Сфорцо притронулся к ее руке:

– Вот сюда.

Направо у костров пировали арабы Гамида. Ночь проходила, близился рассвет. Из темноты выступила неясная фигура араба, державшего двух лошадей.

Сфорцо подошел к нему и молча помог Каро взобраться в седло. Он, подойдя к своей лошади, глухо сказал:

– Я должен вернуться.

– Нет-нет, – прошептала Каро, но он не слышал ее слов.

Она спрыгнула с лошади и, спотыкаясь, побежала за ним, повторяя его имя:

– Джиованни, Джиованни!

Он вошел в палатку и встал на колени около Роберта. Закрыв глаза, он нагнулся над безжизненным телом брата, и его смуглое лицо окаменело в страдании; рука его держала неподвижную руку Роберта. Несказанный ужас охватил Каро в давящем молчании палатки.

Она невольно вскрикнула. При звуке ее голоса Сфорцо поднял голову, словно прислушиваясь.

Мягким и нежным движением он сложил руки Роберта на груди и поднялся на ноги.

Из-за дверей заглянуло чье-то лицо и тотчас же исчезло.

Сфорцо подошел к Каро.

– Идемте, – сказал он.

Она не двинулась с места.

– Я не могу, – прошептала она, – не могу.

Взгляд ее остановился на теле Гамида с застывшей кровавой пеной на губах.

В следующий момент Сфорцо заметил, что звук барабанов и гобоев внезапно оборвался. Наступила тишина, жуткая и глубокая, таящая в себе неведомую угрозу.

Сфорцо подошел к Каро и увлек ее к двери.

Когда они выбежали, спотыкаясь, громкие крики раздались в лагере.

– Каро, – резко произнес Сфорцо, который почти нес ее на руках.

Он опустил ее на землю и, приблизив свое лицо к ее лицу, сказал:

– Вот мой револьвер. Нам придется прибегнуть к нему. У нас нет другого выхода. Слуга Роберта удрал с лошадьми, мы не можем бежать.

Его голос, его слова вернули ее к действительности.

Беззвучно, точно повторяя заученный урок, она сказала:

– Налево – Али, лошадь Гамида. Лучшая чистокровная лошадь во всей пустыне.

– Налево, – повторил он.

Он не успел произнести это слово, как из темноты выступили неясные фигуры, надвигавшиеся на них. Глубокая тишина прервалась громкими криками.

– Скорей! – крикнул Сфорцо и потащил Каро налево.

Раздались выстрелы. Она слышала возглас Сфорцо, затем он вскочил на лошадь и поднял ее в седло.

Лошадь поднялась на дыбы, кружась на месте, затем помчалась стрелой. Каро чувствовала, что ледяной ветер дул ей в лицо. Она прижалась к Сфорцо. Лошадь неслась в быстром беге.

Лагерь с его ужасными воспоминаниями остался далеко позади.

Когда взошло солнце, уставшая лошадь споткнулась и упала, сломав ногу. Сфорцо и Каро упали на песок.

Каро лежала неподвижно, широко раскинув руки, на ее пальцах виднелись маленькие глубокие ранки.

Сфорцо заметил их, когда поднялся.

Достав револьвер и все еще думая о Каро, он подошел к Али и, закрыв рукой прекрасные, страдающие глаза лошади, застрелил ее. Лошадь дрогнула и, выпрямившись, застыла неподвижно.

Сфорцо стоял около нее, оглядываясь вокруг усталыми, налитыми кровью глазами. Кругом простиралась пустыня, бесконечная и безмолвная в розовом свете зари.

Он посмотрел на Каро. Лучше ей было не приходить в себя, лучше им обоим умереть вместе от пули, но необъяснимая, неискоренимая жажда жизни мешала ему поступить таким образом. И опасность лишь углубляла это чувство.

Сфорцо оглянулся и побледнел. У него захватило дыхание, и он беззвучно прошептал, точно задыхаясь от долгого бега:

– Это мираж!

В золотой дали пустыни он увидел деревья и маленькую палатку.

Спотыкаясь, он побежал туда, протянув руки вперед, как будто боясь упасть. Он притронулся к палатке, почувствовал грубый крепкий холст под пальцами, увидел колодец в тени тамариндовых деревьев.

Испытывая огромное облегчение, заставившее его забыть обо всем остальном, он вошел в палатку. Тонкий слой песка покрывал все предметы. Какая-то одежда висела на стене. На полу лежал матрац и стояла большая чаша, около которой лежал кусок мыла и валялось полотенце. Матрац был покрыт одеялом. Сверху лежали две или три подушки. В углу находился большой полотняный мешок с финиками, пачками кофе, муки и бутылками коньяку, а также с несколькими плитками шоколада. Складной стол валялся у входа. Сфорцо поднял его и поставил посредине палатки. Он заметил, что около стола на земле лежала большая фотография. Он поднял ее и задохнулся от нахлынувших чувств. Он поднес руки к вискам, не веря себе. Это был его собственный портрет. Два или три года назад он снимался в этом костюме у одного из лучших фотографов Лондона, чтобы послать портрет Роберту.

– Роберт, – прошептал он еле слышно.

Он увидел Роберта, веселого, оживленного, а потом увидел его спокойное, безжизненное лицо, его холодную руку с кольцом его матери, которое он носил всегда…

– Это палатка Роберта, – произнес он вслух.

Его усталые мысли снова и снова возвращались к тяжелой утрате. Да, конечно, Роберт часто говорил ему об остановках в пустыне, о случайных привалах по дороге, во время которых он жил в палатках.

Здесь, в этом маленьком шатре, он еще недавно жил, двигался, дышал, смеялся…

Через открытый вход палатки он увидел мелькнувшую тень. Внезапная мысль испугала его. Он подошел к двери и увидел коршуна, кружившего в глубокой выси.

Вспомнив о трупе лошади и о Каро, лежавшей там, в пустыне, он быстро побежал к ней, не замечая возрастающей жары. Птица реяла все ниже и ниже, он ясно слышал хлопанье ее огромных крыльев.

С усиливающимся страхом Сфорцо подбежал к Каро, опустился около нее на колени и приподнял ее голову, не сознавая ясно своих движений.

– Солнце, – произнес он громко, – солнце!

Каро открыла глаза, и ее отсутствующий взгляд остановился на его лице. Он помог ей подняться на ноги, и они направились к палатке медленно и спотыкаясь. Когда они вошли в палатку, Каро обернулась к Сфорцо. Губы ее дрожали.

– Все в порядке. Вы спасены, – сказал он успокаивающе.

Она повторила его слова. Казалось, она не понимала смысла их.

Почти с отчаянием Сфорцо указал на матрац:

– Вы можете прилечь отдохнуть.

Она послушно, как ребенок, опустилась на матрац и легла, закрыв глаза.

Сфорцо со страхом поглядел на нее. Было ли ее состояние болезнью и признаком полного изнеможения? У него самого ужасно болела голова и ломило все тело. Со смутной тоской он мечтал о покое.

Он отошел от Каро и принялся снова осматривать палатку; он нашел медную кастрюлю, спички, спирт в бутылке, несколько пледов, револьвер и коробку с пулями. Он собрал хворост и зажег огонь, на котором сварил кофе.

Налив в кофе немного коньяку, он подошел к Каро и, нагнувшись над ней и поддерживая ее, поднес чашку к ее губам. Она прижала голову к его плечу. Сфорцо обнял ее одной рукой, чтобы поддержать ее, и его губы прикасались к ее волосам. Когда она выпила все до дна, он снова уложил ее на подушки. Она вскоре заснула.

Сидя на полу и скрестив ноги, он сам подкрепился чашкой кофе. Неясные мысли пробуждались в его мозгу. Каро была здесь, около него. Смерть Роберта потрясла его настолько, что он лишь теперь начал сознавать все случившееся. Он не отдавал себе отчета в своих чувствах, события последних часов поразили его сердце и туманили мозг. Мысли его были неясные, он жаждал лишь покоя.

Снаружи пламенело ослепительное солнце, сверкала голубая даль неба и золотистый простор песков. В неясном освещении палатки лицо Каро казалось смертельно бледным. Сфорцо нашел подушку и лег недалеко от Каро, прямо на землю, не взяв даже пледа.

«Сколько уже ночей я не спал», – подумал он и тотчас же заснул.

Он проснулся, когда было темно и наступил резкий холод, и приподнялся быстрым движением. Все его тело болело. Он оперся на локоть, собираясь с силами, чтобы подняться на ноги. Глаза начали привыкать к окружающей тьме, и он увидел, что матрац был пуст.

Он встал, шатаясь, с сильно бьющимся сердцем, и громко позвал Каро по имени.