На этом история не закончилась. Следующим уроком был урок «Этики и психологии семейной жизни», который как раз вела завуч.

Наш класс во время конкурса был на математике и никто не знал, что я облажалась, поэтому я уже почти расслабилась и перестала думать на эту тему.

Придя в класс, завуч резко скомандовала: «Всем встать!» И, когда все сели, страшным голосом, исполненным торжественности и гнева, она приказала мне встать и начала: «Посмотрите на нее, ребята! Она вас всех опозорила!»

«Ребята» недоуменно уставились на меня, на лицах мальчиков застыло радостное ожидание…

«Эта бесстыжая устроила безобразие на сцене! Разыграла из себя петрушку! Да как ты посмела! Перед комиссией из РОНО!» Когда она в своей обличительной речи дошла до моих родителей, я, срывающимся голосом сказала ей, что она не имеет права так разговаривать со мной и оскорблять моих родителей, и, рыдая, выбежала из класса, хлопнув дверью.

Через пару минут дверь снова грохнула, и в пустой холл вывалились два моих одноклассника: Макс Коняев и Сашка Филатов. Они подбежали ко мне, и, приседая и корчась от смеха, спросили: «Лиз, а ты как петрушку разыграла? Вышла типа на сцену, такая, вся в бубенцах и в колпаке, и начала: «Бе-Белая Бе-береза под-дэ-дэ моим окном…»

Начало действия вещества ощущается как тот момент, когда поезд незаметно трогается с платформы. Мир «тронулся» с места.

Клей «Момент», какое тонкое название! Как будто создававшие его знали, что этот клей будет пользоваться большой популярностью у наркоманов.

Будильник, у которого вместо звона в назначенный час, раздается настырное кошачье мяканье — типа: «Мяу…Мяу…Мяу». Или вой мартовских котов; звуки их драки, такие внезапные, а потом — тишина. Для тех, кто любит собак — будильник с лаем.

Мой приятель Илья сидел со своим другом Лявданским на берегу и беседовал с ним об изяществе Пруста. В море на серфинге ездил туда — сюда брат Лявданского, Семен. Лявданский, не отрываясь, смотрел на брата, и, вроде бы слушал Илью, кивал, соглашался, время от времени говорил «о, да, да!» и «несомненно».

Вдруг на середине разговора, Лявданский вскрикнул: «Ой, упал!» Илья разозлился и закричал на Лявданского: «Да ты слушаешь меня или нет?!»

Лявданский повернул к нему безмятежное лицо и спокойно спросил: «Кони? Какие кони?»

Пойду, погляжусь в свою фотографию.

Фильм второй половины 18 века.

На работе справляли день рождения сотрудницы. Провозгласили традиционный тост «за родителей». Я спросила у нее как познакомились ее родители.

События происходили во время Великой Отечественной войны. Ее мать работала медсестрой в Москве. Как многие люди в то время она была донором и регулярно сдавала кровь для фронта.

Кровь заливали в специальные банки, к ним прикрепляли этикетку, где помимо группы крови указывали имя, фамилию донора и место сдачи крови.

Однажды в прифронтовой госпиталь привезли тяжело раненого офицера, без сознания и с большой потерей крови. Понадобилось срочное переливание, однако у него была редкая 4 группа.

Нашлась одна банка с этой группой и ее полностью перелили офицеру.

Потом раненого перевели в тыл, подальше от линии фронта.

Собственно, ничего необычного в этом нет, если бы не кровь. Офицеру, который уже через месяц оправился от ран, не давала покоя кровь, которая была в нем — он постоянно думал о той, что отдала ему кровь и спасла жизнь.

С большим трудом, через несколько месяцев, по указанным на этикетке данным он разыскал ее и познакомился с ней. Влюбился и сделал ей предложение. Потом они поженились.

Все же, кровь — великая вещь, она все помнит. После таких историй начинаешь верить в действенность разных ритуалов — братания, например.

Была я в магазине, вижу — на витрине отличный перочинный ножик лежит, и всего за 15 тысяч. Можно было бы на этом и закончить, но я вспомнила историю про Женю.

Папа рассказывал. Женьке тогда было пять лет. Женька все приставала к отцу: «Подари перочинный ножик, да подари перочинный ножик!» Папа не отдавал, а потом как-то спросил: «А зачем тебе, Дюзик?»

«Дюзик» упорно молчал.

— Ну все же зачем? — не сдавался папа.

— Пойду Лизке голову отрежу — серьезно ответила Женька (мы были в ссоре).

Папа сидит в большой комнате с мамой, дядей Эдиком и бабушкой и рассказывает свои любимые отрывки из всемирной истории. Любимые отрывки — это, конечно, великие войны. Со страшными подробностями типа — как кого пытали татаро-монгольские воины.

— Так ты знаешь, что после этого сделал Тамерлан? — спрашивает папа, наклоняясь к дяде Эдику. Тому не хочется слушать — он боится и брезгливо морщится.

— Да уж ничего хорошего он сделать не мог… — говорит он со слабой улыбкой.

— Он перерезал всем послам глотки, а потом взял посадил… (кого-то там, не расслышала) в клетку и… — Дальше идет подробный рассказ минут так на 10 про всевозможные истязания и ужасы. Дядя Эдик не хочет подать виду, что трусит, и с напряжением слушает.

— А дальше Тамерлан двинулся на Китай и в походе умер.

— Ну и Слава Богу, — с облегчением дядя Эдик.

Машина — «комплиментатор». Включаешь — и вежливо-подобострастный голос с японским акцентом начинает говорить тебе комплименты, типа: «Как Вы прекрасны!», «Вы — гордость нашей фирмы!», «Такого талантливого человека, как Вы трудно найти!». Сделано в Японии.

Тетка говорит мальчику лет семи:

— Не трогай кошку руками!

Мальчик (удивленно):

— А чем же мне ее трогать?

Зима. Синие сумерки. Вдалеке лает собака.

О чем там она лает? О чем-то невеселом.

О зимнем.

В застойные времена у людей была полная уверенность в том, что «совок» никогда не кончится, казалось невероятным, что советская власть может рухнуть. К этому времени относится «телега», прогнанная Алхимиком:

«Когда коммунисты захватят весь мир — они выбьют на Луне (на всю ее поверхность) лицо Ленина.

Тогда уже не будет «заката» и «восхода» Луны, будет только — «захЛен» и «восхЛен».

Фраза «Красота спасет мир» — обернулась в современном мире пощечиной великому мастеру, как справедливо заметил один литератор. Так как полностью эта фраза звучит как «Красота Христова спасет мир».

Как только ты, например, на хамство ответил невнятной эмоцией — ни холодно, ни горячо, ты уже «тепел» и «извергнут из уст» — целый день потом маешься, вспоминая, неприятность и неловкость ситуации.

Изолированная от нашего сознания жизнь пространства. Когда забыв что-то возвращаешься в только что запертую комнату — ты видишь, и это немного страшно, что пространство живет без тебя своей жизнью, проникнуть в которую тебе так непросто. Оно (пространство) как бы не радо принять тебя. Ты потревожил его сон. Тогда пространство, застигнутое врасплох, «спохватывается», и предметы начинают лгать, принимая знакомые функции и очертания, и так скрывают свои тайны.