. — Как же ты мне раньше не сказал?

— Я хотел… Помнишь, тогда… Ну, когда двойку по ботанике получил… А ты так огрызнулся, что у меня всякая охота пропала.

— Вот они до чего доводят, ссоры! — вставил Чугай и обернулся ко мне. — Ну, а название деревни-то ты почему у него не спросил?

— Эх ты, Серега! — произнес укоризненно Женька. — И адрес запомнил и про Надежду Ростовцеву узнал, а название деревни… Что ж ты?

— Ну, ведь мы можем хоть сейчас к нему вместе поехать, — сконфуженно оправдывался я. — Давай сядем в автобус и поедем.

— Конечно, съездить надо, — подхватил Чугай. — Поезжайте и все узнайте подробно: в какой части служил этот Вержинский — номер и название; как называлась деревня, где их батальон стоял. И вот… — он вытащил из кармана блокнот, автоматическую ручку, вырвал листок и что-то записал на нем. — Вот мой телефон. Когда все узнаете, сразу же мне позвоните. Дело это очень интересное и, вы сказали правду, серьезное. — Он приподнял рукав и посмотрел на часы. — Ну, а теперь мне пора. Желаю вам удачи.

Он широко, размашисто зашагал по улице. А мы, постояв с минуту и проводив его глазами, побежали к автобусной остановке.

Ах, как много мне надо было сказать Женьке! И о том, как хотелось с ним помириться, и каким я чувствовал себя виноватым за свое постыдное бегство во время драки, и о том, как болел и ждал, что он придет. И я говорил, говорил не переставая, пока мы ехали в автобусе к Вержинскому, на улицу Клары Цеткин. Я забыл о просьбе отца не слишком-то распространяться о Вержинском. Забыл об угрозе Кольки Поскакалова. Я поведал Женьке о страшных путешествиях за канал, к одинокому домику на пустыре. Но разве можно что-нибудь скрыть от лучшего друга?

— Так ты им, значит, помогал те мешки таскать? — настороженно спросил Женька.

— Помогал. А что мне делать? Этот Колька убил бы меня, если бы я не пошел.

— Ну, идти, конечно, надо было, — согласился Женька. — А знаешь для чего?

— Для чего?

— Чтобы потом пойти в милицию и сказать, куда ты ходил.