Драницин молча улыбался. С тех пор они изредка встречались то в кино, то в театре, то в сквере.

В эти редкие встречи Драницнну было как-то и хорошо и грустно, потому-то так тепло светились глаза, когда он смотрел на запыленную фотографию. А теперь Таня уехала в Москву — ее вуз перевели, и лишь изредка приходили короткие, наспех написанные письма.

Время в лаборатории шло незаметно. Стрелка часов показывала около четырех. Инженер встал и потянулся. В мозгу еще копошились обрывки формул и мыслей. Приятная усталость томила тело.

— Хорошо поработал, — пробормотал Драницин, выключая свет. — Хорошо.

Он на цыпочках прошел в столовую, нащупал в буфете кусок хлеба, отыскал колбасу, стоя поел и, выпив стакан воды, вернулся в кабинет. Постелил на диване постель и стал раздеваться.

В это время на столе осторожно зазвонил телефон.

— Фу, черт, — выругался инженер. Звонок в такое время был необычен. Шлепая босыми ногами, он подошел к столу и, зло взяв трубку, раздраженно спросил:

— Что надо?

В трубке пророкотало:

— Инженер Драницин?

Инженер узнал голос человека в сером пальто. Вечерняя встреча, почти забытая за работой, встала опять и неожиданно взволновала.

— Прошу окончательного ответа, — дребезжала трубка, — рекомендую согласиться...

— Подите вы к черту, — крикнул инженер, бросая трубку. — Странно, — говорил он сам с собой, сидя на диване и докуривая папиросу. — Странно. У меня как-то даже до сознания еще не дошло сегодняшнее приключение.

Это было обычно. В мозг, думавший всегда об одном, с трудом входили новые мысли, и только теперь после телефонного звонка инженеру было как-то не по себе. Билось учащенно сердце и ломило виски.

Глава III[3]

«Лорд Генри порывисто обнял ее гибкое, юное тело. Она трепетала. Он тоже, и в комнате раздался страстный поцелуй. — Ты моя, — прошептал Генри».

— Есть же такие люди, — воскликнула Женя и мечтательно перевернула страницу затрепанного романа.

В это время в прихожей задребезжал звонок, через минуту еще, на этот раз как-то особенно настойчиво. В квартире никого, кроме Жени, не было — все ушли на работу.

Загнув страницу, Женя побежала в прихожую.

— Кто там?

— Евгения Дмитриевна Драницина здесь живет? — послышался ребячий голос.

Женя приоткрыла дверь, предусмотрительно не сняв цепочки. Перед ней стоял беспризорник. Из-под огромного картуза хитровато смотрели плутовские глазенки и нос пуговкой.

— Вам, тетя, письмо, — и он вытащил из-за пазухи узенький изящный конверт. Женя улыбнулась: и конверт и почерк были знакомыми.

— Спасибо, малыш, — сказала она и сунула мальчугану конфету. — Ответа не надо?

— Нет, тетя, — и мальчуган, сунув конфету в широкие драные штаны, неожиданно лихо свистнул, сел на перила и победоносно съехал вниз. Женя улыбнулась и заперла дверь.

— Милый, милый, — напевала она, — это от него.

Гибкие пальчики надорвали конверт и на диван выпала крошечная записка.

Женя радостно улыбнулась.

— Котик, купи ты мне из соболя манто, — напевала она, пудря нос и крася губы.

Котик был рослый мужчина лет тридцати с безукоризненным пробором; он ходил в сером заграничном костюме, в ботинках джимми, в мягкой шляпе, и его всегда окружал еле уловимый аромат тонких духов, дорогих папирос и сытого комфорта. Связь была в меру поэтична и очень удобна.

Женя одевалась долго. Наконец она вышла, по привычке оглянувшись, и быстро пошла к трамвайной остановке. Человек в сером пальто, с лицом словно из фарфора и с длинными, точно приклеенными усами стоял у витрины магазинам искоса смотрел на подъезд квартиры Драницина. Когда Женя вышла, он криво улыбнулся и, лениво сунув руки в карманы, пошел в переулок.

Навстречу ему шли два оборвыша.

— Можно, — еле слышно уронил человек в сером пальто, проходя мимо.

— Идем, — толкнул оборванец своего товарища и, слегка пошатываясь, они вошли во двор дома, где жил Драницин.

Женя приехала в сквер. Маленькие часики показывали без пяти двенадцать. Наморщив носик, она осмотрела условленное место. Там никого не было.

— Противный, — прошептала она. — Так я же его помучаю.

Она решила погулять и прийти через двадцать минут, но и через двадцать минут Котика не было. На скамейке, обнявшись, сидела пара. Мужчина неприязненно взглянул на Женю.

То же повторилось через десять минут и еще через пять.

Когда разгневанная Женя в третий раз проходила мимо пары, мужчина злобно посмотрел ей вслед и до ее слуха донеслось:

— Ходят тут разные, посидеть не дают.

Через минуту Женя нервничала у телефона.

— Позовите мне Горецкого.

— Я у телефона.

— Так-то вы поступаете, что это за глупые шутки, — кричала она в трубку.

Голос в телефоне растерянно оправдывался.

— К чему эти идиотские записки, — истерически выкрикивала Женя.

— Какая записка?

— Ваша. Ваша!

— Ничего не понимаю.

Горецкий уверял, что это какое-то недоразумение, обещал сегодня же заехать.

Женя успокоилась, бегло взглянув на свое отражение в стекле телефонной будки, поправила шляпку и вышла на улицу. Вдруг ей стало не по себе. Какая-то смутная догадка и непонятная тревога защемили сердце. Она села в трамвай и поехала домой.

Вот и дом.

Взбежав по лестнице, Женя машинально дернула дверь и обмерла. Дверь была открыта и из прихожей выглянул милиционер в каске.

— Что вам надо? — пролепетала Женя.

— Проходите, проходите, Евгения Андреевна, — засуетился выбежавший из коридора сосед Сидор Трифонович, — не бойтесь. — Женя вошла.

— Всегда я говорил, душа моя, что квартиру нельзя оставлять без надзора, — взволнованно ораторствовал Сидор Трифонович. — И что вам стоит посидеть дома, пока Груша из отпуска приедет. Так нет. Что вы, как можно. И вот теперь полюбуйтесь. — Он широким жестом пригласил Женю на кухню. Ничего не понимая, она пошла за ним. Дверь черного хода была открыта настежь. Замок вместе с куском дерева был вырезан и вынут; цепочка снята.

— Хорошо, что я декадную сводку дома забыл. А директор требует и кипятится, ну я и поехал. Прихожу и слышу, знаете ли, какой-то подозрительный скрип на кухне. Я к двери. Слышу кто-то пробует американку открыть. Я как крикну: кто там — стрелять буду! И сразу же по лестнице топот. Открыл — и вот... — Сидор Трифонович театрально показал на дверь.

— Всегда я говорил...

Милиционер, составив протокол, удалился.

Женя, взволнованная всем происшедшим, ушла в свою комнату и вызвала мужа домой.

Через час встревоженный Драницин слушал несвязный рассказ вперемежку со слезами, всхлипываниями и упреками.

— Меня могут убить, — почти выкрикивала Женя, — я беззащитна. Я не могу больше жить в этой ужасной квартире. Это вы виноваты... Вы... Вы.

Попытка ограбления взволновала и его. Он догадывался, что это не простой налет на квартиру. Ему почему-то казалось, что вчерашние угрозы, к которым он отнесся так легко, претворятся в жизнь.

Отправив жену в магазин, Драницин сообщил в трест, что не придет на работу, и, шагая по кабинету, обдумывал, как же ему поступить. Было ясно, что люди, идущие на ограбление среди бела дня, не остановятся ни перед чем, чтобы вырвать изобретение. В глубоком раздумье он прошел в лабораторию.

Вынув из ящика стола тетрадь, испещренную чертежами и таблицами, Драницин отыскал листок, на котором была написана решающая формула, составляющая основу изобретения. Зажмурив глаза, он мысленно повторил ее, потом вырвал листок и сжег его на пепельнице. Когда пламя погасло и черный сморщенный листочек, слегка потрескивая, клонился набок, Драницин осторожно сдул пепел в печь. Подумал немного, потом бросил в топку тетрадь.

«Когда надо — восстановлю», — подумал он. Чиркнула спичка, и пламя ярко охватило бумагу. Ему стало легче. Оставалась модель, но разобрать принципы ее устройства без знания формулы было трудно.