На сей раз ее улыбка была искренней.

– Хотелось бы попробовать. Я вполне прилично печатаю, а вот в стенографии не сильна. Он отмахнулся.

– У меня есть две девицы, которые могли бы выиграть соревнование по стенографии. Мне нужна девушка, которая могла бы стать больше, чем просто секретаршей.

Улыбка сошла с ее лица.

– Боюсь, что не вполне понимаю, о чем речь. Черт побери! Он вовсе не имел в виду ничего такого. Погасив сигарету в пепельнице, он тут же закурил еще одну. Боже, до чего же прямо она сидит. Бессознательно он тоже выпрямился в своем кресле.

– Послушайте, мисс Уэллс, быть больше, чем секретаршей, означает, что работать придется не как обычно, с девяти до пяти. Могут быть дни, когда можно являться в контору часам к двенадцати. Если придется работать поздно вечером, то на следующий день можно и вообще не приходить. Но, с другой стороны, в критических ситуациях я хотел бы, чтобы вы сидели на своем рабочем месте еще до открытия нашей конторы, даже если перед этим вы работали до четырех часов утра. Кстати, вы и сами захотите быть здесь. Другими словами, график свой вы составляете сами. Но иногда по вечерам вы тоже должны будете выходить.

Он выдержал небольшую паузу, но Анна никак не прореагировала на сказанное.

– Скажем, я обедаю в клубе «21» со своим предполагаемым клиентом. Если обед я организовал что надо и провел беседу на должном уровне, то можно смело биться об заклад, что он подпишет соглашение со мной. Но мне придется прилично накачаться вместе с ним, выслушивая при этом жалобы на его нынешнего менеджера. Естественно, я буду клясться и божиться, что ничего подобного ни за что не допущу. Чего только я ни наобещаю ему… луну с неба, на которой будет выгравировано его имя. Ну и, разумеется, я не смогу выполнить все, что наобещал. Этого не сможет никто. Но я непременно приложу все усилия, чтобы избежать ошибок его предыдущего менеджера или администратора и выполнить те обещания, которые выполнимы. Вот только наутро я не вспомню ни единого словечка. И вот тут-то в игру вступаешь ты. Похмелья у тебя не будет, поскольку весь этот восхитительный вечер ты просидишь, потягивая одну-единственную рюмочку хереса, и запомнишь все, что я наговорил. На следующий день ты приносишь мне список всех моих обещаний, и, когда моя голова прояснится, я стану детально изучать их. Анна улыбнулась.

– Значит, я буду вроде одушевленного диктофона?

– Именно. Справишься, как ты думаешь?

– Ну, память у меня отличная, а херес я терпеть не могу.

На этот раз расхохотались они оба.

– О’кей, Анна. Хочешь приступить с завтрашнего дня?

Она кивнула.

– Я должна буду работать еще и с мистером Бэллоузом?

Он уставился в пустоту и тихо ответил:

– Никакого мистера Бэллоуза нет. Вернее, есть Джордж, его племянник, но Джордж – не тот Бэллоуз, который упоминается в названии фирмы «Бэллами и Бэллоуз». Это был дядя Джорджа, Джим Бэллоуз. Я выплатил Джиму его долю в нашей фирме перед тем, как он ушел на фронт. Я пытался было его отговорить, но куда там – он поехал в Вашингтон, там ему повесили офицерские погоны и отправили во флот. – Генри вздохнул. – Война – занятие для молодых. А Джиму Бэллоузу было пятьдесят три. Слишком много для того, чтобы воевать, и слишком мало, чтобы умирать.

– Он погиб в Европе или на Тихом океане?

– Умер от инфаркта в подводной лодке, дурак чертов! – Грубость, прозвучавшая у него в голосе, лишь подчеркнула привязанность, которую он испытывал к покойному. Затем настроение у Генри резко изменилось, и он тепло улыбнулся. – О’кей, Анна, пожалуй, мы с тобой достаточно порассказали друг другу о себе. Для начала а буду платить тебе семьдесят пять долларов в неделю. Как, устроит это тебя?

Это было больше, чем она ожидала. За комнату она платила восемнадцать долларов, за питание – около пятнадцати. Она ответила, что сумма ее вполне устраивает.

Сентябрь оказался удачным. У нее появилась работа, которая ей нравилась, подруга по имени Нили и хорошо воспитанный, но пламенный поклонник по имени Аллен Купер.

А в октябре появился Лайон Берк.

Ее быстро и радушно приняли в свою компанию обе секретарши и секретарь по работе с посетителями. Каждый день она обедала с ними в аптеке на углу. Излюбленной темой их нескончаемых разговоров был Лайон Берк, а тон задавала мисс Стейнберг, старшая секретарша. Она десять лет проработала с Генри Бэллами. И уж кто-кто, а она-то знала Лайона Берка.

Лайон уже проработал в фирме два года, когда началась война, и пошел на призывной пункт на следующий же день после Пирл-Харбора [5]. Джим Бэллоуз и раньше неоднократно предлагал Генри принять своего племянника в штат их фирмы. Однако, хотя Генри и не имел ничего против Джорджа Бэллоуза, он неизменно отказывал Джиму:

«Бизнес и родственные связи смешивать нельзя», – стоял он на своем. Но когда Лайон ушел на фронт, особенно выбирать стало не из кого.

Ничего плохого в Джордже, собственно говоря, не было. Адвокат он был способный, но ему не хватало того, чем был так щедро наделен от природы Лайон Берк – по крайней мере, по мнению мисс Стейнберг. Все сотрудники фирмы с жадным интересом следили за тем, как воевал Лайон, а когда ему присвоили звание капитана, Генри распорядился, чтобы все работали лишь половину дня, а остальное время – отмечали это знаменательное событие. Последнее письмо от него пришло из Лондона в августе. Лайон был жив, Лайон слал привет, но Лайон ничего не сообщал о возвращении.

Поначалу Генри самолично следил за почтой каждый день. Когда же минул сентябрь, а ни единой весточки так и не пришло, Генри примирился с невеселой мыслью о том, что Лайон распрощался с фирмой навсегда. Но мисс Стейнберг не хотела сдаваться. И она оказалась права. В октябре пришла телеграмма. Она была конкретной и лаконичной:

Лицо Генри Бэллами озарилось, когда он прочел телеграмму. Подпрыгнув, он вскочил с кресла.

– Лайон возвращается! Черт побери, я знал, что он вернется!

Следующие десять дней в конторе царил беспорядок – маляры делали декоративный ремонт – и всеобщее возбуждение: распускались всевозможные слухи и выдвигались самые невероятные предположения.

– Не могу дождаться, – вздыхала секретарь по приему посетителей. – Он абсолютно мой тип мужчины.

На губах мисс Стейнберг блуждала загадочная улыбка, словно она знала нечто, известное ей одной.

– Не только твой, а каждой женщины. Если даже сумеешь устоять перед очарованием его внешности, то все довершит его неподражаемый британский акцент.

– Он англичанин? – удивилась Анна.

– Родился в Англии, – пояснила мисс Стейнберг. – Его мать – Нэлл Лайон. Это было еще до тебя. И до меня тоже. А она уже была звездой английской оперетты. Приехала сюда на гастроли и вышла замуж за американского адвоката Тома Берка. Из труппы ушла, а Лайон родился здесь, поэтому у него американское гражданство. Но мать оставалась гражданкой Великобритании, и, когда отец Лайона умер, – кажется, Лайону было тогда пять лет, – она увезла его с собой в Лондон. Сама она вернулась на сцену, а он пошел в школу. Когда она умерла, Лайон вернулся в Штаты и начал изучать юриспруденцию.

– Я уверена, что влюблюсь в него до потери пульса, – заявила секретарша помоложе.

Мисс Стейнберг пожала плечами.

– Все девицы в нашей конторе были помешаны на нем. Но мне страшно хочется увидеть его реакцию, когда он познакомится с тобой, Анна.

– Со мной? – удивилась та.

– Да, с тобой. Вы оба обладаете одним качеством – высокомерием. Только Лайон постоянно ослепляет людей своей улыбкой, и она поначалу вводит их в заблуждение. Ты думаешь, что он относится к тебе по-дружески. Но никому никогда не удается стать с ним по-настоящему близким. Ни у кого не получалось. Даже у мистера Бэллами. В глубине души мистер Б. даже немного благоговеет перед Лайоном, и не только из-за его внешности и изысканных манер. Лайон обладает даром покорять окружающих. Вот увидишь: когда-нибудь, в один прекрасный день, Лайон завоюет этот город. Мне доводилось наблюдать, как мистер Б. заключал поистине блестящие соглашения, но ему приходится с боем завоевывать буквально каждый дюйм на этом долгом пути, потому что все знают: он – человек себе на уме, и заранее готовятся к беседе с ним. А Лайон просто войдет, полный британского обаяния, со своей внешностью кинозвезды, и – бац! – выйдет, получив все, что хотел. Но проходит некоторое время, и ты начинаешь отдавать себе отчет, что не знаешь, что же он представляет собой на самом деле и что он думает о тебе или о ком-то еще. В общем, я хочу сказать, что ему, похоже, одинаково нравятся все. И создается впечатление, что, может быть, в глубине души ему глубоко безразличны все и вся, кроме его работы. Вот ради нее он сделает что угодно. Но что бы ты о нем ни думал, в конечном счете начинаешь его обожать.