Теперь волна привела его в кухню, на лестницу, где ему пришлось поддерживать Тати, и далее в ее комнату, где он закрыл ставни.

Наконец он добрался до своего чердака, зная, что не уснет, что будет мучиться кошмарами, в то время как Фелиция, удовлетворенная и спокойная…

Наверное, во сне у нее свешивается рука, из-под одеяла обнажается грудь, время от времени по лицу пробегает улыбка, словно легкий ветерок на поверхности воды, и она во сне беззвучно шевелит губами.

Не зря Тати считала, что лето выдалось гнилым. Каждые два-три дня грозы грохотали где-то вдали, но не приносили спасительного ливня. На горизонте, со стороны Морвана, небо постоянно было предгрозовым, свинцово-серым. Дышать было тяжело. Солнечные лучи иногда казались нанесенными масляными красками. Часто со всех сторон грохотал гром, вода в канале покрывалась рябью, листва каштанов дрожала, юбки ехавших на велосипедах девушек вздувались от порывов ветра, как бы неохотно с неба падало несколько капель, и небосвод надолго затягивался серой пеленой, сопровождаемой шквалистым ветром и изморосью.

Впервые это произошло в воскресенье, Жан тогда смеялся…

Утро было еще солнечным, даже жарким, и, покормив живность, он зашел в комнату Тати. Недавние события уже приобрели для него прелесть воспоминаний, будто он знал, что они больше никогда не повторятся. В том числе первое воскресенье, когда после завтрака они расположились около дома — Тати с вязаньем в плетеном кресле, а он верхом на стуле с соломенным сиденьем. Он курил трубку старика Кудера, предварительно промыв ее водкой.

— Я уже целую неделю в постели! — заметила Тати, поглядывая на темный дверной проем белого домика Франсуазы.

Он тоже поглядел. Он обратил внимание, что во всех деревенских домах двери всегда держали открытыми.

«Иначе, — подумал он, — внутри было бы мало света. Окошки-то ведь совсем маленькие».

В этот час Фелиция, наверное, одевалась к мессе. Он был уверен, что она вымылась в кухне, поставив на пол таз с мыльной водой, чтобы вымыть ноги. Ребенок, как всегда чумазый, тоже сидел на полу. Эжен, как всегда по воскресеньям, словно отдыхая после тяжелой недельной работы, расположился в саду. Старик же ждал, когда его помоют, помогут надеть черный костюм, белый галстук и туфли на толстой подошве.

Уж не для него ли Фелиция купила или сшила себе новое платье? Яблочно-зеленое. Выйдя из дома, она сразу посмотрела на открытое окно напротив, где на первом плане увидала голову Тати. Интересно, заметила ли она Жана, стоявшего в глубине?

Она пошла по дорожке вдоль канала. Тати же наблюдала за Жаном, который притворился, что думает о чем-то другом, и вздохнула.

Люди, не предполагавшие, что будет гроза, готовились провести обычный выходной день. Кто-то расположился у воды, кто-то с рюкзаком за спиной ехал куда-то на велосипеде.

— Можешь зарезать курицу, — вдруг сказала Тати. — Несладко тебе пришлось на этой неделе.

В доме никогда не ели кур, предпочитая разводить их для продажи. Тати как раз об этом подумала.

— Если тебе придется говорить с кем-нибудь обо мне, то тебе скажут, что я скупая. Просто они не знают, что значит быть всю жизнь прислугой у других. Если бы я покупала себе платья, как эта девка, я ничего не накопила бы к сегодняшнему дню и рисковала бы.

Тем временем Фелиция пропала из вида; уже давно ее зеленое платье исчезло за двумя рядами зелени, сходившимися где-то у горизонта. Однако Тати продолжала мысленно следить за ней. И Жан тоже?

Тут на дороге послышались голоса.

— Смотри-ка! Автобус прошел, — заметила Тати и через несколько секунд снова прислушалась. — Мне кажется… Ну конечно! Это голос Амелии.

Вскоре на мосту показалось все семейство — отец в пенсне и канотье, сынишка в матросском костюмчике и Амелия, бережно несшая пакет с пирожными. Мальчик обернулся, и мать, не переставая смотреть под ноги, дала ему звонкий подзатыльник, видимо запретив оглядываться на этот дом.

Они шли к Франсуазе. Старик был вымыт и одет, ему дали в зубы трубку и выставили на солнышко, где он сидел в смирном ожидании, словно пригвожденный к месту. Только Франсуаза не успела привести себя в порядок. Заслонив глаза от солнца, она увидела подходившее к дому семейство и крикнула:

— Уже одиннадцать часов!

Она поспешила внутрь дома, чтобы хоть как-то навести порядок в комнате.

— Можно подумать, они никогда раньше не виделись! — заметила Тати. — Дезире считает себя очень умным и недолюбливает Эжена и его жену. Но с тех пор, как они объединились против меня…

Стол вынесли во двор. Дезире снял пиджак и, оставшись в рубашке, манжеты которой сверкали сказочной белизной, помогал Франсуазе, однако стол был слишком широкий, и им едва удалось протащить его через дверь.

Фелиция вернулась с мессы и сразу взглянула на окно дома напротив. К ее новому платью был приколот красный цветок.

Накрыли скатерть, принесли стулья.

— Они забили кролика, — произнесла Тати, не спускавшая с них глаз.

Они сосредоточенно поедали кролика, но тем не менее не могли временами удержаться, чтобы не бросить короткий взгляд на окно Тати. Из них только Эжен пользовался перочинным ножом, разрезая мясо. Амелия привезла огромный кремовый торт.

В тот момент, когда она не без гордости начала разрезать его на части, по поверхности воды пробежал легкий ветерок, а затем деревья задрожали так, что посыпались листья. Скатерть вздулась. Упали первые капли дождя.

Жан от души расхохотался. Забавно было наблюдать, как все вскочили, как Амелия спасала свой торт, как Дезире, не зная, что делать, искал свой пиджак, оставленный в доме.

Всю вторую половину дня моросил мелкий дождик, и им пришлось перебраться на кухню, где они расположились полукругом перед открытой дверью. В пять часов Амелия с мужем и сыном уехала. Им дали старый зонтик, под которым они, прижавшись друг к другу и наклонив вперед головы, пошли на шоссе.

Но все-таки, придет ли сегодня Фелиция?

Вдали слышались разрывы петард, иногда ветер доносил звуки шарманки.

— Я же забыла, что сегодня там гулянка, — произнесла Тати, взглянув на Жана. — Наверное, будут тир, карусель, музыканты, танцы.

Потому-то Фелиция и крутилась так долго около своей двери, часто поглядывая на дом Тати. Наконец она надела старый клеенчатый плащ с капюшоном и направилась в деревню. Она шла на танцы и, видимо, надеялась, что Жан тоже придет.

Вместо этого он месил грязь на еще мокром после дождя дворе и, едва закончив чистить клетки и кормить живность, со злобой посмотрел на то место, куда Фелиция приходила к нему на свидания. В ту же секунду, как наваждение, раздался голос Тати:

— Жан! Жан! Ты что делаешь?

Сырой ночной воздух доносил разрывы петард, которые он слышал, лежа в кровати. Он даже видел огни скромного фейерверка и слышал далекие звуки кларнета, скрипки и рояля.

Следующие два дня обошлись без дождя. Сначала погода долго восстанавливалась — небо было сине-зеленым, а поверхность воды в канале по-прежнему рябило. Но листва постепенно высыхала. Можно было ожидать, что лето начинается вновь, но после полудня вдали снова послышались раскаты грома.

Фелиция пришла в понедельник. К вечеру прекратился дождь, ливший весь день. Сено издавало сильный аромат. Жан был в плохом настроении.

— Ты ходила на танцы? — спросил он, пытаясь найти ее на ощупь в темноте. — В котором часу ты вернулась?

— Не помню. После полуночи.

— С кем ты танцевала?

— Со всеми ребятами.

— А ничего другого ты не делала?

Она засмеялась, не ответив. Ему было не по себе. Она представляла себе, каково ему.

— Ты ревнуешь? Нельзя так…

И она протянула ему свои влажные губы.

После того как ему приснилась их первая близость, он больше не испытывал наслаждения от объятий. Ведь тогда это произошло так естественно. И теперь они вновь искали то место. Фелиция расположилась на сене.

— Постой… Вот… Теперь давай… Не сжимай меня так сильно…