— Кара божья обрушится на их головы! — изрек раввин.

— Рэббэ, мудрые люди повелели: на бога надейся, но сам не плошай. — Жабин обратился к женщинам: — Вы хотите пойти по миру, я вас спрашиваю, или вы не хотите пойти по миру?

— Не хотим, не хотим!

— Так почему не спросите своих мужей, зачем они воюют с пришибянами? Сам поручик Хошев предложил ревкому жить в мире и согласии. Да, да, я своими глазами видел, как он дал письмо комиссарской парламентерше. А комиссары… — Жабин осекся, втянул голову в плечи. — Так спросите своих мужей, зачем они поддерживают комиссаров? Что им, больше всех надо?

И расползлась эта фраза по селу, из уст в уста, из дома в дом.

Артиллерийская дуэль, смолкшая к вечеру, возобновилась с утра. На этот раз начали пришибяне. Их огонь был интенсивнее, точнее. Привольненская батарея отвечала на него неохотно и вяло.

Кавалерию и пехоту в атаку не поднимали, ожидая вестей о выступлении ленкоранцев.

Горбунов прискакал в штаб, отозвал Ломакина в сторону:

— Слушай, Ломакин, на передовой какая-то буза начинается. Несколько бойцов и партизан из местных не вернулись. А в окопах кто-то пустил слушок, будто пришибяне предлагали мир, а мы скрыли от бойцов.

— Какой еще мир? То-то Нина не вернулась. Пресекать надо болтовню. Шептунов и паникеров расстреливать на месте!

— Одного я только что пустил в расход. — Горбунов рассказал, что бойцы 1-й роты приволокли к нему какого-то субъекта в полуштатском-полувоенном обмундировании.

— Комиссар, шпиона изловили!

Появившись в расположении 1-й роты, провокатор собрал вокруг себя бойцов и, тараща глаза, стал рассказывать, что он-де недавно из Ленкорани, там, мол, ужас что творится.

— Ну, офицерье постреляли на острове Сара, восемнадцать душ, — говорил он, — туда им и дорога. Так ведь и нашего брата, простого крестьянина, защитника революции, не щадят. Ни мусульман, ни русских. Недавно трибунал кокнул одного почтенного горожанина, Калантаров ему фамилия. За то, что к нему человек пришел в гости. Этот, как его, косой Рамазан.

— Ну, это ты, брат, тово… не тово, — усомнился кто-то.

— Вот те крест! — торопливо перекрестился провокатор. — Это еще что! В одном дворе трупы нашли, в колодце. Красноармейцы, понимаешь ли! Кто их туда покидал? Ясное дело, чекисты. А кому же еще? Следы, понимаешь, замести хотят. Да все одно им далеко не уйти! Скоро Ленкорани каюк, потом разбойники и до вас доберутся. Так что вы помозгуйте, что к чему…

Провокатора расстреляли.

Рассказ Горбунова всерьез обеспокоил Ломакина. Он и сам, бывая на передовой по нескольку раз в день, замечал неладное.

Вчера утром, вскоре после того, как Нина ушла с ультиматумом Комитета обороны в Пришиб и Сергей проводил ее до околицы, ему приказали срочно доставить секретный пакет в Ленкорань, председателю Реввоенсовета Наумову.

Сергей оседлал коня, пустил его галопом и очень скоро доскакал до Ленкорани. На Форштадте свернул к своему домику. Он, конечно, знал, что в такую пору матери не может быть дома, и все же тайная надежда влекла его туда: а вдруг она дома? Или, может быть, отец вернулся. Ведь прошло уже три дня, как он ушел с Ширали Ахундовым в села.

На дверях висел замок. Соседская дочь сказала, что тетя Мария второй день не приходит даже ночевать. Сергей обеспокоился: не случилось ли беды? "Сдам пакет, схожу в госпиталь, разузнаю, что с ней", — решил он.

Не заходя в дом, Сергей напоил остывшего коня, задал ему корму и пешком пошел в город — с Форштадта до центра не так уж далеко, зачем зря гонять коня?

Сергей вышел на знойную улицу, напоенную благоуханием акаций и кипарисов. Ему показалось, какая-то неуловимая перемена произошла в городе за те два дня, что его не было здесь. Он присмотрелся и заметил, что окна многих домов заколочены досками крест-накрест, а по тракту на север, в сторону Перевала, сплошной вереницей идут люди с тележками, груженными домашним скарбом.

Вот и Ханский дворец. В кабинете председателя Реввоенсовета было людно, как всегда. Сергей вручил Наумову пакет. Не распечатывая пакета, Наумов усадил Сергея, стал расспрашивать его о положении дел в Привольном, о действиях Комитета обороны — его интересовали личные впечатления очевидца. Потом прочел письмо.

Привольненский Комитет обороны сообщал: "…отправили ряд товарищей в села Белясуварского участка. Ждем революционных подкреплений. Сегодня послали ультиматум в Пришиб. Если не сложат оружия, не позже как завтра начнем действовать. Ждем и надеемся на ваше одновременное выступление на Николаевну…"

Наумов долго молчал, наконец сказал:

— Вечером решим с командующим Орловым. Если сможем, завтра же выступим.

Сергей радостно закивал головой.

— Если сможем, — задумчиво повторил Наумов. — Когда ты возвращаешься?

— Когда скажете. Только на минутку забегу в госпиталь, мамку проведать.

— Нет госпиталя. Перевели на остров Сару.

"Так вот почему мама не приходит домой", — подумал Сергей и сказал:

— Ну, я смотаюсь туда!

Сейчас он пожалел, что оставил коня: чтобы попасть на остров Сару, нужно сперва добраться до поселка Перевал, а до него из Ленкорани 12 верст!

— Как знаешь, — ответил Наумов. — Только утром — как штык у меня!

— Есть, товарищ председатель! — Сергей поднялся и вышел.

В коридоре Сергей столкнулся с Беккером. Тот спешил, был чем-то сильно озабочен. На ходу перекинулись двумя-тремя фразами. От Беккера узнал, что Салман еще не возвращался с гор, из отряда Гусейнали, и кто знает, когда сможет прийти: банды окружили город с трех сторон, отрезали его от сел…

На Перевале пристань была забита женщинами, стариками и детьми, у всех узлы, чемоданы, корзины. В страшной давке у причала люди старались попасть на катер, баркас или подчалок, надеясь скорее переправиться на остров. Несколько красноармейцев с трудом сдерживали их натиск, увещевали, покрикивали. Сергей пытался протиснуться, но его оттерли. Тогда он отошел в сторону, сел на землю, разулся, связал ботинки шнурками и повесил их на шею и в чем был, в штанах и косоворотке (будь он в гимнастерке и сапогах, еще подумал бы), прыгнул в воду и широкими саженками поплыл к острову, — что ему, заядлому пловцу, несколько десятков метров проплыть!

Госпиталь нашел сразу по белому флагу с красным крестом, развевавшемуся над длинным приземистым бараком. Попросил вызвать медсестру Марию Морсину.

Увидев сына, мокрого с головы до ног, Мария всплеснула руками:

— Батюшки! Сынок, что с тобой? Ты тонул?

— Да не, мам, спешил к тебе… — наморщил в улыбке нос. — А что отец, не вернулся еще?

— Нет, сынок, не вернулся, — вздохнула Мария.

Под госпиталь отвели старую баржу и складской барак на пристани. Весь персонал врачей и сестер хлопотал по размещению больных, прибывающих из Ленкорани. Мария не имела времени поговорить с сыном спокойно, только на ходу, урывками, то и дело убегая по вызову врачей. Покормила чем могла, поцеловала на прощание.

— Ты поосторожней, сынок, береги себя.

Обсохнув на солнце, Сергей сел в баркас — от острова к Перевалу они возвращались порожними, — вернулся в Форштадт и с заходом солнца повалился спать: сморила усталость и волнения двух последних дней. Ах, как все-таки хорошо в собственной постели!..

Темная, пасмурная ночь опустилась на Ленкорань. Изнуренный дневным зноем, как малярик приступом лихорадки, город забылся тяжелым, беспокойным сном. Все спало: и дома с закрытыми ставнями, и черные деревья с поникшей листвой, и стаи птиц на ветках… В ночной тиши, нарушаемой порой далеким лаем собак, звонко, надоедливо и тревожно свиристели сверчки. Через равные промежутку времени мутное небо вспыхивало голубоватым отсветом маяка. Его свет падал и в окно маленькой комнаты в домике на Форштадте, скользил по железной койке, на которой, свернувшись калачиком, спал Сергей.

Ровно в полночь в горной части Ленкорани — Галайчылар взвились к небу языки огромного костра, и его багровые отс-кеты задрожали на мутном небе: но приказу Шахверана бандиты подожгли дом. Это был сигнал к наступлению. И сразу же сотни всадников, смяв сторожевые посты, с трех сторон ворвались в сонные улицы Ленкорани. С дикими криками, гиканьем, стреляя, рубя, тонна, рвались они вперед, к центру города.