Купчиха за чаем и ее воздыхатели (рассказ Владлены Черкесской)

На следующий день я все же собралась с силами прочитать полностью ее письмо.

Начиналось оно издалека, экивоками, в основном описыванием того, что видит она за окном, когда сидит «прямо в комнате в кожаных сапогах, которые лень снимать, а подходящего лесника рядом нет».

Так вот откуда взялись привидевшиеся мне сапоги!

А продолжалось описанием ее интересов, как она любит все холодное и сумеречное, «небытие, луну и ледяной отблеск на простыне», в то время как я, родившись летом, наверняка обожаю «траву, свет, солнце, живые цветы, горячую кровь» – в отличие от нее, замороженной, зуб на зуб не попадающей, зябкой, зимней.

«Если хотите мне сделать приятное, – писала Владлена, – пошлите на день рождения меховое манто! Я буду Вашей Венерой с мраморным телом в роскошных собольих мехах. Кому-то же надо меня утеплить!

Кстати, мой первый рассказ, – продолжала она, – так и назывался «Чаепитие по случаю дня рождения», и описана там была моя полная антонимка: я порывистая и нетерпеливая, а героиня – плавная и неторопливая, в свободной марлевой малахайке, летом на даче, недалеко от станции Пери (а это в персидской мифологии значит «прекрасная фея»), потчует таких же дебелых и неторопливых соседей-мужчин. Они сидят вокруг накрытого скатеркой стола в своих белых полотняных костюмах-панамах (слышен запах только что убранного в снопы свежего сена, стрекотанье кобылок и а капелла каких-то маленьких птичек), а она, как купчиха за чаем, раздает им калачи, удивительно похожие на ее сдобные руки.

И все вокруг такое сдобное и округлое, что они, сочась сладостью, не отрывают глаз от нее, а она все продолжает их потчевать густым, но на свет прозрачным вареньем, плюшками, сушками, пирогами, которые сама испекла… И такое благоприятство вокруг разлилось: и осы жужжат, и сено так пряно и усыпляюще пахнет, будто напоминая о том, что им летом набивают подушки, и воздух так приятно перед глазами рябит, что мужчины вконец разленились и им лень друг с другом тягаться, дескать, кто это нашей Сдобушке больше всех люб и милей…

Они просто все вместе, в три пары глаз, на нее смотрят и в паточном воздухе уже как бы откушали самого ее сладкого и пленительного, и попробовали ее осиного, как жало, дрожащего язычка, перебрали один за другим все калачи на печи, повыщипывали аккуратненько из всех мест изюминки, слизали сахарную пудру с раскрасневшихся щечек, прошлись по всем розовеющим и разговеющим, готовым к вкушению частям тела… и все это в прекрасном мареве дачи!

А чтобы Вы вспомнили такое сочное лето, я Вам посылаю стишок: прочтите внимательно, а потом мне напишите, что чувствовали, пока читали, – мне это важно:

Это считалка. На кого выбор падет, тот первый начнет… а уж что начнет, каждый думает в меру своей испорченности (а мы ведь с Вами в меру испорчены, единственный не вставленный в присланный букет цветок маргаритка, не правда ли?). Так, в общем, и надо писать – обиняками, а не с синяками, то есть как Вы, прямо в глаз. Не раздевать и выставлять на посмешище с похабными «частями тела», а наоборот, вуалировать вульву, покрывать перси и пенисы пелериной, убирать вздымающиеся части тела под отглаженные чесучовые брюки и пиджаки.

Но если Вам уж так хочется меня всю охватить, прикрепляю свою старую, специально обновленную для Вас дневниковую запись. Да не про ледащие ляжки, а про то, как везде и всегда бегают за мной «лесники».

Меня как ушатом холодной воды окатило, но я покорно начала читать про «лесника», верного ленинца.

Или, может, владленинца?

Похотливый парторг

«После мединститута распределили меня работать в больницу, а там парторгом был один женатый жирноватый хирург, который ко мне воспылал. Пока ходили мимо друг друга по коридорам в белых халатах, ничего у него ко мне не колыхалось, но только я пришла к нему на обследование нескромного толка (такие сложились у меня тогда обстоятельства), он сразу же загорелся.

Не знаю, приходилось ли Вам сидеть враскоряку на этом допотопном, лоснящемся от чужого пота пыточном кресле? Парторг пытался деловой вид сохранить, когда во мне копался, но все инструменты ронял, зеркала, какие-то щипчики, а потом перчатки снял и долго мыл-стерилизовал руки, задумчиво поглядывая на меня, пока я без трусов и юбки его дожидалась. Затем попытался туда залезть уже голой рукой, но я ему напомнила, чему нас в мединституте учили, и он снова надел и снова полез. И смех и грех вспоминать!

Не могу сказать, что его копания меня отвращали; встреть я его где-нибудь на студенческой вечеринке, я бы даже на него обратила внимание, потому что, несмотря на полноватость, ростом он был под потолок, взгляд имел пристальный, а хватку стальную, что хирургу, кстати, очень пристало. С одной стороны, даже излишне брутальный и, чуть что, с нерадивыми подчиненными сразу переходит на рык, а не крик, а с другой стороны, видно, что жизнь очень любит, да и она отвечает все тем же. Покушать умел, и поласкать, и обнять, когда тучи на небе, и правильным вниманием одарить: когда кажется, что он все-все про тебя знает и вот-вот начнет жалеть. Приплюсуй сюда губы чувственные, волос курчавый и немного блатные манеры (мама у него хоть и была учительницей русского языка, но от одесского шика и блатоты, доставшихся от отца-торгаша, так и не смогла отучить). В общем, ему бы Беню Крика играть и девок на Привозе щупать с такою фактурой, как у младшего Виторгана! Но одно дело – встретить такого незнакомца где-нибудь в баре, с этой его вальяжностью и влажным выпуклым взглядом, а другое – на гинекологическом кресле, со всеми моими интимными складками, раскрытыми ему прямо в лицо.

Я попыталась встать, чтобы одеться, а он с поднятыми бровями и без какой-либо там похотливой улыбочки или подмигивания строго мне говорит: «Я разве уже сказал вам, что закончил? Мне надо проверить, что в вашей карточке все записано правильно, подождите, сидите» – и дотрагивается до моей коленки рукой. Я сначала так и замерла, как будто меня пригвоздили. То есть он меня как бы не силой, а словом держал. Я будто попала под какой-то его магнетизм, и, если бы он хотел что-то со мной сотворить, как бы прикрываясь своими обязанностями и каким-нибудь «проктологическим протоколом», я наверняка сразу бы не поняла, что он совсем не в ту сторону гнет. Мне повезло, что именно этот момент моей слабости и непонимания он пропустил.

Я наконец пришла в себя и спросила: «Что, мне с раздвинутыми ногами сидеть? Да и холодно тут. Мне надо одеться». А он опять так официально, как на таможне: «Адрес у вас тут в карточке верный? Что-то циферка расплылась». Тут-то в мою недотяпистую голову и закралось подозрение, на какую таможню-межножью он собирался. И я ему: «Ну так я пошла, до свиданья!» А он склоняется, вглядывается прямо туда и говорит: «Подождите, я еще не поставил диагноз. И адрес мне нужен ваш правильный. Когда вы дома бываете? Половую жизнь не ведете? Живете одна?» И неожиданно переходит на ты, шепчет: «Я к тебе скоро в гости приду!»

Я его отталкиваю и дрожащей рукой выворачиваю скомкавшиеся трусики на лицевую сторону, чтобы надеть. А он выпрямляется во весь рост, внимательно меня всю рассматривает этим своим затуманенным взглядом из-под потолка и спрашивает: «Так ты на каком этаже?» А я, босая, натягивая колготки, ему отвечаю: «На самом высоком, половой жизнью живу, да не про тебя! Иди ты, дорогой, к такой-то там матери! Поучи с ней вместе русский язык, чтобы знать, что к коллегам надо обращаться на «вы»!» Вышла из его кабинета, дверью хлопнула и понадеялась, что на том все закончилось. Но, конечно, ошиблась.