— Верим, батюшка, верим! — ответствовало множество голосов.

— Так вот вам мое слово: он, — Ильяшевич указал в направлении, куда увели офицера, — будет судим! Но и смутьяны пусть не ждут от меня пощады! Приказ о походе отменяю. Ступайте с богом по казармам.

Снова зашумела толпа, и солдаты стали расходиться, жестикулируя и шумно выражая свои чувства, но трудно было понять, чего было больше: радости или недовольства.

Что же касается Сидамонова и его друзей, заявление Ильяшевича об отмене приказа не только обрадовало, но и насторожило их, они понимали, что он просто пошел на попятную, но не сдался.

Да, Ильяшевичу не оставалось ничего другого, чтобы сбить накал разъяренной толпы. Он был взбешен. У него дрожали мускулы лица, дергались усы. Он то садился в кресло, то вскакивал и кричал на штабистов, вытянувшихся перед ним.

— А вы, батенька, — напустился он на Аветисова, — как вы могли разрешить такое?

— Ослушались приказа… Стихийно…

— Нет, полковник, не стихийно, — возразил Дубянский. — Все это дело группы лиц…

— Каких лиц, каких? — Ильяшевич так закричал и затрясся, что, казалось, сейчас его хватит апоплексический удар. — Уж вам-то, прокурор, следовало знать о них! Или ваши пинкертоны еще не выследили их?

— Выследили, ваше превосходительство. Если позволите… — сдержанно ответил Дубянский.

Ильяшевич немного овладел собой, опустился в кресло: Говорите!

— С месяц назад один мои агент доложил, что приятель уговаривает его вступить в большевистскую партию, и спросил моего совета. Я конечно же посоветовал вступить, внедриться в организацию и докладывать мне обо всем. Через несколько дней агент принес мне список членов ячейки, принимавших его в партию, и фамилии нескольких солдат, вступивших в один день с ним.

— И вы преспокойно подшили донесение в досье? Почему не известили?

— Ваше превосходительство, я хотел размотать клубок, выявить всех членов организации…

— Ну и?..

— Увы! С агентом поддерживал связь всегда один и тот же солдат… А сегодня утром агент спешно донес, что связной известил его о решении партийной организации устроить митинг и велел ему тоже агитировать солдат против похода.

С этими словами Дубянский вытащил из кармана листок бумаги и протянул его Ильяшевичу.

— И Сидамонов большевик? — поразился Ильяшевич.

— Глава организации, ваше превосходительство.

— Убрать! — Ильяшевич швырнул бумагу на стол. — Всех убрать! Чтоб духу их не было в гарнизоне!..

В штаб под разными предлогами вызвали Сидамонова, Ломакина, Арустамова, всех поименованных в списке, в том числе и агента, ставшего большевиком поневоле. Всех заперли в комнате, охраняемой часовым. Только под вечер в комнату вошли Аветисов и Дубянский.

— Но закону военного времени, — монотонно, словно читая приговор, произнес Дубянский, — вы подлежите аресту и преданию суду военно-полевого трибунала за принадлежность к нелегальной организации и ведение разлагающей, большевистской агитации в войсках. Это грозит всем вам, без исключения, расстрелом! — Он помолчал, наблюдая, какое действие оказали его слова. — Но полковник Ильяшевич милостиво разрешил вам покинуть Ленкорань.

— Это насилие! — резко возразил Сидамонов. — Вы не имеете права высылать нас.

— Вы уезжаете добровольно, — пояснил Аветисов.

— Хороша милость: без меня меня женили! — хмуро усмехнулся Ломакин.

— Ваше благородие, а меня то за что? — взмолился агент»

— Ты много знаешь.

— Ара, куда я поеду? Пох чка[2], ни копейки нету, — развёл руками Арустамов.

— Об этом не беспокойтесь. Места на палубе вас устроят? — усмехнулся Дубянский. — Сейчас вас доставят на пароход «Кетти», и через два дня вы будете в большевистской «Астрахани.

— А если откажетесь ехать, мы вас силой оружия заставим! — пригрозил Аветисов.

— Или под трибунал, — добавил Дубянский, и они вышли.

По гарнизону поползли упорные слухи о бегстве группы большевиков, испугавшихся гнева „батюшки“, но им мало кто поверил. Тем более Морсин. Он понимал, кто пустил эту „утку“, чтобы замести следы. Но что же стало с его друзьями? Исчезли среди бела дня, как в воду канули! Все попытки Морсина навести справки о их судьбе ни к чему не привели. Оставалось одно предположение, что их выкрали ночью: прикончили и утопили в море.

„Ловко сработано! — не находил покоя Морсин. — Задумали оставить без руля и без ветрил. Мол, уберем ячейку, а без нее гарнизон — корабль без компаса!.. Одного в толк не возьму, отчего они меня не тронули?..“ — недоумевал Морсин. Ведь он — бакинский рабочий с шестилетним партийным стажем, матрос революционной Балтики, после революции работал в Петроградском комитете, а в начале года вернулся в Баку и вместе с батальоном прибыл в Ленкорань. В штабе не знают об этом? Ну предположим. А что он член партячейки, тоже не знают? Или потому не тронули, что он председатель солдатского комитета? Как-никак личность легальная. „Погоди, погоди, — возразил самому себе Морсин, — и тебя возьмут за жабры! Это только первый удар. На этом Ильяшевич не остановится…“

Бойцы батальона долго и жарко судили о случившемся на все лады, строили догадки и предположения: чего им теперь ждать в отместку за неподчинение приказу? Но дни шли за днями, а командование не принимало никаких репрессивных мер, словно ничего и не произошло. И батальон успокоился.

Вскоре к Аветисову вызвали командира батальона и Морсина.

— В Астаринском магале снова активизировались действия банды Усей на Рамазанова. Командование решило направить туда ваш батальон. Полковник Ильяшевич высоко ценит ваши заслуги по защите Мугани, он похвально отзывался о вашем бесстрашии и мужестве во время летней схватки с мусаватскими бандами. Надеемся, вы и теперь проявите такую же стойкость и бесстрашие.

„Ишь, как мягко стелет! — слушая Аветисова, думал Морсин. — Удалить нас из Ленкорани, а там или бандиты расправятся с нами, или они. Главное, оторвать нас от остальных… И почему нас бросают против Рамазанова? В его банде вдвое больше народу, чем в батальоне. Могли бы и полк Макарова двинуть…“

— Что скажешь, председатель? — обратился к нему командир батальона.

— Так я что? Я один не решаю. Как солдатский комитет скажет…

Солдатский комитет, а затем и общебатальонный митинг вынесли резолюцию — из Ленкорани не уходить. В Астару послали другую часть, а в освободившуюся казарму перевели дашнакский полк Макарова. Такое соседство не предвещало ничего хорошего. Дашнаки придирались ко всяким мелочам, вели оскорбительные националистические разговоры, провоцировали стычки и драки — дня не проходило без них. Командованию стоило больших трудов удержать бойцов, готовых взяться за оружие. Словом, жизнь стала невыносимым кошмаром. Все хорошо понимали, что командование не мытьем, так катаньем хочет выжить их из Ленкорани. И солдатский комитет принял решение уйти от греха подальше, подчинившись приказу, передислоцироваться в район Астары.

Вечером Морсин впервые за последние несколько дней пошел домой, проститься с семьей.

Молча, задумчиво сидел он за столом. Мария спросила его о чем-то, он не расслышал.

— Володя, ты не слышишь меня? Что с тобой?

— Уходим в Астару. Плохие дела в гарнизоне, Маша, — признался Морсин.

Он никогда не имел тайн от жены. Женившись на ней, молодой бакинке, едва окончившей курсы сестер милосердия, он и ее приобщил к нелегальной работе на промыслах, о которой откровенно рассказывал ей. Вместе они и в партию вступили.

— Надолго? — обеспокоилась Мария.

Морсин пожал плечами.

— Может, и нам с Сережкой перебраться туда?

Морсин ответил не сразу:

— Повремени пока…

Пришел сын, высокий, крепко сложенный парень. Вылитый отец: такой же белобрысый и голубоглазый, нос, вздернутый и конопатый, так же морщится в улыбке:

— Здравствуй, отец. — Сергей сел рядом с ним за стол. От его одежды пахло конским навозом. — А я заходил к тебе в казармы…