Произошло это так молниеносно и неожиданно, что растерялся даже дежурный страж. Затем последний мгновенно выбежал в коридор, и через несколько секунд вбежавшие человек десять следователей начали уже не пытку, а убийство больного человека с кандалами на руках. Когда человеческое тело представляло уже бесформенную массу, озверевшие храбрецы немного успокоились.

Грозящая опасность миновала. Не требовался больше и врач психиатр. Вошедшие надзирателя вынесли тело строптивого упрямца.

Стоящие по углям в различных позах преступники робко переглянулись и без всякой команды болев четко вытянули поднятые вверх руки – или от охватившего их ужаса, или же призывая Высшее Существо к возмездию над палачами.

Физически невозможно одному человеку описать картину издевательств, глумлений и пыток, коим подвергали невинных людей, не желающих раскаяться.

Но были преступники, также не совершившие никаких злодеяний, по перед ужасом пыток очень быстро сочинявшие требуемое признание. Следователи активно помогали им в редактировании показаний. Да и самые сочинения не отличались особой сложностью. Последние должны были содержать искреннее признание с обязательным указанием фамилии завербовавшего и длинным списком совращенных уже тобою граждан.

Иногда, не стесняясь нашим присутствием, следователь, подойдя к пишущему, заявлял:

– Чем больше укажешь тобой завербованных, тем лучше, но не менее пяти человек.

Подчас и сам указывал фамилию человека, который по каким то особым соображениям должен был быть в списке последних. Все это проделывалось с открытым цинизмом, и число арестованных с каждым днем росло.

Один туркмен рассказал позже, что он вынужден был завербовать всех своих знакомых, живущих с ним по одной улице. Но следователь настойчиво требовал еще. Не имея уже в памяти никого, он с грустью в голосе произнес:

– Пришлось указать на последнего – мужа своей дочери.

Некоторые на конвейере находились не более суток. Подписав показание, полное раскаяния в несовершенных преступлениях, с указанием завербованных, они уводились обратно в тюрьму. На другой день завербованные ими шпионы занимали место ушедших и также быстро исчезали, оставив список новых врагов народа, ходящих еще на воле.

Конвейер и тюрьма переполнялись. Геометрическая прогрессия дошла до головокружительных цифр. Увеличивался штат следователей. Срочно отстраивалась новая советская тюрьма. В ней мне позже пришлось просидеть пять месяцев в одиночке.

Великие лозунги претворялись в жизнь скоростными методами.

– «Тюрьмы и церкви сравняем с землей», – гласило одно из мудрых изречений.

От церквей действительно ничего не осталось, но зато старые царские тюрьмы не могли вместить всех верноподданных «родного папаши».

Здесь его щедрость была поистине отеческой. Новые тюрьмы украшали мрачными фасадами социалистическое строительство Советского Союза.

Но, о ужас! И этого скоростного строительства оказывалось недостаточно. Враги с каждым днем росли, как грибы.

И, наконец, «мудрый отец» в своем Гениальном предвидении почувствовал, что в недалеком будущем при взятых темпах очередь, вероятно, придет и за ним.

Врагов народа и просто ходящих на свободе людей оставалось совсем маловато.

Как всегда, «мудрость папаши» и здесь осталась непогрешимой, – козлом же отпущения сделался никчемный подставной болванчик – нарком НКВД – Г.П.У. – Ежов.

Правда, последний считался в свое время правой рукой «великого вождя народов». Но, как видно, лучше уж отрубить свою правую руку и сохранить мудрую голову на счастье потомству.

А счастья «родной отец» принес своим верноподданным так много, что о нем напишут историки целые фолианты. Только «исключительная гениальность вождя» могла создать настоящий советский рай. Нет в нем ни вздохов, ни печали – сплошь сияющие от радости лица.

На митингах и торжествах кругом возбужденные голоса кричат:

– Спасибо родному Сталину за счастливую жизнь!

А верные соратники «родного» из Г.П.У. тысячами снуют по толпе, беря на заметку граждан, без идиотски восторженной гримасы на лице скромно хлопающих в ладоши и недостаточно широко раскрывающих рот при криках:

– «Ура, родному!»

Несколько слов необходимо сказать о медперсонале конвейера и внутренней тюрьмы Г.П.У.

Не удивляйтесь, что здоровье врагов народа находилось под неусыпным наблюдением медицины и имелся штатный врач – еврей Ннкитченко.

Корпорация врачей с привитыми еще в школе гуманитарными взглядами на больного пациента, независимо от политической окраски последнего, конечно, может усумниться в нижеизложенном.

Не сомневайтесь и не возмущайтесь. В этой жизни всякое случается. В приведенном мною ниже эпизоде нет и капли преувеличения, а дана только маленькая деталь для характеристики многогранной работы этого «гуманиста» из НКВД.

Особо же сомневающихся не буду стараться убеждать, а отошлю к сидевшим вместе со мной профессорам Ашхабадского мединститута Дзиковскому, Витольду Адольфовичу и Парабочеву, Алексею Васильевичу. Они дополнят рядом эпизодов деятельность этой фигуры.

Парабочев к тому же являлся и директором мединститута, дипломом которого козырял Никитченко.

Возмущению и сомнению здесь не может быть места. А на законно возникший вопрос у многих честных врачей:

– «Как дошел ты до жизни такой?». – постараемся дать ответ.

Я уже ранее касался подбора младших тюремных кадров и их краткой характеристики. По аналогии с ними подбирались и медицинские работники.

Но, вероятно, трудновато было среди врачей найти подходящую кандидатуру, каковая, вместо врачевания, безошибочно определяла бы живучесть человеческого организма и возможность дальнейшего избиения. Прогноз должен быть безошибочным, чтобы жертва не могла отдать Богу душу без предварительного раскаяния в содеянных преступлениях.

Приходилось подобных работников готовить к новому виду медицины – врача-палача – со школьной скамьи.

Никитченко был до мединститута оперативным работником Г.П.У. Последний командируется на учебу. По секретной связи вслед за ним идет бумажка с указанием, что сей гражданин находится на особом положении и к нему не должен применяться общий метод в оценке его знаний.

Хозяева учитывали, что их будущему врачу меньше всего потребуется медицина. Свое же ремесло он постиг в совершенстве.

И вот новоиспеченный врач Никитченко сразу занимает высокую должность зав. санитарной частью Г.П.У. и тюрьмы.

Соблюдено внешнее приличие. Заключенных не только морально перевоспитывают по системе Г.П.У., делая из последних честных граждан СССР, но даже заботятся об их здоровье.

Ннкитченко, аккуратно выполняя свои обязанности, часто заглядывал на конвейер. Недоумение охватывало нас при виде всегда надетого на нем белого халата. Ведь эта спецовка, действительно, необходима врачу при его работе. Для выполнении же функций нашего доктора больше требовался красно-грязный балахон.

Этот врач никогда не появлялся на работу трезвым, а из всех снадобий, коими он усиленно пользовал своих пациентов, был единственно нашатырный спирт. Для конвейера чего-либо другого и не требовалось.

Однажды, войди к нам и поздоровавшись со следователями, он задает трафаретный вопрос:

– Как тут у вас дела?

Одни из палачей со злобным смехом отвечает:

– Посмотри, вот там одна сволочь лежит в углу, симулируя смерть.

Никитченко тупым взглядом окидывает только что избитого до полусмерти преступника. Подходит ближе и с деловым видом щупает пульс, в то же время угощая жертву лошадиной порцией нашатырного спирта.

Полуживой человек начинает дергать головой и приоткрывает глаза.

Лицо доктора Никитченко важно и торжественно. Как будто он своими знаниями вернул человеку жизнь.

Послушав еще с секунду пульс и уже окончательно убедившись в чем то, ставит диагноз:

– Ничего страшного, можно еще.

После этого спокойно идет дальше. Впечатление такое, как будто бы тяжело больной поправился, кризис миновал и можно дать еще ранее прописанное лекарство.