Стрелок убрал Кочергу на место и спросил индейца:

— Ты не хотел бы для разнообразия послужить сам себе, нет?

Ревущий Буйвол постоял неподвижно, глядя на Пепла в упор. Затем, всё так же не говоря ни слова, он развернулся и направился прочь, нырнул под рухнувшее дерево, шагнул в кусты — и пропал.

— Дурак ты, компа, — сказал торговец, уронив руки. — Какой же ты дурак. Ну зачем, зачем ты этого локо отпустил? Ты ж видишь, ты его обидел насмерть. Заколдует он тебя. Или поджарит. Или поджарит, или заколдует, или прирежет, тебе остается только гадать, компа.

— А Буйвол теперь и колдует? — спросил Пепел. — Кстати, страшные истории лучше всего идут под костер… и одну-другую порцию жареной крольчатины.

К ночи в горах холодало стремительно и основательно. Сырой могильный ветерок шарил между вековых сосен, забираясь под одежду путников тонкими ледяными пальцами, а иногда ложился на плечи легким ледяным саваном. Стрелок отобрал у мексиканца мачете и долго обтесывал толстую сосну, прежде чем смог облокотиться на нее спиной: все деревья были старые, узловатые, и кора их щетинились острыми завитушками. Торговец явно ждал, что слингер оборудует сидячее место и ему, но Пепел отшвырнул мачете прочь и уселся без лишних церемоний. Ему достаточно было проверить, что лезвие ледяное и не греется.

Пако вздохнул, подобрал мачете и принялся обтесывать ствол под собственные нужды.

Из обтесанных щепок и кусков сосновой коры они сложили костер, и торговец принялся разделывать первого кролика. Слингер предложил свою помощь, но Пако обиделся за сосну и мачете ему решил не давать.

— Видал, как ему заяц в руки дался? — спросил Пако, собственноручно вспоров брюхо неведомого зверька и жестикулируя гигантским лезвием. — И медведь говорил. Говорил, ты сам слышал. Ур-р-р-р, ур-р-р-р-р.

Торговец перекрестился свободной рукой, оставив на пончо следы окровавленных пальцев. Потом он сел у костра и принялся раскладывать мясо в ряд на горячем камне. Пако знал толк в поварском деле. В его карманах, кроме маленького столового набора, нашлось столько приправ и солей, сколько не продавалось даже в городской бакалейной лавке.

Пепел взял колоду и подгреб раскаленные угли поближе к мясу. Налетел холодный ветер, и костровая яма накалилась, превратившись в маленький ад. Слингер вынул окурок и принялся раскуривать его от лучины.

— Ну допустим, — сказал он, выбросив истлевшую щепку. — Игуана повелевает змеями, Буйвол командует медведем. Что ж ты рассказываешь мне вслух, как пытался его убить? Вдруг он спрятался где-то поблизости?

Мексиканец ухмыльнулся и поднял указательный палец, испачканный красным.

— Родственные узы, чико, — сказал торговец. — У него мать из Мехико, и дон тио Рамирес из Мехико. На свою кровь порча не ляжет.

Слингер долго пытался заснуть, но вопросов оставалось слишком много. В ночном лесу стояла такая абсолютная и неподвижная тишина, что каждый скрип вековой сосны звучал как выстрел — КРАК! — и Пепел поневоле открывал глаза — а когда закрывал, ему опять снилась стена лезвий. Тогда он открывал глаза и пялился во тьму, но видел только призрачные лунные блики на дальних соснах.

— Пако, — позвал стрелок, не выдержав бездействия.

— М-мх? — спросил торговец. Голос его звучал хрипло, но Пако, видимо, тоже не спал.

— Как ты встретил Санчеса? Кто он такой? — спросил Пепел, осторожно переворачиваясь и стараясь не улечься спиной или боком на выпирающий сосновый корень.

— М-м… я, — Пако длинно и шумно зевнул в темноте, потом снова заговорил: — Я молодой был тогда, дурной, совсем как ты, слингер. Только умнее. У меня с моим компадре Мигелем был общий бизнес, туристические путевки, отдых в Мехико, и так далее. И тут заходит в нашу контору человек, и говорит: всё, Пакито. Я Мигеля убил, теперь ты на меня работай. Ну, я увидел ружье индейское и думаю: будет оно моё, слингер. Пор диабло! И пошел к нему работать. Двадцать лет назад дело было.

Пепел задумался.

— Гм, — сказал он. — Ты эти годы ждал, пока украсть можно будет?

Ответа не было. Стрелок уже решил, что Пако заснул, но тот отозвался после долгого молчания:

— Не ждал, слингер. А на винтовку зарабатывал.

Пришел черед слингера помолчать.

— Я вот чего не пойму. — спросил он наконец, больше сам у себя, чем у Пако. — Ты говорил, вы сняли это ружье с трупа на Юкатане.

— То было другое ружье, — сказал Пако. — В войну. Отец дону Эрнандо оставил, оно маленькое. И стреляет не так сильно. А это — оно у дона Санчеса было, и диск тот, что ведьма украла — он тоже его.

— Откуда второе ружье взялось? И откуда диск?

— Да бог этот ихний ему дал, — ответил Пако.

— Какой бог?

— Какой-какой, змеиный, мадре.

— Змеиный бог Кецалькоатль дал Санчесу диск и ружье? Это еще с какой стати?

Торговец привстал на локте.

— Ш-ш, — сказал он. — Ты слышишь, слингер? Кто-то поет.

Стрелок прислушался. В неподвижной лесной тишине и правда слышалось пение — одна и та же заунывная нота, далекая, но глубокая и звучная.

— Ацтекская песня. — Пепел указал пальцем. — Вон.

Вдали и в вышине, на стройной шеренге сосновых верхушек, мерцало зарево чужого костра.

Чем выше в горы, тем плотнее смыкались над головой узловатые лапы сосен. Под ногами здесь и там порой чирикали ночные сверчки. Один раз Пепел услышал крик совы… и опять сверху донеслась эта гнусавая привязчивая нота. Она дрожала над лесом и доносилась примерно оттуда же, откуда мерцал костер.

Крак. Крак.

Стрелок и торговец пробирались сквозь густой подлесок. Они старались не шуметь и не наступать на сухие ветки, но всё равно наступали и шумели на целое предгорье. Если бы Ревущий Буйвол хотел спрятаться от них — Пако и Пепел никогда не смогли бы застать его врасплох. Но индеец продолжал петь, в значит, он не прятался.

— Пако, — позвал стрелок в пустоту между деревьев.

Крак-крак-крак.

— А? — спросил Пако из темноты.

— С какой стати змеиный бог передал Санчесу эти… ружья? Для чего?

Из темноты молчали.

— Чтоб грингос перестрелять, — сказал наконец Пако. — Если опять война. Взять всех габачос — и спалить к чертовой матери. Не в обиду.

— Не много ли работы… — начал слингер и задумался. Этих ружей, если верить мексиканцу, у этого Кецалькоатля был целый склад. А мистер Кайнс, выходит, получил нечто вроде образца.

— Тебе-то самому для чего они, эти ружья? — спросил он мексиканца.

— Революцию, слингер, — отозвался Пако. — Революцию делать надо.

— И грингос перестрелять?

— Если демократию не обеспечат, — отозвался торговец. — Так взять и стрельнуть парочку. А как еще?

Он сплюнул в темноту.

Индейское пение вдруг оборвалось. Пламя костра, впрочем, уже отчетливо мерцало, подсвечивая сосны прямо у них над головой.

Ацтек сидел на бревне поодаль от костровой ямы, под узловатой бледной осиной, до плеч укрывавшей его своей тенью. Когда Пепел и Пако взобрались к нему, он не встал, не поднял руку — вообще не подал виду, что заметил их. «И не поет больше», — подумал слингер.

Молчание индейца ему совсем не нравилось. Тем более, что руки его оказались по локоть измазаны в черной запекшейся крови, а на груди индейца той же кровью была начерчена толстая спираль.

Торговец подобрался к ацтеку наклонился к нему. Потом вытянув руку и чиркнул зажигалкой.

— Мадре де диас, — пробормотал Пако. — Тонто локо, ты что ж с собой сделал-то?

Пепел шагнул вперед, заглянул мексиканцу поверх плеча — и увидел, что у ацтека не хватает ушей. И глаз. И губ, и носа — ничто не отбрасывало тени на голову, все выступы и выросты были срезаны с аккуратностью хирурга, удалены целиком и полностью. Хуже того — кровавая спираль на груди индейца была не нарисована, а вырезана — прямо по коже и мясу.

— Это не он, — сказал Пепел.

— Что?