Старины я насмотрелся и могу без экспертизы дать гарантию – вещица из тех, что фараонов помнят.

Вот только не могу отнести ее ни к чему знакомому. Никогда не встречал подобную манеру исполнения. Откуда такое вообще могло появиться? Гениальный мастер-одиночка создал, затем закопал и помер, не выдав секрета?

Проверил сейф еще раз, на всякий случай. Вроде бы ничего не упустил, так что пора сказать этому дому «прощай».

В ухе коротко пискнуло, безликий голос произнес:

– У азиатки загорелся свет.

Все плохо. Очень плохо. Сам факт передачи кричит об этом во весь голос: мы свято храним обет радиомолчания, нарушая его в редких случаях и очень осторожно. У меня даже мобильник отключен – в этих штуковинах не один подвох для таких, как я, зарыт.

И что именно произошло? А произошло то, что план оказался не столь уж безупречен, причем я здесь не виноват. Кто допустил прокол – выяснять будут потом. А сейчас мы имеем следующее: горничная, вместо того чтобы смотреть десятый сон про родной Бангкок, поднялась и зажгла свет.

И зачем она это сделала? А затем, что сон ее оказался не столь крепок, как планировалось. Возможно, ее в младенчестве вместо материнского молока вскармливали опиумом и организм с тех пор не замечает слабые снотворные средства. И очень может быть, что поднялась она не просто так, а из-за шума взрыва.

– Конница пошла наверх, – сообщили мне очередную новость.

Даже шифрованная связь в наше времена не так надежна, как ее рекламируют, и слово «охрана» заменили на название архаичного рода войск. Но не понять невозможно: горничная сообщила на пост нечто настолько интересное, что здешние служивые решили взглянуть на апартаменты лично.

Все это я обдумывал уже на ходу, возвращаясь тем же путем, каким пришел. То есть для начала на двадцать третий, а там… Там, в ящике, меня дожидается коробка с дубликатом маски Нарышкина. По плану я должен был ее нацепить, спуститься на грузовом лифте, отметить пропуск, покинуть здание. Уборщику здесь доверяют, так что работу нечасто осматривают «по горячим следам», к тому же тот, кто должен этим заниматься, сегодня не явился по неведомой мне уважительной причине: знаю, кто ее организовал, но не знаю, что именно.

Может даже валяется в стельку пьяный рядом с Нарышкиным.

Через пост мне теперь не пройти. Сейчас, до разбирательства, выходы перекроют для всех без исключения: в службе безопасности здесь неоперабельные параноики подвизались, примерно так мне их охарактеризовали. Через минуту-другую они будут точно знать, что произошло, и начнется настоящий воровской кошмар: обыск здания, тотальная проверка без оглядки на должности.

Зачем я тогда возвращаюсь на двадцать третий, загоняя себя в ловушку еще выше? Нет, вертолет на крыше меня не ждет: в городе с полетами у нас очень строго, официально вообще никак не оформить, а неофициально собьют еще на подлете.

Ну ладно, я и на дельтаплан бы согласился, но его тоже нет. Зато во все той же тележке есть моток троса и удобный десендер[1]. Не сказать, что улечу отсюда подобно Карлсону, но шансы уйти, даже не попавшись на глаза, весьма приличные. Это, разумеется, при поддержке со стороны команды.

Подвели они меня сегодня по-крупному, так что пусть из кожи выкарабкиваются теперь, но должны четко встретить внизу и увезти подальше от злых охранников.

Двадцать третий этаж, даю короткое сообщение:

– Через минуту буду.

Они знают, о чем я сейчас. Теперь перевернуть тележку Нарышкина, вскинуть на плечо выпавшую бухту троса, взвести прихваченный из сейфа «мини-узи», сунуть в карман рюкзака. Да, я помню, что мы не носим оружие и не убиваем, но попадаться мне очень не хочется. Страна у нас такая, что законы иной раз прямо-таки заботятся о злоумышленниках, а не о тех, кто с ними борется, потому охрана зачастую вооружена куда хуже преступников. Надеюсь, насчет местного «спецназа» меня всего лишь запугивали и сейчас на лифте поднимаются те самые люди с поста на входе, то есть простые парни, не забывшие про страх. Очередь над головами мгновенно заставит вспомнить о беременных женах и мизерном окладе.

Это, конечно, на самый крайний случай – если охрана окажется очень уж оперативной.

Дожидаться лифта я не стал. Зачем? Я ведь не рассыпаюсь от старости и болезней, так пару этажей по лестнице в несколько прыжков пронесся. Дверь на крышу под сигнализацией, как и почти все в этом уже изрядно поднадоевшем здании, времени с ней разбираться нет вообще, так что продолжаю заниматься вандализмом – расправляюсь с замком ударом ноги.

Где-то в недрах высотки при этом загорается красный огонек, но он не одинок: моя группа поддержки в данный момент вызывает срабатывания сразу в нескольких местах. Проще всего это проворачивать с окнами, для этого достаточно мощной пневматической винтовки. Наши люди, правда, применяют более навороченные устройства, но суть та же: охрана фиксирует нарушение периметра сразу в нескольких точках, и на все обязана реагировать. Не так просто понять, какие из них ложные, значит, им придется терять время и силы на проверки.

А мне много времени не надо, я быстро справлюсь.

Только бы сейчас все шло по плану, без новых сюрпризов. Ведь они, эдакие негодяи, предпочитают ходить стаями, а не поодиночке.

Оттолкнуться, вновь оттолкнуться, раз за разом встречая стену здания ногами. Спуск невозможно выполнить молниеносно, но я делал все, что мог, в этом направлении. Удары о стеклопакеты не проходили бесследно: датчики охранной системы их фиксировали, добавляя суматохи. Но если найдется кто-то достаточно умный, может проанализировать последовательность срабатывания и понять, что нарушитель уходит именно этим путем. Плевать, скоро я буду далеко от всего этого.

Трос неприятно задергался, когда до земли оставалось около десяти этажей. Не верю, что веревка обрела способность двигаться самостоятельно, значит, процесс инициирован снизу или сверху. В первом случае люди из команды должны помочь, во втором…

Надеюсь, у вторых нет при себе острого ножа.

При этой мысли трос печально обмяк и начал обвивать мое стремительно снижающееся тело подобно предельно истощенному удаву. Точно знаю, что внизу никто не будет готовить батут на такой случай, потому настроение у меня упало до столь скверной отметки, что словами не выразишь.

А потом упал и я.

Вспышка. Мрак.

– Трульма даатуа манарасс аччитилаас! Фаальтаоксиль науашшараас!

Гм… Неужели я остался жив? Тогда почему меня поместили в кабинет логопеда, да к тому же во время осмотра посетителя, отягощенного колоссальными проблемами с дикцией? Нарышкину до этого несчастного бесконечно далеко, тут даже я без ошибки поставлю правильный диагноз: «Неизлечимо».

Откровенно говоря, глаза открывать пришлось с опаской, потому как готов был увидеть нечто, что видеть совершенно не хочется. Дурные опасения имеют дурную привычку сбываться, вот и это сбылось.

Зря открыл.

Как бы сказать, чтобы получилось незатянуто… Вот есть места, где от одного взгляда сердце петь готово, а душа порхает разноцветной тропической птичкой. Но есть и другие, где не то что петь – матом ругаться не захочется: мрак, тоска беспросветная, покосившиеся могильные кресты, смрад разложения и омерзительно каркающее воронье.

Вот я, к сожалению, оказался именно в другом.

Обстановка помещения прямым текстом намекала на застенки, причем не цивилизованные полицейские, а самые что ни на есть пыточные, времен если не Бориса Годунова, то недалеко от них ушедших. Сырые стены из крупных, небрежно отесанных каменных блоков, бородатая плесень в каждой щели, упитанные мокрицы и не менее упитанные питающиеся ими пауки. Дверь (дощатая!) снабжена квадратным окошком-кормушкой, над ней пристроилась электрическая лампочка – тусклая, с противно-красноватым свечением, но все равно выглядевшая здесь так же странно, как спутниковый навигатор на каравелле Колумба.