…Ноги мои коснулись земли. Это был мягкий морской песок — ни камня, ни острого края ракушки на зыбком дне. Песок был мелкий и, вероятно, такой же светлый, как тот, что пылал под солнцем на берегу, где всё было одного цвета — цвета пустыни: и перламутровая волна пены, набегавшая на песок, и ступени, что вели вверх к колоннам, и колонны храма, подпиравшего собой небо, такое же раскалённое, как и берег.

Даже людские фигурки на ступенях лестницы не выбивались из цветовой гаммы — бледные оспины на фоне прошлогоднего загара.

Лица отсюда не различались — не столько из-за расстояния, сколько из-за жары и слепящего зноя. Воздух струился: одеяния вроде тог казались размытыми пятнами между вибрирующих линий нотного полотна…

Сколько я проплыла, никто не знал. Я позволила себе отдохнуть — просто вытянулась на воде вниз лицом.

Казалось, волны несли меня взад-вперёд, но берег медленно приближался…

Дно опять ушло из-под ног. Вероятно, это была лишь отмель, но теперь я знала, что доплыву — совсем погрузила лицо в воду, выныривая лишь затем, чтобы глотнуть воздух… И тогда меня вновь оглушал рёв и грохот волн. Он то накатывал, то стихал, напомнив мне своим чётким ритмом громыхание вертолёта. Того самого, что висел над площадью в день распродажи птиц, когда директриса, остановив автобус, высадила нас у отеля… Потом я слышала этот грохот в баре во второй раз, наблюдая с экрана в экстренном выпуске новостей весь мною только что пережитый ужас. И я видела вертолёт в третий раз — снимок в газете, зажатой в окоченевшей руке Лена… Последнее, что запомнилось, когда заколотили в дверь…

Я хлебнула солёной воды и, закашлявшись, легла на спину, чтобы отдышаться. Мне хотелось обо всём забыть, но это не получалось: перед глазами как наяву стояла одна картина — над площадью гудел вертолёт…

Над площадью висел вертолёт с беспомощно болтавшейся на канатах машиной «скорой помощи».

Что-то здесь было не так. Мне очень не нравилась эта машина. Как не нравилось многое за последние три недели: неожиданно кстати и как бы случайно подъезжающее такси; порция мороженого не из автомата; чашка кофе из рук незнакомой барменши; неведомо откуда появляющиеся шариковые ручки в моём портфеле; букет цветов, присланный неизвестно кем… Многое, что могло бы стать роковым, прими я его за чистую монету…

— Встали!.. Живее, девочки! — скомандовала наша классная дама, одним махом пересчитав нас, как цыплят. И мы, обалдевшие после «монорельса», пять минут назад оказавшиеся на суше, постарались проснуться и не забыть свои вещи.

Автобус затормозил у стеклянных дверей отеля, и подошедший швейцар тем временем распахнул дверцу.

В отель мы входили под неусыпным взором второго швейцара и стрекотавшей у меня за спиной телевизионной камеры.

Нас снимали. Идеальная дисциплина, вышитые золотом воротнички и старомодные передники — выпускной класс «Королевского колледжа», да ещё тот, в котором училась сама Наследница, а мне так хотелось выкинуть какое-нибудь коленце!.. Развязать кружевную наколку впереди стоящей девочки… Состроить рожки телевизионщику!.. Я таки оглянулась и, подмигнув ему, показала на вертолёт: не нас ему надо было снимать. Как же я оказалась права!

Вертолёт тем временем снизился со своим грузом, он явно хотел опустить машину в центре благотворительного базара, на единственном пятачке свободного пространства — между шикарным открытым «классиком» с разодетыми дамами- устроительницами и рядами праздничной распродажи, где на столиках сверкали клетки с лучшими экземплярами Королевской коллекции певчих птиц. Умные птахи за золотыми прутьями привычно задирали головки и выводили рулады, почти не слышные в вертолётном гуле.

Я была последней в очереди у дверей. Шум вертолёта уже просто заглушал все звуки, но дамы-учредительницы в просторном автомобиле продолжали ослепительно улыбаться, демонстрируя на весь мир свои туалеты — уж они-то знали, что их снимает сейчас не одна скрытая камера. На площадь выбежал полицейский и, протестующее подняв руки, замахал лётчику.

— Тринадцать! — громко просчитала директриса и на миг запнулась, почти проглотив «четырнадцать», но я услышала и посторонилась, пропуская её вперёд (она всегда шла за Региной). Двери за мной закрылись. Сделанные из прозрачной брони — пуленепробиваемые, звуконепроницаемые — двери отеля… В контрасте с уличным шумом тишина внутри была гнетущая — отель вымер. Всех выселили — как считалось, ради нашей безопасности… Делалось так всегда, поэтому выбирали гостиницу не из дорогих. За три дня перед нашим приездом здание освобождали и опечатывали. Сутки через кондиционеры подавался ядовитый газ… Потом запускали ищеек, вывозили трупики крыс и приблудных кошек. Не знаю, попались ли хоть раз мёртвые террористы… Ещё два дня — дезинфекция и проветривание — и всё это уже при запломбированных дверях, под строжайшей охраной. А потом приезжали мы, со своей кухней, своей челядью, охранниками и наставниками. И конечно же, со службой Королевского Телеконтроля… Поэтому каждые каникулы весь мир глядел на наши физиономии. В кадре, конечно, одна инфанта, но так как я — в паре с Региной, то и моя рожа знакома здесь всем и каждому. Поэтому у нас двоих вшиты к поясу гримировочные пакеты. И все инструкции на случай нападения, похищения и тому подобного приходилось прорабатывать нам обеим. Чему нас только не обучали! С первого класса гоняли на тренировки, курсы развития интуиции и всячески натаскивали по вопросам выживания в обстановке смертельной опасности. Я могла бы справиться врукопашную с любым бандитом, применить «гипноприём» и повалить на лопатки чемпиона по борьбе, разумеется, с помощью подстраховывающего гравиустройства. Оно тоже умещалось в специальном корсете с эластичным бронежилетом. Разумеется, всё это было секретно и сверхсекретно!

— Внимание, девочки! В лифт по парам! — директриса почему-то нервничала и то и дело оглядывалась по сторонам. Я не видела поводов для беспокойства. Ведь Регина в последний миг заболела — её не было здесь! Чего стоило опасаться? О Регине тоже было объявлено в новостях…

Два грузовых лифта работали почти бесшумно. Двери открывались и закрывались… Директриса отдавала распоряжения автоматически и беспрестанно моргала.

Нет, это не был страх за Регину — не то привычное беспокойство сделать что-то не так, допустить промашку, потерять работу…

Регины не было. Это был страх за себя.

Последняя пара шмыгнула в лифт. Створки дверей съехались перед моим носом.

Мы остались только вдвоём. Так было в первый раз. Обычно мы с Региной, как нечто чуждое, но и как что-то надёжное и дающее нам защиту, ощущали рядом огромную тушу нашей атлетической опекунши. Директриса всегда была для нас «третьей», она ходила с нами на все тренировки… Но она посещала и занятия по интуистике — её натаскивали, как и нас, воспринимать, угадывать невидимую опасность. Поэтому я ощутила сейчас родившийся в ней страх — знакомое, шевельнувшееся и во мне ощущение тревоги.

Лифт опускался вниз — постукивал и поскрипывал где-то совсем близко. Я чувствовала привычный холодок в груди. Вечный ужас, что сейчас перережут трос, взорвут кабину, что откажет гравизащита…

Наклонившись, директриса привычно потрогала кнопку на моём поясе. Это входило в её обязанности — проверить, включили ли мы с Региной механизм гравитационной защиты. Такие пояса были только у нас двоих… Может быть, поэтому мы и последними садились в лифт…