Заметив, что Нариманов совершенно утомился, Коломийцев поднялся:
— Ну, удачи вам… Если сможете, напишите из Тегерана…
— Непременно, Нариман Наджафович, напишу. Поправляйтесь. — Проникшись глубокой симпатией к этому умному, доброму больному человеку, Коломийцев поцеловал его. Нариманов помахал слабой рукой, откинулся на подушки и уставился в одну точку. Вошла Гюльсум-ханум, спросила что-то, он не откликнулся, и она не стала тревожить его.
Немного погодя Нариманов позвонил в колокольчик и попросил жену принести бумагу и чернила. Обмакнул перо и вывел первую строку: "Письмо главе мусаватского правительства Насиббек Усуббекову".
6
Чуть забрезжил рассвет, Владимир Морсин поднялся и стал собираться в путь. Мария пекла ему в дорогу пресные лепешки.
Сергей и Салман, долго сидевшие ночью во дворе, на чурках, легли только под утро и теперь крепко спали на узкой железной кровати. Морсин не хотел будить их, но стоило ему заглянуть за ситцевый полог, как ребята вскочили, будто по команде.
Быстро позавтракав, все вместе поспешили в город и здесь расстались, разошлись по своим делам: отец вместе с Ширали Ахундовым отправились в села выполнять задание Реввоенсовета, Мария пошла на работу в госпиталь, Салман — в горы, в отряд Гусейнали. Сергей не мог пойти с ним: Федор Беккер велел ему непременно зайти к нему сегодня. Послонявшись по Большому базару, он в назначенный час пришел в ЧК. Беккер сказал ему, что завтра в село Привольное пойдет группа военных работников во главе с членом Реввоенсовета Сергеем Ломакиным, и что в эту группу включены он, Сергей, и Нина Николаева.
— И Нинка пойдет? — обрадовался Сергей, наморщив в улыбке нос.
— Ваше дело — разведка, — строго ответил Беккер. — Будете выполнять задания Ломакина.
Из ЧК Сергей побежал в госпиталь, уговорить мать — ведь отец велел не оставлять ее одну.
— Езжай, сынок, — согласилась Мария. — Только будь осторожен…
Потом он повидался в Реввоенсовете с Ломакиным и наконец пошел на конюшню, где еще недавно работал конюхом, сам выбрал себе коня.
Рано утром на дороге перед домом зацокали копыта.
— Сережка, где ты там? Поспешай! — крикнул Ломакин.
Сергей простился с матерью, вскочил на коня и ускакал.
Всадники ехали парами, словно в строю, впереди — Ломакин и Яков Горбунов из Привольного, за ними — еще двое военных, позади — Нина и Сергей. Миновав Форштадт, свернули в сторону гор. Самый удобный путь от Ленкорани до Привольного проходил по почтовому тракту, через Николаевну и Пришиб, а там по проселочной дороге несколько верст в глубь степи. Но этот путь был отрезан белогвардейцами.
Проезжая через сумеречный, прохладный лес, всадники держали оружие наготове: бывали случаи, когда бандиты, забравшись на деревья, стреляли оттуда или дикой рысью прыгали на спины…
Вскоре маленький отряд благополучно выехал ил опасного леса в поле. На многих участках шла уборка верна. Мужчины с винтовками, женщины, дети, приложив козырьком ладони к главам, настороженно провожали всадников.
За обмелевшей от летнего зноя мутной рекой Гей-Тепе зеленым оазисом раскинулось большое село — Привольное. Его основали еще в прошлом веке рязанские мужики, сосланные на край империи только за то, что предпочли иудейскую веру православной. Переселенцы поставили добротные бревенчатые дома — срубы, как в российских деревнях, возделали благодатные земли под пшеницу-самород, научились выращивать хлопок и рис. Давно истлели кости тех первых поселенцев под могильными камнями с выбитыми на них русскими фамилиями и непонятными письменами — изречениями из талмуда, а дома, поставленные ими, все еще крепко стоят, утопая в садах.
Точно таким же был дом Якова Горбунова на окраине села, куда определили приезжих на постой. Мать Якова, тихая, кроткая женщина, подала на стол запотевшую крынку молока, душистый хлеб, вскипятила самовар. "Ишь, как живут! Верно говорил Блэк, на Мугани одно кулачье", — подумал Сергей, уминая хлеб за обе щеки. Но вот за завтраком разговорились. Горбуновы стали рассказывать о себе, и Сергей понял, как обманчиво поспешное суждение о людях, — перед ним была самая обыкновенная крестьянская семья, всю жизнь не вылезавшая из нужды.
Яков Горбунов был одним из тех, кто создал в Привольном партийную ячейку, революционный кавэскадрон. Сейчас он с грустью рассказывал об Алеше Джапаридзе, приезжавшем на Мугань для хлебозаготовок, о полит-комиссаре Тимофее Ульянцеве.
— Накануне боя за Ленкорань Тимофей Иванович послал меня и красноармейца Семена Иванова на Фор-штадт. Там штаб Хошева расположился и кулацкий "ревком". Как раз в доме Иванова. Брат его — офицер белогвардейский. Мы должны были сагитировать жителей, чтобы они не шли за Хошевым, держали нейтралитет. Очень не хотел Тимофей Иванович напрасного кровопролития. Пришли мы на Форштадт, собрали жителей и только начали говорить, как нас зацапали. Какой-то хорунжий, морда бандитская, приказал отвести нас на пустырь и пустить в расход. Разули нас, связали руки и повели. Идем и думаем: ну, все, поминай как звали. Вдруг слышим, скачет кто-то. Оглядываемся — офицер. Семен аж побледнел: "Брательник!" Каково из рук родного брата смерть принимать? А тот подскакал и командует: "Отменить расстрел, под арест шпионов! Я их сам допрашивать буду". Привели нас обратно, заперли в баньке, часового поставили. Под утро в городе начался бой. Слышим, с Перевала по Форштадту орудия бьют. Эх, думаю, все равно пропадать! Разбежался, толкнулся плечом в дверь, вышиб ее. Часовой с перепугу дал деру. И винтовку бросил. Подобрал я ее и скорей к маяку. К самому штурму подоспели. У меня на глазах Тимофея Ивановича сразило…
После завтрака старшие ушли в ревком, а Сергей и Нина вышли побродить, посмотреть, какое оно, Привольное.
Перед калиткой стояли босоногие мальчишки, разглядывая незнакомого парня и девушку. Кудрявый, смуглый паренек лет пятнадцати в косоворотке навыпуск и коротких холщовых штанах с завистью смотрел на буденовку и портупею, которые Сергей не снимал, несмотря на июльский зной. И, вероятно из мальчишеской зависти, он стал подтрунивать над Сергеем. Раскинув руки и подавшись назад, он насмешливо воскликнул:
— Ой, пацаны, держите меня, а то упаду! Глядите, какой комиссар с мамзелкой!
Мелюзга звонкоголосо подхватила:
— Комиссар! Комиссар!
— Цыц, малявки! — наморщив в улыбке конопатый нос, беззлобно прикрикнул на них Сергей.
— Что, что, что? — зачастил кудрявый и грозно двинулся на Сергея: — А ну, повтори, повтори!
— Врежь ему, Яшка, врежь! — подзадоривали пацаны.
Но Яша был не дурак, он понимал, что противник и старше и сильнее. Просто держал марку забияки. Подойдя вплотную к Сергею, он замахнулся. Сергей ловко схватил парня за шею, подсек ногой и повалил на землю, Яша задергал ногами, как перевернутая черепаха, и вытаращил глаза.
— Ты чего, ты чего, ты чего? Я ж пошутил…
Сергей отпустил Яшу и добродушно сказал:
— Знай наших! Больше так не шути.
— Нашел с кем связываться, — насмешливо бросила Нина. — Ты попробуй повали меня.
— Тебя? Нот еще, с девчонкой связываться! — усмехнулся Сергей и, нахлобучив на голову парня свою буденовку, дружелюбно спросил: — Ну что, Яшка, покажешь нам, что у вас тут интересного есть?
Польщенный доверием Сергея, Яша сразу почувствовал себя его старым другом.
— Пошли, пошли! А портупею дашь поносить? — закинул он удочку и обернулся к своим дружкам: — Ну чего, чего, чего вы тащитесь за нами?
Просторная площадь с синагогой, чайной и керосиновой лавкой — вот, пожалуй, и все достопримечательности Привольного, широко раскинувшегося вдоль двух параллельных улиц. Побродив по селу, ребята пришли к дому бежавшего в Баку кулака. Теперь сельчане называли этот дом "штабным" — здесь помещался привольненский ревком.
В "штабном" доме собрались все члены привольненского ревкома, командиры и комиссары пехотных частей и партизанского отряда, кавалерийского эскадрона и арт-батареи. Такие расширенные заседания здесь громко именовали "военным советом".
