— Счастье? — воскликнула я, глядя на свои руки. Они были красные… красные от запёкшейся крови. Чужой крови. Это была не моя кровь, и я вспомнила красные фигуры в поезде, сидящие и лежащие в её лужах. — Счастье? Зачем было меня спасать? Я не хочу, чтобы из-за меня убивали людей, слышите?

Клайв вздрогнул. Все смотрели на меня с жалостью и молчали.

— Зачем вы меня жалеете? Меня надо ненавидеть! Из-за меня столько убито, и, похоже, это будет продолжаться. Я не хочу… Не хочу, чтобы меня спасали. Это глупо. И подло. Подлецы все, кто меня спасают… ценой таких жертв. Я этого не хочу! Не хочу — слышите? Мне не хочется жить! Убейте меня и бросьте мой труп на набережную. Так будет честно! Пусть эти, в «тарелках», подавятся — пусть этот труп увидят! Пусть делают с ним что хотят — режут на куски или жгут!.. А, кстати, кто ОНИ? Скажите… Кто?

Все молчали.

— Скажите мне, кто ОНИ такие? Вы знаете? — я посмотрела на Клайва, но тот не проронил ни слова..

Я заплакала. Эти красные трупы стояли у меня перед глазами. Разбухшие. Страшные. Они сидели и лежали в лужах крови. Я видела их, пока бежала к выходу через вагоны. Теперь они будут всегда со мной. И мне от них не избавиться никогда. К ним не придёт помощь. Не к кому приходить. Правда, там плакало несколько маленьких детей… А я бежала, как мне было велено, «не обращая внимания», и стыд переполнял меня…

— Убейте! И бросьте мой труп на берег!..

— Сделайте ей укол! — не выдержал Клайв. — У нас есть морфий?

Женщина бросилась в одну из дверей и вернулась со шприцем. За это время тот, что был ассистентом, усадил меня в кресло. И я почувствовала, что кресло пропиталось кровью от моей одежды…

Женщина подошла, уложила мою руку на подлокотник и поднесла шприц.

— Остановитесь! — вдруг закричал Клайв. — Я дурак, я совсем забыл! Ей нельзя никаких лекарств! Никаких абсолютно!! Стойте! Какой я идиот!

Все замерли, ничего не понимая, а я с удивлением на них смотрела.

— В ванную! Нет, подведите её к зеркалу, а потом ведите туда и смойте кровь! А вам… — он повернулся ко мне и погрозил пальцем — он смотрел со злостью, как на взбесившего его ребенка. В детстве на меня так смотрели… — Я вам всё объясню завтра. Скажу только — знайте! Если только мы вас убьём… или вас убьют… Ничего не будет! Ничего, слышите?! Никого из нас, не будет человеческой цивилизации вообще!

«„Эффект бабочки“… Это какой-то „эффект бабочки“?» — спрашивала я себя, не открывая глаз и почти совсем проснувшись.

Я мучительно обдумывала вчерашнее и безуспешно пыталась разгадать последние слова Клайва. Было ясно, что хитроумные покушения на людей — и в отеле, и тогда в театре, и, конечно же, убийство Лена — планировались не из нашего времени и совершались с использованием временных перемещений. А это, как известно, чревато всяческими, порой неожиданными, катаклизмами в текущих событиях. И, возможно, «загадочные террористы» не столько стремятся убить кого-нибудь, добиться чей-нибудь смерти, сколько желают достигнуть таким путём этих самых временных сдвигов в истории! И сдвигов, катастрофических для человечества.

Увы, я оказалась одной из таких «бабочек», и, без всяких сомнений, пути назад у меня не было. Безусловно, я не вернусь к Али. Нельзя было допустить больше жертв — жертв новой охоты. А за мной охотиться не перестанут — это тоже было ясно как день. Те, кто меня преследуют, не отступятся и не оставят своих намерений. Это значит: я «ИМ» нужна. Потому что я — «бабочка», в чьей смерти очень заинтересованы «террористы». Чья смерть вызовет такой временной сдвиг и такое глобальное нарушение привычной истории, после которых, как сказал Клайв, «не будет цивилизации вообще». Но она есть — цивилизация существует, человечество не погибло, оно развивается до сих пор, и именно поэтому его пытаются уничтожить. Пытаются. Но пока безуспешно. Значит, меня не убьют. Пока…

Скрипнула дверь. Я увидела сквозь ресницы, что в комнату заглянула женщина в переднике. За ней показался Клайв. Они осторожно вошли. Клайв держал в руках поднос с завтраком и поставил его на столик возле кровати. Не открывая глаз, не поворачивая головы, я приготовилась сказать им всё, что о них думаю. Я их ненавидела, как и себя.

— Так меня не убьют?

— Нет, — согласился Клайв.

— И вы это знаете!.. Вы уверены, — сказала я, постаравшись вложить в свои слова как можно больше сарказма. — Путешествуете во времени и подглядываете в замочную скважину…

— В этом нет нужды. Есть другой способ.

— Другой? Не связанный со временем?

— Он тоже связан. Но путешествовать… физически перемещаться в будущее или в прошлое было бы слишком затратно. Нужна колоссальная энергия, а её нет, это невозможно. Наблюдать можно по-другому.

— Как?

Клайв вздохнул.

— Это осознать непросто. Но само по себе это… Проще пареной репы — как говорили когда-то… Просто, как всё гениальное. Главное — понять сущность. Главный принцип нашего мира — замкнутый круг. Постичь мироздание невозможно. Главный исходный принцип — непостижимость главного.

— Что-что?

— Змея, кусающая свой хвост. — Он помолчал и взглянул на меня. — Поймите: «Замкнутый круг — основа сущего». Нет начала и нет конца. Точнее, их не найти.

Вечный вопрос: что первично — курица или яйцо? ДНК, в генах которой записан ответственный за её сборку белок-фермент, — или всё-таки сам этот фермент, синтез которого невозможен без информации ДНК? Что появилось прежде, что первично? На это ответа нет! Вселенная — это сразу и курица и яйцо. Всё, что случится, уже было определено в момент рождения нашей Вселенной, а после Большого Взрыва длится вечно… Но существующее в реальности ещё существует и в другой форме — и тоже существует всегда. Вне времени и вне пространства. Оно существует, записанное в световых отблесках, странствующих по Вселенной. Это волны Эфра-Райта. Открытие твоего отца. Картинки, записанные в этих волнах, вместе с солнечным светом отражаются от всего вокруг — от луны и земной поверхности — и курсируют меж звёзд и планет — вечные, как свет во Вселенной. В прошлом, настоящем и будущем — ибо время едино, как та змея, кусающая свой хвост. Потому что в момент Большого Взрыва фактически было определено всё, что потом будет происходить вечно. Понимаете?

Я кивнула.

— Волновые записи можно уловить. Как приёмник улавливает и воспроизводит радиоволны. Всё можно увидеть на экране… только звуковые волны затухают, а свет вечен. Понимаете?

Да. Я понимала. Мне всегда было жаль, что жизнь вокруг нас проходит зря… Жалко, что отцветает цветок и умирает пчела, укусив вас за палец. И что бессмысленно умирает человек, и его жизнь, и любовь, и вся сидящая в голове бездна воспоминаний — канут в лету и пропадут напрасно… Для чего всё это?

Теперь я знала: не совсем зря. Получается, что мы живём вовсе не напрасно?

И я сказала:

— Выходит, жизнь существует вечно?

— Наверно, творцу, который создавал этот мир, показалось глупым создавать одноразовую игрушку. И он сотворил вечность…

— Вы сумасшедший?

— Да, я знаю, человечество отказалось от религий и давно не верит в Творца. Но по-прежнему не известно, существует ли Он на самом деле… Вопрос до сих пор не снят.

Я опять подумала о цветке, который на самом деле никогда не отцветёт и будет цвести, пока существует мир, и о пчеле, которая не умрёт для вечности, после того как, истлев, превратится в сухую пыль. И почему-то на душе стало легче.

— Значит — «рукописи не горят»? Даже если сгорают… И ничто не пропадает бесследно?

— Это так.

— И наш мир — долгоиграющая игрушка? Для кого? Мы всё равно умираем. И что нам с того, что «фильм» о нас существует вечно? Он нам ничем не поможет. «Того света» нет, и нет другой жизни. Для кого снимается этот фильм?

— Для творца.

— Вы опять…

— Да, я знаю. Человечество давно ушло от религий и мыслей о боге. После Потопа стало ясно: если он есть, на нас ему наплевать, а это всё равно, что его нет. Ни одна церковь не удержала своих позиций. Тот бог, в которого верили люди, был придуман людьми. Религия помогала одним обуздывать других, и в этом был смысл.