— Ты что? — ухватив меня за шиворот, звонким шепотом спросил он. — Подслушиваешь, да?

— Чего подслушиваю? Пусти. Я ботинок завязывал…

— Сейчас как врежу раз, узнаешь тогда ботинок.

Кто-то отстранил Кольку, и я увидел Петра Терентьевича. Это возле его дома развязался у меня на беду проклятый шнурок!..

— Кто это? Ну-ка, ну-ка! Батюшки! Старый знакомый! А ну, отпусти его, — строго приказал продавец Кольке и, улыбнувшись мне, как тогда, в магазине, небольно щелкнул по носу. — Как дела, бессребреник? Чего в гости не заходишь?

От растерянности я забормотал что-то про школу, про хоккей, про Дом пионеров и даже про «Уголок самообслуживания».

— Вы его не обижайте у меня! — так же строго, обернувшись к Кольке и второму парню, в котором я узнал Петьку Чурбакова, сказал Петр Терентьевич. — Это парень свой… Да вот вам, кстати, и третий. Берите с собой. Он мальчонка расторопный, ничего, что ростом неказист. Я сейчас еще мешок вынесу.

Петр Терентьевич скрылся за воротами. Мальчишки разглядывали меня с любопытством.

— Так ты, значит, с Терентьичем-то знаком? — протянул Колька. — А мы тебя тогда чуть не излупили… Сказал бы, так никто бы тебя и не тронул.

— Ну да, не тронул! Вы как налетели!..

— Ладно, не дрейфь, — миролюбиво усмехнулся Поскакалов. — С нами не пропадешь. — И добавил с уважением: — А дружок-то твой здорово дерется. Так дал мне в глаз, что до сих пор чешется.

Скрипнула калитка.

— Вот, берите еще один, — сказал Петр Терентьевич, протягивая сверток, такой же, какие были у Кольки и у Петьки. — Ну, и айда. Только глядите у меня! Чтобы без шуму. — Он постоял немного, осматривая нас всех по очереди, поманил пальцем Кольку и что-то шепнул ему, кивнув в мою сторону.

— Пошли, — коротко и угрюмо позвал нас Поскакалов.

Все произошло с такой быстротой, что я не успел сообразить, для чего и куда меня посылают. Но если бы даже и знал, то, наверно, покорно двинулся бы вслед за Колькой и Петькой, потому что, вздумай я удрать, они бы все равно меня поймали.

Мы шли молча. Не доходя Дома пионеров, свернули влево, к каналу, поднялись на горбатый мостик. Должно быть, ребятам не раз приходилось проделывать этот путь. Они шли уверенно, хотя время от времени почему-то с опаской оглядывались по сторонам.

— А куда мы идем? — наконец, когда мы были уже на другой стороне канала, осмелился спросить я.

— Куда надо, туда и идем, — грубо оборвал меня Колька, — много будешь знать, мозги скособочатся.

Мне показалось, что голос его звучит не очень твердо. Должно быть, он шел выполнять поручение Петра Терентьевича с неохотой.

За каналом, вдоль больших пустырей, ютились крохотные деревянные домики. Раньше, еще лет десять назад, здесь кончался город. Но теперь — я это знал от отца — по плану стройки вместо этих ветхих домишек будут строить новые каменные здания, пустят автобус, замостят улицы…

Мы пересекли какой-то пустырь, слабо освещенный одним-единственным фонарем, и остановились возле домика, огороженного покосившимся забором. Сняв варежку, Колька стукнул в калитку два раза, а потом, чуть подождав, еще один раз. За забором скрипнула дверь, и чей-то тихий голос спросил:

— Кто здесь?

— От тети Вари племянник, — отозвался так же тихо Поскакалов.

Так вот, оказывается, кто такой загадочный племянник тети Вари! Значит, это про Кольку я говорил Никифору Витольдовичу.

Пока за воротами кто-то возился, негромко ругаясь в темноте, я толкнул Кольку в бок.

— А я тоже в гостинице был. У Никифора Витольдовича. Меня Петр Терентьевич посылал сказать ему, что ты вечером придешь.

— Ни в какую гостиницу я не ходил, — отмахнулся Колька. — Выдумал тоже!

Новая загадка! Что же это за тетя Варя, у которой столько племянников?!

Калитка, наконец, отворилась. За нею было еще темней, чем на пустыре. Однако возле ворот кто-то стоял. Я только не разобрал кто.

— Проходите, — раздался хриплый голос. — Сколько вас?

— Трое.

Я заметил, что окна в доме за забором были совершенно темные. Но сквозь узкую щель в двери пробивался свет. Впрочем, в дом мы не пошли. Человек, отворивший калитку, повел нас в обход, вокруг дома, к сараю. Тут он снова долго возился и ворчал, отпирая замок. Дверь заскрипела на старых петлях. Мы гуськом, друг за другом, вошли в сарай. Вспыхнула спичка, желтым качающимся пламенем разгорелась свеча в фонаре, и только тут, оглядевшись, я с изумлением узнал нашего провожатого. Это был… Цыпленочкин.

Оторопев, стоял я истуканом и глядел на него, пока Колька не толкнул меня в спину.

— Ты что? Уснул, что ли?

— Нет, ничего, — ответил я и снова осмотрелся.

В сарае, громоздясь друг на друга, стояли ящики, валялись доски, ржавые куски железа, дырявые ведра, сломанное колесо от телеги, два старых корыта и несколько больших тюков.

— Мешки давайте, — приказал Цыпленочкин.

Он взял у нас свертки, поднял фонарь и ушел куда-то, оставив нас в темноте. Мы молча ждали. Слыша рядом громкое сопение Кольки Поскакалова, я в недоумении размышлял, почему Цыпленочкин, который — уж кому это знать лучше! — жил на Овражной, оказался вдруг здесь, в доме на пустыре. Но ответить себе на эту новую загадку не мог.

Не знаю, сколько прошло времени. Послышались шаги. Звякнуло и, грохоча, покатилось ведро. Наверно, Цыпленочкин о него споткнулся. Затем появился свет, и показался он сам, волоча туго набитый чем-то мешок.

— Один есть.

Это повторилось еще раз и еще. Три мешка, одинаковые, плотно наполненные, вынес Цыпленочкин из какого-то тайника.

— Ну, все, — отерев со лба пот и ставя фонарь на ящик, сказал он. — Грузитесь да выходите по одному.

Обратный путь был куда труднее. Мешки оказались тяжелыми. Но что за груз насовал в них Цыпленочкин, я не знал.

На Овражную мы вышли не тем переулком, которым пробирались к каналу, а задворками, мимо сараев и кладовушек, помойных ящиков и мусорных куч. Наверно, другого выхода не было, все-таки пришлось пройти немного по Овражной. Правда, перед тем как выйти на нее, Колька велел нам подождать, убежал вперед, а потом вернулся и сказал, что можно двигаться.

Я чувствовал, что тут делается какое-то недоброе дело, и очень обрадовался, когда мы, наконец, вошли во двор.

— Молодцы, — встретил нас старый продавец. — Недолго ходили. Никто вас не видал?

— Никто, — заверил Колька.

— Ну и хорошо. Хуже нет, чем любопытные глаза… — Петр Терентьевич приподнял один из мешков и закряхтел. — Тяжеленек. — Потом полез в карман и стал что-то совать в руки ребятам. — Это тебе, тебе и тебе тоже.

Я ощутил в ладони сложенную шуршащую бумажку и догадался, что это деньги.

— Не надо, спасибо, — как и в прошлый раз, в магазине, попробовал было отказаться я.

— За спасибо не наработаешься, — проворчал Колька и добавил сурово: — Бери, раз дают.

Я испугался и сунул бумажку в карман.

Должно быть, времени было еще не так много — не больше девяти. Я мог успеть в Дом пионеров. Но, когда мы очутились на улице, ребята сказали, что проводят меня до дома.

— Не нужно, что вы! — возразил я. — Мне еще в Дом пионеров поспеть надо.

— Ишь, пионер выискался! — насмешливо отозвался Колька и отрезал: — Домой пойдешь. Ясно?

Они проводили меня до самой двери. Даже поднялись со мной по лестнице. А когда я хотел уже позвонить, Поскакалов вдруг отдернул от звонка мою руку и шепотом пригрозил:

— Что было — никому ни слова! Понял? А то живым не будешь! Теперь звони. А мы тут, на лестнице, подождем.

Они прытко взбежали на несколько ступенек, а я нажал кнопку, и сердце у меня дрогнуло от неясной тревоги.

— Ну, рассказывай, как Иван Николаевич тебя встретил! — потребовал отец. — Удивился небось, а?

— Я, папка, в Доме пионеров не был…

— Как так не был?

Я понял, что невольно сболтнул лишнее, и стал выкручиваться. Пришлось сочинить историю, будто бы я на улице встретил Лешку Веревкина, и мы пошли к нему проявлять пленку. Не знаю отчего, но рассказ мой получился правдоподобным. Во всяком случае отец ничего не заподозрил.