За кружкой пива Морсин спросил:
— Никак, машину ремонтируете?
— Машина исправна.
— А чего стоите столько?
— Кто его знает… Говорят, большую партию пассажиров ждем, в Петровск доставить. А что за народ? Вот из-за них и торчим. Стармех велел до двадцать пятого котлов не разводить, значит, еще с недельку загорать будем…
— Двадцать пятого? — поперхнулся пивом Морсин. — В день съезда!
Он дал матросу адрес, велел заходить и поспешил в Ханский дворец. Застал только Жирикова, Ломакина и Беккера.
— Может, бежать собираются? — изумился Беккер.
— Как же, убегут они!
— Не иначе замышляют что-то, — задумался Ломакин. — Для кого пароход приготовили? Ни с того ни с сего назначили съезд. Зачем? В ловушку заманивают? Я так думаю, на съезд не ходить.
— Да ты что! Столько нашего народу будет!..
— Вот то-то и оно, много наших будет. Одного парохода не хватит.
После долгих споров комитет принял решение бойкотировать съезд, оповестить своих людей, чтобы в город не приезжали. Тем временем скрытно привести в боевую готовность все верные части, так же скрытно подтянуть к Ленкорани партизанские отряды с Мугани и Талыша, чтобы белогвардейские отряды не застали их врасплох.
Да, видно, не удастся мирным путем захватить власть, придется дать бой.
Но и этот план претерпел изменение.
Предупрежденный Беккером держать ухо востро, Салман вздумал, на свой риск и страх, проникнуть в кабинет Дубянского, порыться в его ящиках.
Рано утром, до начала работы, он вышел во двор, сунул два пальца в рот и свистнул. В окне второго этажа появилась Багдагюль.
— Иди, иди, — замахала она рукой.
Салман по черной лестнице поднялся наверх, вошел в маленькую полутемную комнату, где на столике стояла чайная посуда. Из этой комнатки был ход в большую комнату с двумя окнами во двор и на улицу — кабинет Дубянского.
С замирающим сердцем Салман подошел к двери, ведущей в коридор, — заперта.
— Стань у окна! — бросил он Багдагюль и подошел к большому письменному столу.
На столе лежала какая-то бумага. Не читая, свернул и в карман. Дернул ящик. Заперт! Дернул второй. Заперт! Взял со стола ручку, начал ковыряться в замке.
— Едут! Скорей, Салман, беги!
Салман опрометью бросился к черной лестнице.
В конюшне, отдышавшись, просмотрел бумагу. Это был список на получение керосина работникам штаба. Синим карандашом — резолюция Дубянского: "Утверждаю". "Фу ты"… — чертыхнулся Салман.
Немного погодя спустилась Багдагюль ставить самовар.
Переваливаясь на обмороженных ногах, к ним подошел Рябинин.
— К послезавтраму коней чтоб языком вылизать! А ты, Шехерезада, надраишь самовар. Да фартук постирай! Чтоб в таком виде на глаза господам полковникам не показываться! Может, сам "батюшка" будет…
В четыре часа дня офицеры начали расходиться по домам. Салман крутился во дворе, ловил обрывки их разговоров:
"Оперативное совещание… варфоломеевская ночь… прикончить всю эту камарилью…"
После работы Салман зашел к Беккеру, передал список на керосин и пересказал услышанное слово в слово.
— Послезавтра, говоришь?
В тот же вечер срочно собрались все члены комитета связи.
— Послезавтра, двадцать четвертого, состоится оперативное совещание. Даже Ильяшевич должен прибыть. Определенно, на день съезда намечают крупную операцию, — доложил Беккер.
— Выходит, мы верно решили не идти на съезд, — сказал Ломакин.
— Ну что ж, пусть намечают, — сохранял спокойствие Жириков. — Наши части готовы. Партизанские отряды уже завтра обложат Ленкорань. Так что пусть начинают свою операцию, посмотрим, чья возьмет.
— Слушайте, мужики, зачем ждать, когда они начнут? — загорелся нетерпением Ломакин. — Они собираются расправиться с нами двадцать пятого? Очень хорошо! А мы возьмем да и опередим их. Выступим двадцать четвертого!
— А ведь дело предлагает, председатель, — оживились члены комитета.
— Что предлагаешь, атаковать штаб?
— Нет, это много шуму наделает. Тихо надо, врасплох. Вот в четыре часа, как разойдутся с совещания по домам, там их и накроем поодиночке.
— Список у тебя готов?
— Давно!
— Ну тогда так тому и быть!
На протяжении всего следующего дня кавалеристы привольненского эскадрона небольшими группами, чтобы не привлекать внимания, перебрались на Форштадт, расквартировались во дворах местных рыбаков. Несколько всадников стали на постой в доме, где жили Морсины. Отряд Балы Мамеда в конном и пешем строю спустился с гор и расположился в конюшнях около "Сада начальника" и возле Большого базара. Гусейнали подтянул свой отряд в селение Сутамурдов. Так вешние ручьи, стекаясь в русло реки, переполняют ее, и взъяренная вода с треском ломает свой ледяной панцирь.
Наступило двадцать четвертое апреля. День выдался солнечный, жаркий. Город жил будничной жизнью, и ничто не предсказывало каких-либо потрясений. Никто не придал важного значения тому, что броневик, сопровождаемый оравой мальчишек, протарахтел по улицам и остановился перед Ханским дворцом; что с гарнизонного двора выкатили на пустырь два орудия; что в полдень в здание штаба войск стали собираться старшие офицеры: незримо для горожан две противоборствующие силы готовились к смертельной схватке.
…Сергей Ломакин и Владимир Морсин сидели в полутемной чайхане и внимательно присматривались к подъезду дома наискосок: к нему подходили и подъезжали офицеры, от полковников до штабс-капитанов.
Не было только полковника Ильяшевича. Ровно в полдень двери подъезда затворили — совещание началось. Ломакин и Морсин посидели еще минут десять, надеясь, что Ильяшевич прибудет с опозданием. Он так и не появился.
Ударные группы комитета связи стали незаметно занимать исходные позиции. Пока участники совещания, уверенные в полной секретности своего заговора, обсуждали детали завтрашней расправы с большевиками, перед зданиями краевой управы, штаба войск, морагентства, маяка, тюрьмы, гостиницы "Москва", радиостанции и почты, перед домами офицеров сосредоточивались конники эскадрона, партизаны и красноармейцы. Весь город превратился в ловушку для офицеров, готовую захлопнуться в любую минуту.
Ломакин и Морсин в сопровождении двух десятков бойцов эскадрона прискакали в Пришиб. Наняли на базаре фаэтон, подкатили к резиденции командующего. Часовой у входа хотел поднять тревогу, да поздно: спешившиеся кавалеристы обезоружили его и отвели в сторону, заняли оборону перед домом. Тем временем Ломакин, Морсин, Бочарников, тот самый привольненский увалень, что стрелял в полковника Аветисова, его друг из Привольного Яков Горбунов и еще несколько бойцов вошли в дом.
В комнате перед кабинетом Ильяшевича сидел его адъютант поручик Калашников.
— Вы арестованы! Сдать оружие! — пригрозил маузером Ломакин.
Поручик вскочил с места, схватился за кобуру, но на него навалились двое бойцов, скрутили руки.
На шум и грохот упавшего табурета в дверях появился Ильяшевич.
— Что тут происходит? — недовольно спросил он и обвел всех удивленным взглядом.
— Именем революционного народа вы арестованы, полковник Ильяшевич! — громко и важно сказал Ломакин, опустив руку с маузером. — Прошу сдать оружие.
Ильяшевич, все еще недоумевая, хмуро посмотрел на обезоруженного и взятого под стражу адъютанта, на маузер в опущенной руке Ломакина, и ему мгновенно вспомнилось распростертое на полу тело полковника Аветисова с черной дырочкой во лбу. У Ильяшевича нервически задергался пышный седой ус, он извлек из заднего кармана галифе браунинг и, держа его за ствол, протянул Ломакину.
— Но что все это значит? — недоумевал он.
— Это значит, что ваш завтрашний заговор не состоится, полковник! — иронически улыбнулся Морсин.
Ильяшевича усадили в фаэтон и под охраной конных партизан повезли в Ленкорань.
Когда фаэтон въехал в город, восстание было уже окончено и власть фактически перешла в руки комитета связи. Все произошло как по писаному: внезапно и бесшумно, почти без выстрелов. Сама мысль о возможности ареста в такое время, когда они только что решили судьбу большевиков, казалась офицерам настолько невероятной, что почти никто из них не оказал сопротивления, полагая, что произошло какое-то недоразумение, что заговор состоится все-таки и завтра они будут освобождены, а арестовавших их большевиков запрут в трюме "Кетти" и увезут в Петровой. Некоторые, однако, поняли, что заговор раскрыт, и схватились за оружие. Так в перестрелке был убит бывший жандармский полковник Самборс. Дубянский, когда к его дому подъехал броневик, из которого выскочили Осипов и два красноармейца, кинулся бежать огородами в лес, но там его настигла нуля.
