— Кеннин, как ты можешь радоваться? Ведь все, все уплыли…

Братья и сестры обернулись к Ирии. Она была еще совсем крошкой. Агнета, уходя на берег, к людям, оставила ее в детской колыбели. Подрастая, Ирия становилась все более похожей на мать, она была хрупкая, маленькая, с золотыми волосами и серо-голубыми глазами, которые казались огромными на ее тонком личике с острым подбородком. Ирия всегда избегала увеселений, празднеств, шумных пиров — с большим упорством, чем того требовали обычная скромность и положение принцессы. Она еще никогда не уплывала из города с каким-нибудь пареньком, но часами могла слушать женские разговоры, охотно училась рукоделию и домоводству, занятиям, которые глубоко презирала Эяна. А еще больше любила Ирия бывать в подводных покоях своей матери и любоваться сокровищами, которые когда-то принадлежали Агнете. Часто Ирия поднималась на поверхность моря и, покачиваясь на волнах, подолгу глядела на далекий берег, туда, Где виднелись зеленые холмы и темные крыши домов, прислушивалась к церковному колоколу, созывавшему христиан на богослужение. В последнее время Ирия часто просила Эяну или одного из братьев взять ее с собой на прогулку к побережью. Там она подолгу плескалась у самого берега в волнах прибоя или бегала среди низкорослых, искривленных ветром деревьев и по вересковым пустошам, легкая и светлая, словно тень.

Эяна порывисто обняла младшую сестру и сказала:

— Ты предаешь слишком большое значение тому, что мы по крови наполовину смертные.

Тоно нахмурился.

— Но это правда, жестокая правда, — сказал он.

— Ирия такая слабенькая. Быстро плавать она не умеет, а нам ведь придется плыть быстро, да еще без отдыха, и неизвестно чем питаться. Что, если на нас нападут хищные рыбы или звери? Что, если зима застигнет нас в холодных северных морях, прежде чем мы доберемся до тех мест, где проходят теплые течения? А вдруг отец поплыл как раз в арктические моря? Просто не знаю, как нам быть. Разве мы можем взять Ирию в такое опасное плавание?

— А давайте оставим Ирию кому-нибудь на попечение, — предложил Кеннин.

Эяна, обнимавшая Ирию, почувствовала, как девочка вздрогнула при этих словах.

— Нет, нет, не надо! — едва слышно прошептала Ирия.

Кеннин покраснел, поняв, что сморозил глупость, Тоно и Эяна поглядели друг на друга, затем на опущенную голову маленькой младшей сестренки. Во всем народе лири вряд ли нашелся бы кто-нибудь, кто рискнул бы взять с собой слабое беззащитное существо в опасное путешествие, где и за собственную-то жизнь надо изо дня в день вести жестокую борьбу. Если нечто подобное и бывало когда-либо раньше, то водяные шли на такой риск крайне неохотно. Теперь же, после гибели города Лири, не было ни малейшей надежды, что где-нибудь поблизости найдется кто-то из жителей подводного мира, кто согласился бы заменить Ирии отца, доброта и любовь к детям были им совершенно чужды.

Тоно не сразу нашел в себе силы, чтобы произнести вслух окончательное решение:

— Я считаю, что, прежде чем тронуться в путь, мы должны отвести Ирию к людям. Ведь по матери они нам родные. Это будет лучше всего.

Старый сельский священник отец Кнуд проснулся от стука в дверь. Он выбрался из кровати с пологом и нашарил в темноте рясу. Огонь в печке почти погас, угли едва тлели и не давали света. Старик на ощупь оделся. В доме было холодно, отца Кнуда бил озноб, старые кости ломило. Ощупью пробираясь к дверям, священник недоумевал: кто же это послал за ним среди ночи, неужели кто-то помер в поселке? Отец Кнуд намного пережил всех стариков Альса, своих ровесников.

— Иду, иду. Господи помилуй… Сейчас, иду.

Полная луна взошла совсем недавно. Словно серебристый мост, повисло над волнами пролива Каттегат ее холодное сияние и окрасило в серебристо-серый цвет влажные от ночной росы тростниковые крыши домов. Но две перекрещивающиеся улицы Альса были сухи и терялись в темноте. По ночам вокруг рыбачьего поселка рыскали волки, в лесах безраздельно господствовали тролли.

Удивительное дело: собаки не подняли лай. Похоже, что-то их напугало. Кругом стояла глубокая тишина, нигде не было слышно ни звука, и вдруг… Что это? Какой-то глухой стук? Топот копыт? Уж не адский ли конь скачет по могильным плитам на кладбище?

Впереди стояли четверю, окутанные паром. Как же так? Почему от дыхания поднимается пар? Ведь лето на дворе, и ночь теплая… Отец Кнуд перекрестился. Он никогда еще не видел водяных, если не считать того давнего случая. Да и тогда все было скорей неким изумительным сном — он смутно помнил тот миг, когда водяной пришел в сельскую церковь. Но если эти четверо не водяные, то кто же они? Прихожане нередко рассказывали отцу Кнуду о своих встречах с водяными на берегу или в море. Юноша и девушка, стоявшие перед домом священника, были хорошо видны, их непривычный облик ясно и четко вырисовывался в ночном сумраке. Мальчик, стоявший рядом с ними, был не так хорошо виден, фигурка девочки почти совсем терялась в темноте, но отец Кнуд все же разглядел, что девочка, как и все остальные, была одета в короткую тунику из рыбьей чешуи, с которой стекали и падали на землю блестящие капли воды. И даже эта малышка сжимала в руке копье с острым костяным наконечником.

— Вы… Вам… Будет лучше, если вы уйдете, — в холодном безмолвии голос священника прозвучал слабо и неуверенно.

— Мы дети Агнеты, — сказал высокий юноша.

Он говорил по-датски с легким и, как показалось отцу Кнуду, необычным акцентом.

— Нас не поразили колдовские заклинания, — продолжал юноша. — Мы уцелели и остались невредимы, потому что наша мать была смертной женщиной.

— Не колдовские заклинания, а церковное проклятие, — осмелился возразить отец Кнуд. Он весь сгорбился и мысленно воззвал к милости Господней.

— Умоляю вас, не гневайтесь на моих прихожан. Они вовсе не хотели, чтобы вас предали проклятию. Они ни в чем перед вами не виноваты, все сделали не они…

— Я знаю. Мы расспросили одного… друга. Он рассказал нам обо всем, что здесь произошло. Теперь мы вынуждены покинуть эти места. И мы хотим оставить Ирию на ваше попечение.

После этих слов у священника немного отлегло от сердца, к тому же отец Кнуд успел разглядеть, что ступни у четверых пришельцев были самые обыкновенные, такие же, как у всех людей. Отец Кнуд пригласил водяных в дом. Переступив порог, дети Агнеты наморщили носы, брезгливо принюхиваясь к спертому воздуху и не слишком изысканным запахам убогого человеческого жилища. Отец Кнуд развел в очаге огонь, засветил масляную лампу и поставил на стол хлеб, соль и жбан пива. Гости расположились на длинной деревянной лавке, хозяин устроился напротив них на табурете.

Их беседа была долгой. Закончилась она тем, что отец Кнуд обещал позаботиться об Ирии и сделать для девочки все, что в его силах. Пусть братья и сестра некоторое время обождут, предложил священник, тогда они смогут сами в этом убедиться. Каждый вечер с наступлением сумерек он будет отпускать Ирию на берег моря повидаться с сестрой и братьями. Отец Кнуд уговаривал их тоже остаться в поселке, но безуспешно. Поцеловав на прощание сестру, они ушли. Девочка тихо, почти беззвучно заплакала и плакала, пока не заснула. Старик заботливо подоткнул на ней одеяло и прилег на скамью, чтобы подремать до рассвета, ждать которого оставалось уже недолго.

В последние дни Ирия понемногу привыкла к новой жизни и даже повеселела. Во время вечерних свиданий на берегу сестра и братья держались с ней отчужденно и холодно, из опасения, что иначе в Ирии вновь заговорит кровь рода Лири и проснется тоска по морю. Отец Кнуд обращался с девочкой ласково и даже баловал ее, насколько позволяли старику скудные средства. Дети Агнеты помогали ему, каждый вечер приносили свежую, только что пойманную рыбу. Вечерние свидания становились раз от разу короче: для Ирии земля была новым, полным чудес миром, как, впрочем, и для всех детей в поселке. Вскоре Ирия стала с утра до вечера пропадать на улице среди шумной оравы деревенской детворы. Труд людей, их хлопоты и заботы были ей неизвестны, но она хотела всему научиться. Кирстен Йохансдаттер стала учить Ирию ткать и говорила, что со временем из девочки вырастет замечательная мастерица.