– Спорнём, вы хорошо готовите, а? – спросила Дарлина.

– Мамаша не готовит, – догматически изрек Игнациус. – Она испепеляет.

– А я вот готовила, когда замужем была, – сказала им Дарлина. – Хотя я как бы много таких консервированных штучек брала. Мне вот такой вот испанский рис нравится, у них всегда бывает, и спагеты такие с подливой.

– Консервированная пища – извращение, – вымолвил Игнациус. – Подозреваю, в конечном итоге она крайне вредна для души.

– Х-хосподи, опять у меня локоть начинается, – вздохнула миссис Райлли.

– Прошу вас, сейчас я говорю, – вспылил ее сын. – Я никогда не ем консервированной пищи. Однажды поел, так сразу почувствовал, как у меня наступает атрофирование всех внутренностей.

– У тебя хорошее образование, – сказала Дарлина.

– Игнациус колеˊж кончил. А потом еще четыре года там ошивался, магисра получал. Игнациус кончил башковито.

– «Башковито кончил», – с вызовом повторил Игнациус. – Определяйте, пожалуйста, свои понятия четче. Что именно вы подразумеваете под «башковито кончил»?

– Не смей с мамой так разговаривать! – возмутилась Дарлина.

– Ох, да он ко мне так плохо иногда относится, – провозгласила миссис Райлли и заплакала. – Вы себе представить не можете. Как подумаю, сколько всего я для этого мальчика сделала…

– Мамаша, что вы мелете?

– Ты меня не ценишь.

– Прекратите сейчас же. Боюсь, вы потребили чересчур много пива.

– Я для тебя все равно что мусор. А я хорошая, – всхлипнула миссис Райлли и повернулась к Дарлине. – Я всю страховку его бедного дедушки Райлли спустила, только чтоб он в колеˊже восемь лет учился, а он с тех пор только дома валяется, да на тиливизер смотрит.

– Постыдился бы, – сказала Дарлина Игнациусу. – Такой здоровый мужик. Погляди только на свою бедную мамочку.

Миссис Райлли рухнула на стойку, рыдая и сжимая в кулаке стакан с пивом.

– Это смехотворно. Мамаша, сейчас же прекратите.

– Если б я знала, что ты такой жестокий, мистер, я б ни за какие коврижки не стала твоих сумасшедших россказней про автобусы слушать.

– Вставайте, мамаша.

– Да ты, похоже, и чокнутый к тому ж, – продолжала Дарлина. – Могла б и догадаться. Только посмотри, как бедная женщина плачет.

Дарлина попыталась столкнуть Игнациуса с табурета, но тот лишь повалился на родительницу. Миссис Райлли неожиданно перестала рыдать и ахнула:

– У меня ж локоть!

– Что тут происходит? – В дверях бара, обитых зеленовато-желтым, как шартрез, кожемитом, стояла женщина. Статная, не очень юная, прекрасное тело затянуто в черное кожаное пальто, блестящее от мороси. – Стоит оставить заведение на пару часов по магазинам прошвырнуться, и поглядите только. Каждую минуту надо сидеть, наверное, чтоб вы, народ, мне всю мою инвестицию не испохабили.

– Просто двое пьянчуг, – пожаловался бармен. – Я им от ворот поворот пытаюсь дать с тех пор, как они сюда зашли, а они липучие, что твои мухи.

– А ты, Дарлина? – повернулась к блондинке женщина. – Вы с ними – большие друзья, а? На табуретках тут в бирюльки с этими субчиками играешь, как я погляжу?

– Этот парняга свою мамочку гнобит, – объяснила Дарлина.

– Мамочку? У нас тут теперь еще и мамочки завелись? Бизнес совсем завонялся.

– Прошу прощения? – встрял Игнациус.

Женщина его проигнорировала и вперилась взглядом в разломанную пустую коробку из-под кексов:

– Кто здесь пикник себе устроил? Черт побери. Я вам, народ, уже говорила про муравьев и крыс.

– Прошу прощения, – снова встрял Игнациус. – Здесь присутствует моя мать.

– Вовремя вы здесь всякой срани понаразбивали, – я как раз себе уборщицу ищу. – Женщина посмотрела на бармена. – Выставь эту парочку отсюда.

– Слушаюсь, мисс Ли.

– А вы не гоношитесь так, – оскорбилась миссис Райлли. – Мы уже уходим.

– Совершенно определенно уходим, – подтвердил Игнациус, ковыляя к двери и оставив мать позади сползать с табурета в одиночестве. – Поторопитесь, мамаша. Эта женщина похожа на фашистского коменданта. Она может нас ударить.

– А ну постойте! – завопила мисс Ли, хватая Игнациуса за рукав. – Сколько эти субчики нам должны?

– Восемь долларов, – ответил бармен.

– Да это же разбой с большой дороги! – загрохотал Игнациус. – Вы будете говорить с нашими адвокатами.

Миссис Райлли расплатилась двумя из трех банкнот, отданных ей молодым человеком, и, качнувшись мимо мисс Ли, проговорила:

– Мы-то знаем, когда нас не хочут. Мы свои дела в других местах вести будем.

– И правильно, – отозвалась мисс Ли. – И валите. Дела с такими типами – сплошной поцелуй смерти.

Стоило набивной двери закрыться за семейством Райлли, мисс Ли изрекла:

– Никогда мамочек терпеть не могла. Даже свою собственную.

– А моя была шлюхой, – вымолвил мужчина с формуляром, не отрываясь от газеты.

– В мамочках дерьма навалом, – поделилась житейским наблюдением мисс Ли, стаскивая кожаное пальто. – Так, а теперь мы с тобою немножко побеседуем, Дарлина.

За дверью миссис Райлли, ища опоры, вцепилась в руку сына, но, как бы ни старалась, вперед они продвигались очень медленно – казалось, боковые движения даются им легче. В их походке стал прослеживаться рисунок: три быстрых шага влево, пауза, три быстрых шага вправо, пауза.

– Уж-жасная женщина, – выговорила миссис Райлли.

– Отрицание всех человеческих качеств, – прибавил Игнациус. – Кстати, как далеко мы от автомобиля? Я очень устал.

– Он на Святой Анне, Туся. Пара кварталов – рукой подать.

– Вы оставили в баре свою шляпку.

– О. А я продала ее тому молодому человеку.

– Вы ее продали? Но почему? А вы меня спросили, желаю ли я, чтобы вы ее продавали? Я был очень привязан к этой шляпке.

– Прости, Игнациус. Я ж и не знала, что она тебе так нравится. Ты про это ж ничего никогда не говорил.

– У меня к ней была невысказанная привязанность. То был контакт с моим детством, связь с прошлым.

– Но он же дал мне за нее пятнадцать долларов, Игнациус.

– Прошу вас. Не упоминайте об этом больше. Вся эта сделка – святотатство. Одному провидению известно, какие дегенеративные применения найдет он этой шляпке. У вас пятнадцать долларов при себе?

– Еще семь осталось.

– Так почему же мы не остановимся и не потребим чего-нибудь съестного? – Игнациус указал на тележку, стоявшую на углу: та изображала сосиску в тесте на колесах. – Я полагаю, они здесь торгуют «горячими собаками» длиною в фут.

– «Горячие собаки»? Туся ты мой, мы что, по такому дождю, по такому холоду будем стоять на улице и есть сосыски?

– Я просто высказал предложение.

– Нет, – отвечала миссис Райлли с несколько подпитым мужеством. – Поехали домой. Я ни за какие пряники не стану есть ничего с этих грязных таратаек. Их сплошные бродяги возют.

– Ну, если вы настаиваете, – надувшись, промолвил Игнациус. – Хотя я довольно-таки голоден, а вы, в конце концов, только что продали реликвию моего детства за тридцать сребреников, так сказать.

Они продолжали выписывать свои узоры по мокрой брусчатке Бурбоновой улицы. Ископаемый «плимут» на улице Святой Анны обнаружился легко. Его высокая крыша торчала над остальными машинами – отличительная черта, благодаря которой он без труда опознавался на стоянках больших универмагов. Миссис Райлли дважды заползала на тротуар, пытаясь силком извлечь машину из парковочной щели, и оставила отпечаток бампера образца 1946 года на капоте стоявшего позади «фольксвагена».

– Мои нервы! – только и сказал Игнациус. Он съежился так, что в окне торчала одна зеленая охотничья шапочка, словно верхушка многообещающего арбуза. С заднего сиденья, на котором Игнациус обычно располагался, прочтя где-то, что место рядом с водителем наиболее опасно, он неодобрительно наблюдал за судорожными и не очень умелыми движениями матери. – Я имею подозрение, что вы весьма эффективно уничтожили маленький автомобиль, невинно припаркованный кем-то вон за тем автобусом. Теперь вам лучше преуспеть в скорейшей ретираде с этого места, пока не объявился законный владелец.